Тигр Железного моря - Марлон Брандо

В доме была богатая библиотека. Мадам Лай сделала в сторону книг плавный жест рукой и сказала:

— Это комната поэзии.

Энни не верилось, что она прочитала хотя бы половину стоящих на полках книг. Тем не менее могло быть всякое, ведь мадам Лай была женщиной контрастов.

Вдруг его слух уловил голоса детей, но видеть их ему не позволили. Он вежливо спросил, сыновья у нее или дочери, на что она сказала:

— Будем делать как гуайло: вначале поговорим о деле, затем обо всем остальном.

В саду между двумя ивами стояла беседка из белого камня, внутри ее размещалась клетка с большой серой птицей. Мадам Лай принялась кормить птицу кусочками кокоса.

— Есть еще кое-что важное, капитан. Вы понимаете, что чувствуют наши сердца — людей Желтого знамени, когда кто-нибудь из нас предает своих братьев. Вы должны очень глубоко задуматься об этом.

Энни ждал этого разговора с того самого момента, когда в чем-то провинившемуся и связанному китайцу предложили перед смертью поужинать собственным пальцем. Энни предполагал, что несчастного день или два не убивали только ради того, чтобы наглядно продемонстрировать его участь гуайло как возможному деловому партнеру.

— Я о многих вещах глубоко задумываюсь, мадам Благоденствие, — ответил Энни, глядя в темно-вишневые глаза серой птицы. — Но о предательстве мне думать нечего. Предательство не в моей природе.

«Если она с этим согласится, то согласится и со многим другим», — подумал Энни.

Она искоса посмотрела на него:

— Вы человек белой расы. И разве вы не предаете ее? — Она сделала плавный жест рукой.

Энни позволил себе коротко рассмеяться. Из маленькой корзиночки в руке мадам Лай он взял кусочек кокоса, предназначавшийся для птицы, сунул его себе в рот и сказал:

— Существует только одна раса, которую человек может предать. Это раса двуногих, независимо от цвета кожи. Я не думаю, что кого-то по-настоящему предавал, — (Мадам Лай молчала.) — Вы должны знать, солнышко, — добавил Энни чуть раздраженно, — чем я все это время занимался, ведь ваши шпионы неотступно следовали за мной с того момента, как я вышел из тюряги.

Серая птица открыла гладкий клюв и издала хриплый, режущий ухо крик.

— Будет лучше, — сказала мадам Лай, — если вы станете одним из нас.

— Лучше для кого? Для вас? Или для меня?

— Лучше, чтобы было так.

Организация называлась «Собрание праведных героев Желтого знамени». Структура ее представляла своеобразную триаду (или тонг) и отпочковалась от «Союза Неба и Земли», основанного Чжан Бао, приемным сыном и любовником мадам Чен И, которая являлась женой пирата Чен Исао, того, кого называли не пиратом, а Императором морей.

Говорили, что в период наивысшего могущества Чен Исао командовал семью тысячами военных джонок. Он серьезно задумывался о свержении Императора-Дракона Цзя Цина. На западе правил Наполеон Бонапарт, посредине — русский император Николай. Так или иначе, как поведала Лай, Гора Благоденствия как главная крепость Чен Исао находилась на острове Ланто, что рядом с Гонконгом. В войне с пиратами острова Хайнань Император морей захватил очаровавшего его пятнадцатилетнего мальчика. Чен Исао не только сделал его своим любовником, но и усыновил, дав ему имя Чжан Бао.

В одном из сражений Чен Исао погиб. Чтя его память и, конечно же, ради своего удовольствия, вдова Чен Исао взяла Чжан Бао себе в любовники. Ему тогда было двадцать четыре года, и он уже командовал Красным отрядом. Мадам Чен И как Императрица морей превзошла своего мужа. Она со своим молодым и красивым любовником распространила влияние «Союза Неба и Земли» на все моря Китая.

— Чжан Бао мой предок, — сказала мадам Лай.

Они сидели в ее доме, пили чай и ели слоеные пирожки, такие же, как продавались на улочке недалеко от гриль-бара «Стофферс». Вряд ли это было простым совпадением: мадам Лай была внимательна к деталям, а у мистера Чуна шпионы были повсюду.

Она сделала один из своих плавных жестов рукой в сторону окрасившегося в желтый цвет неба (было около семи часов вечера).

