В «игру» вступает дублер - Идиллия Дедусенко

Зигфрид с волнением взял листок, быстро сел к лампе. Николай видел, как на его просветлённом лице внезапно проступили желваки, как сжался и замер Зигфрид. Не такую весть желал бы он принести товарищу. Подошёл Петрович:

— Вы чего молчите?

— Тс-с-с… — приложил Николай палец к губам. — Письмо… Его сестра погибла.

Петрович горестно покачал головой. Зигфрид с усилием поднялся, глухо сказал:

— Нина была младше меня… Всего девятнадцать… Добровольно ушла к партизанам, и вот…

Он подал скомканный листок Петровичу:

— Сожги.

— Зигфрид… — Николаю хотелось утешить товарища в таком несчастье.

— Ты не волнуйся, — тихо сказал Зигфрид, — я устою, выдержу… Передайте маме, что я жив.

Он вышел, а Николай ещё долго вскидывал к голове руки и терзался, что именно ему выпала участь доставить Зигфриду плохое известие. Спал Чернов тревожно. Чуть свет его разбудил Петрович:

— Вставай, пора уходить.

Николай растёр затёкшую шею.

— Поешь, а то дорога дальняя, — Петрович поставил перед ним яичницу с салом.

— Хорошо тут, даже уходить не хочется, — сказал Николай. — Кровать мягкая, еду прямо в постель приносят. И книжки есть. Санаторий!

— Это Валентин позаботился, уютное гнёздышко свил, — пошутил Петрович. — Для себя старался.

— А сам вот и не добрался!

— Отсюда, главное, выбраться надо вовремя. А то было дело, когда облаву после бомбёжки устроили. Только Зигфрид сюда прибежал, когда ракету-то пустил возле виллы, слышим: мотоциклы, стрельба! Ну, думаю, как нагрянут?! Может, и не нашли бы убежище, а всё-таки неспокойно мне стало. Я и вышел: пусть видят, что не таюсь, и прятать, значит, мне нечего. Один фарами посветил, другой — с вопросами. Хоть и плохо, но по-русски. Я говорю: мол, ищете кого? А он: «Партизан, партизан!» А я: откуда, мол? И тут он меня признал: «Сторож… на кладбищ…» Говорю: «Точно». Видать, стоял там на посту, когда хоронили ихних, и меня запомнил. И, представь себе, зашли, мельком комнату осмотрели, вышли и уехали… Ну, поел? Присядем на дорожку.

Они присели. Николай попросил:

— Петрович, надо бы прощупать охранников гестаповской тюрьмы. Может, выручать кого придётся.

— Побег, что ли, устроить?

— Возможно.

— Так, значит, тот человек, что гранату бросил, ваш?

— По заданию ли действовал или по собственному почину, всё равно наш, советский.

— Это верно. Буду стараться.

— А с Морозовым что? Так и не знаем.

— Ты с Зигфридом говорил?

— Говорил. Он тоже ничего толком не знает. Хорошо бы заполучить списки людей, содержащихся в гестапо.

— Ну, ты же слыхал, что Зигфрид сказал: Гук теперь у него в руках. Он из него выжмет.

— А вдруг этот Гук вывернется? — высказал сомнение Николай. — Уж очень скользкий тип.

Прорыв

Хроника (из военных архивов). Командование 37-й армии и Северной группы войск не сумело разгадать замысел противника и своевременно не усилило правый фланг армии. Хотя разведка докладывала о замеченной перегруппировке вражеских войск, выводы из этих данных были сделаны ошибочные. Так как этот период совпал с подготовкой нашего контрудара, то штабы оценили перегруппировку противника как мероприятие по укреплению обороны.

Когда Чернов предстал перед Пановым, на строгом лице генерала промелькнул отблеск удовлетворения: глаза у Николая весёлые, хоть и ввалились, значит, операция удалась. Чернов подробно рассказал о Гуке. В кабинете, как всегда в таких случаях, присутствовали Игнатов и Кондратьев.

— О Морозове ничего не удалось узнать, — сказал Николай. — Есть сведения, что какой-то человек бросил в фашистов гранату, убил из револьвера офицера и полицая. Убит или схвачен, неизвестно. Но вряд ли это Морозов. Он на это не пошёл бы из боязни раскрыться. Скорее всего, с ним произошла какая-то трагическая случайность. Есть свидетельница, которая уверяет, что сапожника взяли ночью из мастерской сразу после налёта.

