Конкурс-семинар «Креатив»: Безумные миры - Дмитрий Перовский

Сперва пришел холод. Руки покрылись гусиной кожей, стало трудно дышать. Но это продолжалось недолго. Через мгновение меня будто бы извлекли из проруби, чтобы тут же бросить на раскаленную сковороду. Жар опалил лицо и, казалось, вот-вот выжжет глаза. Вернулось тиканье часов — теперь оно звучало подобно набату.

Не знаю, когда именно это случилось, но передо мной замелькали обрывки прошлого.

Коридор.

Коридор в госпитале.

Штукатурка кусками на полу. Тусклый свет. Люди в халатах суетятся, бегают туда-сюда, таская тела — на носилках, а то и просто на простынях. Влажная тряпка неприятно скребет по стене, оттирая брызнувшую кровь. Стоны. Резкий запах лекарств.

И гниения.

Мальчик в палате. Склонился над женщиной, лежащей на одной из бесчисленных коек, и молча держит ее за руку. Он оборачивается, чтобы увидеть мое лицо.

Мальчик — это я.

…Бежим по коридору. Расталкивая врачей и едва не сшибая койки с ранеными, зову его, но все напрасно. Влетает в открытую дверь — я за ним.

Комната совсем не похожа на палату. Скорее, номер в гостинице. На кровати сидит франтоватого вида старик и, прижимая к себе дрожащего мальчонку, гневно глядит на меня.

— Я Йован Митреску, — выпрямив спину, заявляет он. — Что вам нужно?

— Шутите? Это я Йован…

Не договариваю, потому что вдруг приходит понимание.

Вот она.

Память крови.

Но тут стены начинают бешено вращаться, словно какая-то дьявольская карусель. Тиканье часов на задворках моего сознания учащается, точно пульс…

Так я оказался в Красной Комнате.

Она была напугана. Так сильно, что бросила группу, чтобы быстрее добраться домой.

В подвале замка Чейт, где Эржебет Батори мучила и убивала девушек, ее посетило видение — сколь странное, столь и ужасное.

Каменная ванна, в которой лежал Йован.

Ванна, наполненная кровью до самих краев.

Реальность перевернулась в один крошечный миг. Будто в спектакле заменили декорацию, чтобы сыграть следующую сцену.

Покинув госпиталь, мы угодили в самое странное место из всех, где мне доводилось бывать. Стены, пол, мебель — интерьер сплошь в красных тонах. Даже резные канделябры. Я сидел на стуле, задрапированным алым.

Из общей картины выбивалась стеклянная колонна, расположенная по центру комнаты. Она состояла из двух полусфер, которые в месте соприкосновения вершин оказались соединены тоненькой перемычкой. Совсем как песочные часы. Только вот заполнены не песком, а темной жидкостью.

Колонна слабо светилась изнутри. Я видел, как в нижнюю полусферу упала красная капля. Затем вторая, третья…

— Это кровь.

Вздрогнул, на мгновение решив, что незнакомый голос принадлежит часам.

— Кровь?!

Совсем забыл о своих попутчиках. Мальчик — он слева от меня. И, судя по всему, говорит с кем-то вполне осязаемым.

— Как же это… чья кровь?

Частично неизвестный был скрыт колонной. Или глаза не сразу привыкли к полумраку, царившему здесь, но увидеть этого человека я смог только сейчас.

Темные волосы беспорядочно струились, ниспадая на лоб и лицо, подобные чернильным кляксам на листе бумаги. Бледная кожа придавала незнакомцу пугающее сходство с мертвецом. Ярко-красные губы, растянутые в усмешке, усиливали гнетущее впечатление.

Голос, высокий и мелодичный, был полной противоположностью внешности:

— Это кровь Митреску, Йован. Твоя. И их тоже, — улыбка не сходила с его лица. — Моя кровь. И многих, многих других.

— Йован?

Теперь заговорил старик. Он так же, как и все, сидел на стуле — справа от меня, у стены.

— Почему ты назвал его Йованом? И где мы?

— Он Йован Митреску. Как и ты, — незнакомец махнул рукой в мою сторону. — Как и он.

Человек не переставал улыбаться ни на мгновение. Признаться, это заставляло нервничать.

— Кто ты? — спросил я.

Его взгляд блуждал по комнате, не задерживаясь ни на лицах, ни на предметах. Словно смотришь на стеклянный сосуд, из которого пытается выбраться пойманный туда светлячок. Хаотично, без всякого смысла летает, раз за разом ударяясь о стенки. Такими я увидел его глаза.

Они пугали не меньше, чем улыбка.

— Кто ты такой? — повторил мой вопрос старик. И, кашлянув, неуверенно добавил. — И почему, черт тебя дери, ты голый?

— Имена в Красной Комнате не значат ничего, — нараспев произнес незнакомец и всем телом подался вперед: он и правда был лишен всякой одежды. — Пока время течет в Часах Крови, следует обнажить души. И тела.

Он театрально щелкнул пальцами.

Мальчик испуганно вскрикнул. Старик, хрипло кашляя, заворочался на стуле.

Я почувствовал под собой холодную ткань сиденья.

— Верни ее сейчас же! Верни ее!

Старик негодовал, однако неизвестный оставался невозмутим.

И улыбался.

— Тела обнажены! — провозгласил он. — Скоро придет час обнажить души.

Хоть этот человек и призывал отказаться от имен, с некоторого момента я стал про себя называть собеседников вполне определенным образом. К тем двоим, что могли быть осколками моего прошлого и будущего, мысленно обращался согласно возраста — Юнец и Старик.

Третье имя возникло в сознании само собой и вполне подходило своему обладателю.

Безумец.

— Неужели совсем ничего нельзя сделать?! — она еле сдерживала рыдания, рвущиеся наружу.

— Сожалею, — седовласый врач развел руками. — Позвоню коллеге в Бухарест, может, он что посоветует.

Кивнув, он ушел.

Теперь, оставшись одна, Сара дала волю слезам. Йован, ее Йован лежит уже целую неделю, словно куль с мукой. Если бы не слабые сердцебиение и дыхание, его давно можно было признать мертвецом.

Где же ты?

Где ты, мой милый Йован?

— Время бежит, время течет. Кто-то сбежит, кто-то умрет.

— Заткнись, — пробурчал Старик.

Выглядел он понурым и весь сгорбился. Юнец плакал. Безумец декламировал стихи разной степени бредовости, беззаботно болтая ногами, словно сидел на качели где-нибудь в парке развлечений.

Я думал.

Похоже, ситуация безнадежна. В последние несколько часов — хотя сомнительно, что в этом месте можно доверять чувству времени — Красная Комната явила немало своих свойств. Преимущественно неприятных.

Ни малейших признаков выхода. Ни дверей, ни окон — кругом только красные стены. Абсолютное отсутствие звуков извне. Но самое ужасное открытие ждало узников Комнаты, когда они обнаружили, что не могут подняться со стульев. Ноги были словно парализованы. Это стало серьезным ударом: Юнец кричал, пока не охрип; Старик зашелся в кашле; я же чувствовал себя так, точно сердце, гулко стучащее, вот-вот вырвется из груди и шмякнется на багровый пол.