Держатель знака - Елена Чудинова

— Не знаю. Надо спросить — вон кто-то вышел. А что, собственно, за бедлам?

— Чернецкой?! — Вышедший из ресторана Ларионов с гневным изумлением воззрился на Женю. — Это Вы спрашиваете, что за бедлам?

— Ну да, очень шумно.

— Ну знаете… Мало того, что вы это заварили, а теперь черт знает в каком положении…

— А какова нынче Кассиопея… — созерцательно произнес Женя и с предупредительной любезностью прибавил: — Хотите посмотреть?

— Черт знает что!! — Ларионов хлопнул дверью.

— Решительно не понимаю, чем он остался недоволен.

— Кто ж их знает… И вообще мне надоело: шумят, ходят… Что за безобразие?

— Где бы найти такое место, чтоб там никто не ходил?

— На крыше!! — Сережа вскочил на ноги. — Чернецкой, полезли! Ставлю что угодно, что там мимо нас никто не будет ходить!

— Великолепно, полезли скорее!

— А чердак не заперт?

— Что мы, замок не собьем, что ли?

— Мать их… Слушай, а я не помню — в этой крыше вообще были чердачные окна? Как в банке с чернилами…

— Должны быть… Погоди… ага! — вон отсвечивает, я вижу… — Вытянув вперед руку, Женя осторожными, но быстрыми шагами приблизился к слабо мерцавшему в почти непроницаемой темноте чердака оконцу. — Осторожно, эти стропила, ох, явно дубовые.

— Высоко?

— Нет, я подтянусь… Ах ты, сволочь, заколочена!.. Есть! — Отшвырнув отодранную раму, Женя протиснулся через узкий проем и вылез на крышу. — Покой и воля! Ты был прав — ни одной двуногой сволочи с Блоком или без оного.

— А как насчет четвероногой? Твою мать! — Чуть не поскользнувшись на обледенелой черепице, Сережа уцепился за дощатую крышу чердачного окна и, поднявшись, уселся верхом на коньке и, привалясь спиной к кирпичной трубе, скрестил руки. — Лезь сюда.

— Четвероногая не умеет разговаривать, во всяком случае — о Блоке. — Женя, обогнув Сережу, влез на трубу и непринужденно, словно располагаясь в кресле, положил ногу на ногу.

— Слезь с трубы — ты похож на Гоголевского черта.

— Воображаешь, ты — на лермонтовского Демона? Тоже мне — Чайльд Гарольд. Кстати, о демонах — какое средневековое сочинение было самым известным?

— «Malleus maleficarum» 35, — с достоинством и без запинки ответил Сережа, глядя на темнеющий вдали сосновый лес. — «Похвала глупости» Эразма Роттердамского была адресована Томасу Мору.

— Следовательно, она представляет собой трансформацию жанра послания, — небрежно парировал Женя, с не меньшей легкостью произнося сложные слова. — Другим популярным в средневековье жанром является трактат, например, «De civitate Dei» 36 Блаженного Августина.

— Однако «Confessiones» 37 Блаженного Августина значительно популярнее, чем «De civitate Dei». Она основополагает сам жанр исповеди.

— Классические образцы которого мы находим у Боэция, Абеляра… Твою мать, еще и мокрая!

— Чего?

— Не видишь — черепица — Женя, на протяжении всего разговора старательно бросающий зажженные спички на крышу, сердито чиркнул еще одной. — Она негорючая, хоть весь коробок изведи, не загорится…

— А ты не бросай, а поднеси поближе.

— Сейчас… Так вот, у Боэция и Ансельма… — Женя, вставший, держась за трубу, нагнулся, поднося к черепице зажженную спичку, и, поскользнувшись, проехал стоя несколько шагов. — Эй, а внизу-то сугробы!

— Ну?

— Можно же съехать! Слабо — стоя и не упасть?

— Сколько угодно! — Сережа поднялся с конька и, прыгнув на обледенелую черепицу, широко расставив ноги, покатился вслед за Чернецким.

— …Ну а чего вы хотите, господа? — Сопровождаемый несколькими офицерами штаба главнокомандующий спрятал заиндевевшие усы в пахнущий кельнской водой платок. — Откуда у некадровых мальчишек понимание дисциплины? Разумеется, сплошь и рядом подобные эксцессы. А что прикажете поделать?

— Но этого, однако ж, быть не должно, Николай Николаевич, воля Ваша, — раздраженно бросил на ходу сухопарый начальник контрразведки. — В какие ж, извините, ворота…

— Не должно быть, Вы говорите? Эх, Василий Львович, а вояки эти в армии должны быть или за партами?

— Эх, да что о том… А все-таки Вы им спускаете — за такой дебош пяти арестов мало. Нет, не обессудьте, Ваше Высокопревосходительство, но только дисциплинарными взысканиями…

— Господи Боже мой! — Главнокомандующий почти с испугом воззрился на фигуры, слетевшие, преградив дорогу, в снег с крыши. — Сережа?!