Игнатов, слушая, представлял себе Морозова, каким видел его в последний раз на нейтральной квартире. Балтийский моряк, десантник, он знал немало приёмов нападения и обороны в открытой схватке, но опыта тайной борьбы с противником почти не имел. Тогда, на квартире, Морозов выглядел молодцом. Подкупали его смелость, готовность выполнить задание. Швырнуть гранату в гитлеровцев — это в его духе. Но если взяли из мастерской около рынка, то что-то заподозрили? Или он случайно оказался там после комендантского часа, может, и сопротивление оказал? Что-то уж слишком много случайностей. Прав генерал: плохо ещё работаем.

— Да-а, — Панов навалился на стол своим грузным телом, потянулся за картой. — В разведке не всегда получается так, как намечается. Ну, что там у противника?

Панов развернул карту с синими и красными обводами и стрелками, показывающими положение войск.

— Фон Клейст отдал распоряжение о передислокации частей 13-й и 23-й танковых дивизий.

— Куда? — в глазах Панова загорелись огоньки.

Чернов показал на карте.

— Но ведь эти дивизии увязли под Малгобеком, — высказал сомнение генерал.

— Тем не менее, переброска потихоньку идёт… Немцы усилили 2-ю горнострелковую румынскую дивизию одним или двумя батальонами — они на пути к исходному рубежу. Готовится прорыв силой не менее полутораста танков.

— А не может получиться так, что передислокация танковых частей — просто отвлекающий манёвр? — вмешался Кондратьев.

— Зигфрид так не думает.

— Он не думает, — опять засомневался Кондратьев. — Но откуда у него эти сведения? Какие-то обгоревшие бумажки, которые истопник вынимает из печки. А если немцы заподозрили Вагнера в связях с нашей разведкой и нарочно подсунули ему эти бумажки? Что тогда? Кто ответит за дезинформацию?

— Прежде всего я, — сдвинул брови Панов. — Но вот почему немцы решили наступать на нальчикском направлении? Не потому ли, что разведали состояние 37-й армии лучше, чем на моздокском? Вот и получается минус в нашей работе.

— Почему в нашей, а не в работе контрразведки? — вскипел подполковник.

— Перестаньте, Кондратьев! Надоело!

А генерал, оказывается, может и взорваться. Все мы люди… Взорвёшься тут, когда выявляются такие просчёты. И Игнатов как можно спокойнее сказал:

— Я думаю, информация Зигфрида верна. Передадим куда следует, а там пусть делают выводы.

Игнатов проснулся от страшного грохота и мигом подскочил. Кинулся к столу, где лежали часы, чиркнул спичкой: было четыре часа утра. Скудный огонёк осветил на миг листок перекидного календаря: 25 октября. Майор оделся в две-три минуты и побежал в помещение разведгруппы. Над головой висел сплошной гул вражеской авиации. Такого штурма позиций и тылов 37-й армии со стороны немцев он ещё не видел!

Когда Валентин добрался до кабинета Панова, там уже были Кондратьев и дежуривший в ту ночь Чернов. Они поспешно укладывали в походный сейф оперативные документы. Генерал, прикрывая рукой правое ухо, кому-то что-то громко объяснял по телефону. Он почти кричал, что было совсем уже не похоже на Виталия Ивановича. «Закричишь тут, — подумал Игнатов. — Гул такой — рядом ничего не слышно».

Кончив разговор, Панов сказал, что более полусотни самолётов противника бомбят расположение наших войск. Штаб 37-й армии сменил командный пункт, но связи с ним нет. Из особого отдела позвонил Рыжов, сказал, что гитлеровские танки с десантом автоматчиков, прорвав оборону 295-й и 292-й стрелковых дивизий, устремились к Нальчику. Наступила та критическая минута, когда надо было решать, что делать с документами: уничтожить или эвакуировать.

Панов приказал всем остаться на месте до вечера. С наступлением темноты разведгруппа покинула город вместе с армейскими подразделениями. Утром следующего дня немцы бросили на позиции 37-й армии ещё около ста танков.

Хроника. 26-го октября 1942 года командование группы немецких армий «А» донесло в ставку Гитлера: «В районе 1-й танковой армии генерал-полковника Клейста наступление на Нальчик, по-видимому, застало противника врасплох. Танковые дивизии уже в первый день продвинулись до Псыгансу, некоторые их части повернули на север и создали предпосылки окружения приблизительно четырёх дивизий противника. Уничтожение этой группировки должно закончиться в несколько дней. Противник оттеснён в горы. Представляется, что продвижение танковыми силами в восточном направлении на Орджоникидзе откроет широкие перспективы».

По случаю такого успеха генерал фон Клейст пригласил на банкет большую группу офицеров. Были и дамы, подобранные Файстом для высших чинов. Фрау Антонина, как всегда, получила приглашение через адъютанта. Она была удивительно хороша в длинном бархатном платье. Её шею украшало прекрасное жемчужное ожерелье. Уложенные в причёску волосы тоже были схвачены жемчужной ниткой.