— Отец отца моего отца был Чжан Бао. Он стал мужем мадам Чен И, но у него было много любовниц. Он был представителем народа танка. Как-нибудь я покажу вам его надгробие. Чжан Бао — самый прославленный из моих предков. — Она пододвинула тарелку со слоеными пирожками к Энни, и он не стал отказываться. — Однако жил он недолго. Надоев мадам Чен И, лежа в постели с другой женщиной, он съел несколько маленьких пирожных. Чжан Бао умер от яда, который был в пирожных. Он умирал в течение нескольких дней, и даже самый сильный опиум не мог погасить огонь, пожиравший его изнутри: плоть почернела и отстала от костей.

«Ну и семейка!» — подумал Энни, сочувственно качая головой и засовывая в рот очередной пирожок.

— Вы станете одним из наших братьев, — сказала мадам Лай.

— Это значит, что я должен буду называть вас сестрой?

— Нет, и я буду вашим братом.

Энни не стал углубляться в тайный смысл столь своеобразного родства. Ему приходилось сталкиваться с шаманами на Минданао и с последователями вуду на Гаити. Кроме беды, эти встречи ничего хорошего ему не приносили. Он зевнул и взял бронзовое зеркало, которое мадам Лай позволила ему повертеть в руках после того, как он выказал свою слабость к подобным вещицам. Посмотрев на свое мутновато мерцающее отражение, он поправил завиток в бороде.

— Мадам Лай, — устало произнес Энни, — вы морочите мне голову. Любой китаец, к сожалению, считает белого человека «свиным рылом». Другого отношения мне просто не приходилось встречать…

— Это не имеет значения. — Она раздраженно повела рукой. — Это же коммерческая сделка. Мы будем очень серьезно клясться на крови. Это все равно как гуайло подписывают бумаги. Только у нас отступать нельзя!

— Ну, если так, я буду рад поставить свою подпись, солнышко. Я готов пройти через все испытания, но уверен, что вы знаете: единственное, что заслуживает доверия, — это извечная человеческая жадность. Я доверяю вашей жадности, вы можете доверять моей. — Энни галантно поднял чашку.

Лай не особенно тронули его заверения. Это было видно по ее ироничной улыбке.

— Я совсем не жадная, капитан, и верю клятвам. Нарушить клятву — значит умереть.

Энни с серьезным видом кивнул, зная, что китайцы весьма легко относятся к смерти.

Зеркало представляло собой бронзовый диск восьми дюймов диаметром, его лицевая поверхность была отполирована и окрашена в цвет предрассветного моря. В центре оборотной стороны, покрытой патиной, находилась круглая шишечка-держалка, по краям обрамления — двенадцать знаков китайского зодиака в последовательности их расположения на небесном своде. Вокруг шишечки притаились животные четырех сторон света: на севере — черная черепаха, обвитая змеиными кольцами, именуемая Темным Воином; на востоке — зеленый дракон; на юге — алая птица; на западе — белый тигр.

Энни нравилось это зеркало. Его тяжесть, чуть мутная лицевая поверхность говорили о солидном возрасте. Лицо Энни оно отражало с деликатной проницательностью. Лай сказала, что зеркало сделано в период династии Хань, «еще до рождения вашего бога Иисуса Христа».

Барни знал: что-то произошло, и это «что-то» каким-то образом связано с китайской женщиной; Энни считал, что этих знаний Барни достаточно. В противном случае он испугается, начнет страшно суетиться и сомневаться. Всему, что бы ни затевал Энни, Барни пророчествовал крах. Ведь он мечтал о спокойной жизни, о статусе доверенного компаньона на «Морском флюгере», мечтал всласть покомандовать набранными на борт мальчишками, пребывать в полной уверенности, что Энни раскошелится ему на новую вставную челюсть, если старой придет конец, а еще он мечтал время от времени распевать глупые песенки Эдварда Лира. Ему очень хотелось доверять Энни и видеть впереди долгую счастливую старость у домашнего очага, сидя у которого он предавался бы воспоминаниям на фоне хорошего пианино.

Но Энни все эти скромные планы, мягко говоря, превращал в несбыточные мечты. Энни был безумным. Чем безумнее подворачивалось дело, тем с большим энтузиазмом он в него ввязывался. И это человек, которому уже стукнул пятьдесят один год!

Неудивительно, что Барни начал сильно лысеть именно из-за всего этого!

Подошли к полуразвалившемуся причалу, где стоял на якоре гонконгский паром. Был прекрасный вечер, и они устроили ужин прямо на палубе. Старик приготовил рыбу по-тайски, с креветками и рисом. Ледник был полон «Циндао», бутылка превосходного португальского розового вина стояла на маленьком раскладном столике, покрытом куском ткани в красно-белую клетку. Выглядело все по-домашнему уютно. Энни попробовал вино и налил в кружку Барни, положив рядом с его тарелкой хрустящие гонконгские банкноты — всего пятьсот долларов, после чего сказал: