Непристойная страсть - Колин Маккалоу

Туалет в самом корпусе не предусматривался, как для больных, так и для персонала. Из соображений гигиены всех ходячие больные и сотрудники госпиталя пользовались отхожими местами, построенными по всей территории на равных промежутках друг от друга. Раз в день в них проводили дезинфекцию и время от времени обливали бензином или керосином и поджигали, чтобы предупредить распространение инфекции. Свои омовения ходячие больные совершали в отдельных строениях, именуемых душевыми; отделение «Икс» тоже имело свою душевую, отстоявшую от корпуса на расстоянии двухсот футов. Раньше ею пользовались еще шесть других отделений, но они уже полгода как были закрыты, так что она осталась в единоличном владении мужчин из отделения «Икс», как и ближайший туалет. Подсобка была пристроена к самому корпусу, и в ней хранились бутылочки для анализов мочи, судна и тазы, крышки для них, жалкий запас постельного белья и провонявшие дезинфекцией ночные горшки. Все это практически никогда не использовалось. Воду держали в ржавом железном баке, поднятом до уровня крыши, с тем чтобы сила земного притяжения делала свое дело по снабжению водой столовой, кладовой и процедурной.

Наведя порядок в отделении, сестра Лэнгтри возвращалась к себе в кабинет и занималась бумажной работой, начиная от заполнения всевозможных форм, заявок, бельевых списков и прочего и кончая ежедневными записями в истории болезни. Если в этот день был открыт магазин – железная будка, запиравшаяся на висячий замок, ключ от которого находился у интенданта, – сестра Лэнгтри брала кого-нибудь из своих мужчин и отправлялась за покупками. Самым подходящим для такого рода дел оказался Наггет, скромный и незначительный на вид, но когда они приходили обратно, никогда не бывало, чтобы карманы его тощей долговязой фигуры не оказывались набиты всевозможными товарами, которые он с блаженным видом вытаскивал на свет, от плиток шоколада до консервов с пудингом или бисквитами, соли, талька, табака, папиросной бумаги и спичек.

Визиты начальства – старшей сестры, полковника Чинстрэпа, полковника из штаба, начальника госпиталя и других – приходились всегда на позднее утро. Но если день не предвещал никаких посещений, как чаще всего и бывало, сестра Лэнгтри приходила на веранду поболтать со своими пациентами или просто молча сидела в кресле, слушая их разговоры.

Где-то после половины первого, в зависимости от расторопности поваров, они завтракали второй раз, и тогда она уходила из отделения, чтобы самой поесть в столовой. Дневное время она проводила чаще всего в своей комнате, спокойно, читая книжку или штопая носки, рубашки и белье своих подопечных, а если день был прохладный и сухой, ложилась немножко подремать. К четырем она вставала и шла в сестринскую выпить чашку чая и поболтать часок, если кто-то заходил в это время, – единственное время, когда она могла пообщаться с другими сестрами, потому что в столовой за суетой и спешными делами она просто не успевала перемолвиться с ними и двумя-тремя словами.

В пять она возвращалась в отделение, чтобы проследить за обедом, к четверти седьмого опять уходила в столовую, чтобы пообедать. В семь она уже была снова в отделении, и тогда наступало самое приятное время суток. К ней заходил Нейл, и они вместе курили в ее кабинете, а потом она шла в палату поговорить с остальными, если они чувствовали в этом необходимость или если она чувствовала, что им это нужно. Потом она отправлялась к себе в кабинет, чтобы занести в истории болезни общее заключение по целому дню, а после девяти возвращалась в палату на вечернюю чашку чая, как они это называли. Они усаживались за стол, кто-нибудь приносил чайник и посуду, и они все вместе чаевничали, отгороженные от кроватей ширмами. Около десяти больные начинали готовиться ко сну, и в пол-одиннадцатого она уходила из отделения уже на всю ночь.

Конечно, жизнь теперь стала спокойнее, и дни проходили легко и приятно для нее, а было время, когда ей приходилось проводить по многу часов в отделении и перед сном раздавать успокаивающие препараты. Бывало, что какой-нибудь пациент впадал в буйное состояние, и тогда приходилось на всю ночь оставлять дежурить санитарку или другую сестру. Впрочем, тяжелые здесь подолгу не оставались, если только не наступало явное улучшение. А в целом отделение «Икс» в его теперешнем состоянии было плодом совместных усилий, и наибольший вклад в общее дело вносили сами больные. Никогда не случалось, чтобы ей не на кого было оставить отделение во время ее коротких отлучек, и она очень скоро поняла, что самую большую поддержку она может получить именно с этой стороны, не прибегая к помощи других сестер.

И вот эти совместные усилия она и считала наиболее важным во всей жизни отделения, потому что самой серьезной причиной для беспокойства, по ее мнению, было именно их вынужденное бездействие. После того как кризис оставался позади, человек неделями слонялся безо всякого занятия, прежде чем его выписывали. И с этим ничего нельзя было поделать. С такими людьми, как Нейл, дела обстояли лучше, потому что у них был талант, который они могли применять, но художники здесь встречались нечасто. К сожалению, сестра Лэнгтри начисто была лишена способностей к ручному труду, и даже при условии, что она достала бы все необходимые инструменты, едва ли она могла бы их чему-то научить. Иногда, правда, кто-нибудь изъявлял желание вырезать по дереву, вязать или шить, и тогда она изо всех сил старалась поощрять эти занятия. Но, как ни взгляни, а отделение «Икс» было тоскливым местом, так что чем больше мужчины будут заняты повседневными делами, тем лучше для них.

И в этот вечер – вечер того дня, когда прибыл Майкл, – она, как всегда, вышла из кабинета в четверть одиннадцатого, захватив с собой фонарик. Свет в отделении был погашен, за исключением одной лампочки, висевшей в дальнем углу палаты, над столом. Сестра Лэнгтри щелкнула выключателем у входа в палату и погасила ее. Одновременно она включила фонарик и направила его луч вниз, на пол.

В палате стояла полная тишина, если не считать тихого посапывания в полутьме. Любопытно, что никто из них не храпел; иногда ей казалось, что именно в этом заключается одна из главных причин, почему они смогли ужиться вместе, несмотря на все их странности. По крайней мере, во сне они не испытывали чужого вторжения в свою глубоко запрятанную личность, могли отделиться друг от друга. Интересно, храпит ли Майкл? Лучше бы нет. Иначе дело кончится тем, что они возненавидят его.

С тех пор как отменили затемнение, в палате не бывало полной темноты. Всю ночь в коридоре горел свет, и у ступенек, которые вели к душевой и туалету, тоже никогда не гасили лампочку, и ее тусклые лучи проникали в окна у той стены, где спал Майкл, потому что его кровать как раз примыкала к двери, открывавшейся на ступеньки.