Непристойная страсть - Колин Маккалоу

С тех пор как отменили затемнение, в палате не бывало полной темноты. Всю ночь в коридоре горел свет, и у ступенек, которые вели к душевой и туалету, тоже никогда не гасили лампочку, и ее тусклые лучи проникали в окна у той стены, где спал Майкл, потому что его кровать как раз примыкала к двери, открывавшейся на ступеньки.

Все сетки были опущены, образуя внизу красивые волны, так что кровати сделались похожими на вычурные катафалки. И действительно, их вид наводил на мысль о величественных могилах, в которых неизвестные воины спят прекрасным вечным сном, окутанные темными клубами, будто исходившими от погребальных костров.

С автоматизмом, выработанным после долгих лет работы в больницах и госпиталях, сестра Лэнгтри сдвинула руку на фонарике вниз и таким образом пригасила его яркость, так что от него исходило теперь рубиново-красное сияние, перемежавшееся узкими искрами белого света в тех местах, где черные полосы ее пальцев расходились в стороны.

Она направилась сначала к кровати Наггета и осветила тусклым рассеянным светом его лицо под сеткой. Ребенок! Спит крепким сном, а утром обязательно доложит, что всю ночь не мог сомкнуть глаз. Пуговицы на его пижаме были застегнуты до самой шеи, несмотря на жару, простыня натянута до подмышек. Если его не мучил запор, значит, у него понос; если головная боль оставляла его в покое, у него разыгрывался радикулит; если не вспыхивали кроваво-красные мокнущие, как сырое мясо, пятна дерматита, то спина его вся сплошь покрывалась чирьями, напоминая осиное гнездо. Чувствует себя несчастным, если у него ничего не болит, будь то настоящая боль или воображаемая.

Он никогда не расставался со старым замусоленным медицинским справочником, который стянул где-то еще до прихода в отделение «Икс», и знал его наизусть. Надо сказать, он все там понимал. Сегодня вечером она, как обычно, ласково поговорила с ним, очень ему сочувствовала, позволила развернуть настоящее обсуждение по поводу совокупности главных симптомов его болезни, согласилась, что совершенно необходимо очистить кишечник, дала обезболивающее и разные мази и во всем послушно следовала его указаниям, которые он сам давал ей по поводу своего лечения. Если он и подозревал, что большая часть таблеток, микстур и уколов были плацебо, он ничего ей не говорил. Да, сущий ребенок!

Следующей была кровать Мэтта. Он тоже спал. Приглушенный красный свет ее фонарика упал на плотно закрытые веки, мягко освещая скупое достоинство черт его лица. Она переживала за него, потому что ничего не могла сделать для него и с ним. Перегородка, установившаяся между мозгом и глазами, не поднималась, и связь по-прежнему оставалась разорванной. Она пыталась убедить его, что надо взять за горло Чинстрэпа и заставить его проводить еженедельные осмотры в неврологическом отделении, но Мэтт отказался. Если что-то действительно есть, сказал он, все равно его уже ничто не спасет, а если слепота и в самом деле воображаемая, как они думают, тогда зачем вообще беспокоить людей? На тумбочке у него стояла фотография женщины лет тридцати двух – тридцати трех. Волосы ее были красиво уложены поверх накладки в лучших традициях Голливуда. Она была в темном платье с круглым белым воротничком. Вокруг нее, как украшения, расположились три девочки, тоже в таких же белых воротничках, а на коленях сидела четвертая, совсем маленькая, еще, наверно, не умеет ходить. Как странно, что только у него, который не мог или не хотел видеть, была фотография близких ему людей и он дорожил ею как сокровищем. Хотя, впрочем, за время своей работы в отделении «Икс» она заметила, что отсутствие фотографии близких или самих близких было обычным делом для этих больных по сравнению со всеми остальными.

Спящий Бенедикт был неузнаваем. Днем он был спокоен, тих, сдержан, отчужден. Во сне он метался в кровати, переворачивался с боку на бок, скулил и подвывал так, что не мог даже как следует отдохнуть за ночь. Из всех он доставлял ей больше всего тревог: это было какое-то самопожирание, которое она не могла ни остановить, ни бороться с ним. Ей не удавалось достучаться до него, и не потому что он враждебно к ней относился – этого не было никогда, – просто он, казалось, вообще не слушал ее, а если слушал, то как будто не понимал. Она догадывалась, что у него были мучительные сексуальные проблемы, и как-то раз она решила проверить свои предположения. Она спросила, была ли у него девушка, и в ответ получила отрывистое «нет». Тогда она поинтересовалась почему, объясняя, что имела в виду не постель, а просто кого-то, кого он знал и с кем дружил, а может быть, хотел бы жениться. Бенедикт тогда просто посмотрел на нее, и на лице его появилась гримаса глубокого отвращения.

– Все девки грязные, – бросил он и больше ничего уже не говорил.

Да, он очень тревожил ее по этой причине и по многим другим.

Прежде чем подойти к Майклу, она поправила ширмы вокруг стола, потому что они стояли слишком близко к его кровати, и ему будет неудобно вставать, если вдруг понадобится. Сложив ширмы наподобие веера, она сдвинула их к стене. В этой кровати давно уже никто не спал – из-за того, что она стояла около окна, и на нее всегда падал свет.

Ей очень понравилось, что Майкл не стал надевать верх от пижамы. Так разумно в этой влажной жаре! А вот с Мэттом и Наггетом дело обстояло хуже. Ей никак не удавалось убедить их обойтись без застегнутых наглухо пижам. Может быть, это потому, что оба были слишком подавлены женщинами, – женой, матерью, – внушившими им свои понятия о приличиях цивилизованного мира?

Майкл лежал лицом к окну, повернувшись спиной к палате. Судя по всему, свет, падающий из окна, совершенно ему не мешал. Значит, не будет возражать против своей кровати. Чтобы увидеть его, ей нужно было обойти вокруг и встать со стороны окна, но мысль о том, что она будет смотреть в лицо спящему, была ей как-то неприятна, и она осталась на своем месте. Мягкий свет скользил по его спине и плечу и заискрился на серебряной цепочке, на которой висели две бирки унылого серого цвета, вырезанные из прессованного картона – его опознавательные знаки. Одна свисала внизу, другая отскочила назад и лежала на подушке за его спиной. По этим карточкам его опознают, если найдут кусок его тела с этими бирками; одну оторвут и вместе с вещами отошлют родным, а с оставшейся похоронят… Только теперь этого уже не произойдет, сказала она себе. Война окончена. Ничего такого уже не может случиться.

Тогда, днем, он смотрел на нее так, будто не в состоянии был воспринимать ее всерьез, будто считал, что она вышла за рамки своего естественного предназначения и занялась чем-то совершенно несвойственным ее роли. Не столько «давай-давай, девочка, развлекайся», сколько «давай-давай, возись с этими уродцами, они без тебя не обойдутся. Я-то не собираюсь». Вид у него был такой, будто он стукнулся лбом о кирпичную стену. Или столкнулся с какой-то неведомой ему силой. Остальные тоже это почувствовали и поняли, что Майкл не имеет никакого отношения к отделению «Икс» как таковому.