Встрепенувшись от начальственного окрика, Сережа, не отряхивая снега с расстегнутого полушубка, вытянулся и понес было руку к голове, но Чернецкой перехватил ее за локоть.

Бросив гневный взгляд на Чернецкого, непонятно с чего компрометирующего его перед начальством, Сережа попытался вырвать руку.

— К пустой голове руки не прикладывают, идиот! — прошипел Женя в твердой уверенности, что ничто, кроме Сережиного промаха, не может обнаружить перед присутствующими их состояния.

— Тьфу ты… — Сережа взлохматил и без того растрепанные волосы, окончательно убеждаясь в Жениной правоте. — А я действительно без фуражки.

Адъютант главнокомандующего штабс-капитан Задонский, самый молодой из штаба, откровенно, но в полном одиночестве расхохотался.

— Плакать надо, г-н штабс-капитан! Et votre conduite a Vous, Monsieur l'enseigne, est-elle, selon Vous, celle qui sied a un officier russe?38 ?

— Никак нет, Ваше Высоко… превос… вохс… — запутался Сережа, с недоумением обнаруживая, что недавняя во время беседы на крыше о средневековой патристике изумительная легкость речи сменилась досадным косноязычием, которое почему-то хотелось побороть, приплетя куда-нибудь Блаженного Августина. — Ваше Высокопревосхо… преосв… Ваше Высокопреосвященство!

— Слушай, Ржевский, ты что-то не то говоришь! — с испугом произнес Женя.

— А что не то? — тоже немного пугаясь, спросил Сережа, так же, как и приятель, нимало не озабоченный ведением диалога на глазах у всего штаба.

— Не знаю…

Теперь уже вместе с Задонским хохотал даже начальник контрразведки, а попробовавший подавить смех, но против воли засмеявшийся главнокомандующий, сам на себя за это рассердившись, решил, что во всяком случае успеет разобраться с Сережей, и обернулся к Жене: — А Вы, подпоручик, какого полку?

— Второго Уланского, Ваше Высокопревосходительство! Под… под… поручик Ч-ч-чернецкой! — Женя, в ответе которого чеканной твердости хватило только на обращение, мужественно преодолел желание для краткости произвести себя в поручики. «Чернецкой» же прозвучало подозрительно похоже на чертыхание.

— Что же творится среди младшего офицерского состава? — риторически произнес главнокомандующий, разворачиваясь к свите. — Хорош пример для нижних чинов?! Так что же, господа, хватит у вас сейчас в голове соображения на то, чтобы пойти под арест самостоятельно?

— Так точно, Ваше Превосходительство!

— Двое суток. Впрочем… — главнокомандующий, в лице которого мелькнула явно не сулящая ничего хорошего догадка, кивнул в сторону ярко освещенных окон гостиничного ресторана: — А признайтесь-ка, господа, не вы и заварили всю эту кашу?

— Мы. — В одновременно произнесенном ответе прозвучало нескрываемое, даже не без некоторого ожидания одобрения, самодовольство.

— С глаз долой!!

Задонский, давясь от смеха, сделал за спиной главнокомандующего несколько знаков, энергически предлагающих Сереже воспользоваться этим разрешением удалиться.

— Не понимаю, что? — Сережа через плечо начальства внимательно вгляделся в вызвавшую у него некоторое беспокойство жестикуляцию Задонского. Продолжая хохотать, Задонский постучал себя пальцем по лбу и кивнул на спину главнокомандующего. В следующее мгновение проследивший направление его взгляда Сережа, молниеносно трезвея, взглянул на Чернецкого так выразительно, что до того тоже дошло происходящее. Отчаянно переглянувшись, оба осознали полную невозможность собрать на месте наломанные дрова и обратились в бегство в сторону ближайших широких елей, силясь хотя бы не расхохотаться прежде, чем удастся выйти из пределов видимости…

— А Вы, г-н полковник, говорите «дисциплинарные взыскания»… — продолжая прерванный разговор, произнес отсмеявшийся главнокомандующий. — Да по-настоящему этих вояк еще драть надо. Как Сидоровых коз драть. Офицеры!

22

— Его Высокопревосходительство, по счастью, был в духе, — подтянутый, спокойный и трезвый (хотя с немного помятым утомленным лицом) Женя, сидя на широком деревянном подоконнике номера, пил кофе из металлического стаканчика.

— А мы немного «разрядились». — Сережа улыбнулся. — Только знаешь, Чернецкой, а ведь колокольчик прозвенел.

— Ты имеешь в виду…

— Именно. А разве ты сам сейчас не чувствуешь, что отныне мы обречены на трезвость? Оно сказало, что мы перебесились этим, Его Высочество чистоплюйство.