Токката и фуга - Роман Сергеевич Богословский

…внезапно перед глазами Андрея взорвалось и загорелось солнце. Молниеносная боль прокатилась по всему телу. Он закрыл глаза ладонями, но это не помогло. Показалось, что от удара внутри головы под давлением вылетел маленький кусочек черепа и полетел в небо. А следом за ним – струя раскаленной жидкости.

Вспышка, потом тьма, и Андрей видит маленькую девочку, которая смотрит на сумку, полную окровавленного мяса. Она стоит на полу босиком, Андрей чувствует холод, который поднимается по ее ногам. Женские руки поднимают сумку и уносят. Саму женщину не видно, она скрыта серой дымкой – есть только руки.

Рядом стоит кто-то еще. Его совсем не видно, но он давит своим кошмарным присутствием. Это его сумка, его мясо. И кровь на полу, что натекла из сумки – принадлежит ему. Кровь доставляет ему радость. Девочка знает это и дрожит от ужаса.

Тьма, потом вспышка, и Андрей видит девочку постарше. Она медленно тянет руку к худому человеку в желтом свитере. Она чувствует отвращение. Лицо его скрыто от нее, как во сне. Она давится его желанием, лишь оно реально. Он хочет, чтобы девочка коснулась его свитера. Зачем? Для чего?.. Она касается, сразу отдергивает руку, словно свитер горит.

На секунду видения отпустили. Он открыл глаза – вокруг музыка, пальмы, цветы…

…и вдруг новый удар, еще сильнее.

Вспышка, потом тьма, и перед взором Андрея спортивный зал. Девушка лежит на гимнастическом мате, смотрит вверх. Между ногами она ощущает мерные движения, пульсацию, будто самое главное на свете сердце находится у нее там, внизу живота. Андрей не видит, кто и как заставляет девушку пульсировать. Он лишь чувствует ее раскаленную страсть и видит всполохи огня, которые становятся все ярче, сильнее – и вдруг все вокруг кренится набок, мир лопается, как пузырь жевательной резинки. Андрей стонет, сжимает у себя между ног…

– С вами все в порядке? – голос пришел снаружи – ненужный, глупый.

Как не хочется его сейчас слышать. Впервые за долгое время – да, с ним все в порядке.

Медленно разлепил веки.

Сотрудник отеля смотрел на него с удивлением. Руки Андрея так и лежали на собственном паху.

– В порядке, иди дальше, – вложил в ответ всю свою злость.

Посмотрел на стакан с водой. Солнечного луча там уже не было.

Глотнул. И просто сидел глядя в небо.

Что было с ним? Он хотел еще. Он хотел этого навсегда…

За три недели Эдиз довел себя до исступления и тряски. Он понимал, что стал гораздо хуже работать. И пока этого никто не замечал, гнал эти мысли.

Что ему могут сделать? Уволить? Ерунда. Он сразу же найдет Айташа, тот ему точно поможет устроиться. Пусть он лучше будет беден, зато душа станет спокойна и вновь оживет.

В той задумке, что пока лишь только мелькала на краешке сознания, была одна проблема: Дмитрий почти не расставался со своим мальчиком-девочкой – по крайней мере, когда выпадали смены Эдиза.

За последние несколько недель это случилось только дважды: один раз Дмитрий напился так, что просто уснул за столиком на улице. Его аккуратно отнесли в апартаменты. Этот Андрей посидел немного в одиночестве и тоже ушел спать.

Второй раз наступил сейчас…

Дмитрию срочно нужно было куда-то уехать. И Андрей просто сидел один в фойе, глядя на пальму за окном. Именно этот момент использовала Гюль.

Гюль…

Она ходила вокруг него туда и сюда, изображая какие-то дела, хотя все они были уже сделаны. Потом, вопреки правилам отеля, присела рядом с ним.

Эдиз видел, как она смотрела на него. Как улыбалась. Как говорила.

Он обошел диван, на котором они сидели, сзади. Делал вид, что осматривает витраж: трогал раму, приглядывался к стеклу, сметал пыль со шторы…

Он слушал, о чем они говорят.

Сначала говорила только она. Его Гюль. Предательница.

Она спрашивала, кто у него родители, где он родился и вырос, какие знает языки, в каких бывал странах, сколько девушек у него было.

Этот вечно сонный Андрей молчал не отрывая глаз от пальмы за окном.

Гюль то и дело проводила рукой по волосам – они рассыпались в солнечном свете.

Она рассказывала ему о своем отце – каким он был тираном, уродом, скотиной. Как он обижал всех в семье. Как выдрал ей однажды клок волос, как ударил в живот, как топил в ванной. И как лишь у одного Сатаны она нашла защиту. Как лечилась от выходок отца тяжелой музыкой, заглушая боль. Как убегала из дома и подолгу жила на берегу моря в шалаше, в расщелине гор. Как разводила там костры по ночам и молилась в одиночестве своему рогатому богу.

Жаль, Эдиз не видел их лиц. Он хотел эти лица ударить – оба.

А она снова допытывалась, интересно ли было учиться в школе, как часто Андрей бывал на Красной площади, занимался ли спортом…

«Зачем тебе все это, Гюль? Зачем он тебе?..»

И вдруг этот полуобморочный тихо ответил:

– Ничего больше не спрашивай… Я не знаю… Я не помню…

Эдиз, рискуя, подошел совсем близко к ним. Он видел, как нежно она положила ладонь ему на колено.

И слишком отчетливо услышал, что она сказала:

– Позволь мне побыть с тобой вдвоем хотя бы раз. Только прошу, ничего не говори Дмитрию. Он меня не просто убьет. Он придумает какой-нибудь страшный способ… Видишь, как я рискую, когда говорю с тобой? Позволь мне побыть с тобой наедине. Мы сможем найти время. Мы сможем. Посмотри же на меня. Неужели я совсем не нравлюсь тебе?

И он сказал ей, оторвав наконец глаза от пальмы:

– Гюль, ты мне нравишься. Но с тобой рядом я чувствую себя… словно бы женщиной. Не знаю почему. Ты мне нравишься как подруга, как человек. Большего к тебе я не ощущаю. И дело тут вовсе не в Дмитрии. Его я вообще неизвестно как и кем для себя ощущаю… Ты не обижайся. Ты нравишься мне, Гюль…

И добавил весело, чтобы разрядить момент:

– Расскажи мне лучше про своего Сатану. Чем он отличается от других богов. Я вот слово «Бог» знаю, но почти не понимаю, что конкретно оно означает.

Гюль резко встала с дивана. Эдиз как можно тише отпрыгнул за штору. Хорошо, что в холле больше никого не было и никто не видел этот спектакль.

Гюль сказала громким, приветливым голосом:

– У тебя все хорошо? Как отдыхается? Говорят, сегодня отличное море – сходи.

Андрей подался к ней, она отступила.

– Гюль, прости…