Пустая клетка - Сергей Зацаринный

Костёр уже почти потух. Ни единой искры не взлетали от него к звёздам. Но, внутри, в углях, ещё таилось и светилось жаркое пламя. Хайме пошевелил палкой и пламя вспыхнуло.

– Когда я вернулся домой и сказал отцу, что решил принять крест, посвятить свою жизнь борьбе с неверными, он одобрил это, но сказал, что я ещё слишком молод. Меня было решено отослать к старинному отцовскому приятелю Раймонду. Смолоду он был стольником при арагонском дворе, а потом посвятил себя обращению неверных в истинную веру. В Монпелье он собрал единомышленников и готовил их к трудному делу миссионерства. Раймунд учил их арабскому и персидскому языку, искусству логики, диалектики, риторики, полемики. Он учил спорить, убеждать и доказывать. Мне это было не по душе. Потомку знатного рода казалось недостойным уподобляться простолюдинам-школярам. Хотя их общество я находил весьма приятным. В свободное время я не прекращал занятий военным делом и ждал, когда учитель, наконец, отвезёт меня на Восток к своим друзьям.

Тем временем стало известно, что брак принца и наследницы Константинопольского престола расстроился. Она отказалась выходить замуж за человека без короны. Её стали сватать за француза. Но, я как истинный рыцарь, считал себя связанным данной клятвой. И отправился на завоевание Константинополя. Правда, до этого прошло несколько лет. Едва я окреп, учитель взял меня с собой, и на Кипре, по его рекомендации, я стал оруженосцем ордена Храма. Тамплиером. Я исполнил свой обет, никому не изменив. Ни принцу, ни его несостоявшейся принцессе. Вскоре я узнал, что она вышла замуж за брата французского короля. В Париж тогда переехал и капитул нашего ордена. Вовсю заговорили о готовящемся крестовом походе. В это время меня посвятили в рыцари. Только то, что я увидел на Востоке начисто разбивало мои юношеские представления о крестоносцах, рыцарях и многом другом. Госпитальеры и тамплиеры на Кипре ненавидели друг друга едва не больше, чем сарацин. Они впутались в борьбу за престол кипрских королей и поддерживали разных претендентов. А ещё водили дружбу с купцами из Генуи и Венеции, охотно участвуя в их распрях. Тамплиеры за венецианцев, госпитальеры за генуэзцев.

В это время я и попал в плен. Корабль, на котором плыл, захватили пираты. Всякий сброд, но командовал ими христианин. Генуэзец. Нас привезли в Александрию Египетскую. Где стали искать, кого можно продать, за кого получить выкуп. Прямо в порту, одному купцу из Венеции предложили выкупить меня, а потом получить компенсацию от Ордена. А он говорил, что магистр сейчас во Франции и пока решится вопрос о выкупе, сто лет пройдёт. А у кипрских тамплиеров гроша ломаного сейчас нет. Правда, предложил, смехотворную сумму. Добавив, что больше никто не даст. На что генуэзец сказал, что он лучше продаст меня в евнухи. Эту перебранку и услышал, проходивший мимо посол из улуса Джучи. Ему стало интересно, чего это ругаются два франка в чужой стране. Перевели. Тогда посол подошёл и спросил меня, кто я и откуда. «По твоему обличью я вижу, что ты благородный человек» – сказал он. Потом обернулся к хозяину и спросил сколько тот хочет. Через мгновение кошель серебра перекочевал к генуэзцу, а с меня стали сбивать цепь. Посол, сказал, что я могу прямо сейчас идти на все четыре стороны, но если я хочу, он может довезти меня до Константинополя. Я остался с ним. Всю дорогу мы жили в одной каюте. Я не знал его языка, он ни одного из тех, что знал я. Говорили через переводчика. Ты, наверное уже догадался, что это был Намун, ближний человек хана Тохты. Когда мы расставались с ним в Константинополе, он подарил мне увесистый кошелёк с серебром и сказал: «В наших краях от денег немного прока. У нас больше ценится удаль и честность».

Так я попал в Константинополь, город, который некогда клялся завоевать. Всевышний покарал меня за гордыню. Я попал туда не на белом коне под рёв победных труб. Нищим пленником, захваченным и проданным в рабство единоверцами и выкупленным из милости неверным. Мне не поверили. Я поселился в монастыре в Пере, где тамошние монахи устраивали мне многочасовые допросы. Потом генуэзцы стали строить козни, чтобы помешать моему возвращению на Кипр. Потом я заболел и слёг. Так прошел целый год. Я хорошо его помню, потому что именно тогда я родился заново. 1307 от Рождества Христова. В эту осень пришли сразу две вести. В далёком Париже умерла невестка французского короля. Екатерина де Куртенэ. Та самая прекрасная дама, которой я клялся добыть императорскую корону. А на следующий день были арестованы все рыцари тамплиеры во главе с великим магистром. Дошли известия, что приказ об аресте тамплиеров прислали и на Кипр. Теперь уже братья-францисканцы открыто стали говорить мне, что самое время спасать свою шкуру. Во всяком случае, не нужно торопиться на Кипр. А вскоре Константинополь наполнился генуэзцами. Оказалось хан Тохта изгнал их из своего государства и разрушил все их поселения. В монастыре в Пере тогда очень сильно волновались. Говорили, что Тохта намерен изгнать католических священников из Галицкого княжества и начать войну против Венгрии и Польши. Из Рима доходили слухи, что и сам Тевтонский орден хан хочет сбросить в море. А ещё поговаривали, что германский император ищет тайного союза с ханом и желает прижать хвост самому папе, который укрылся в Авиньоне под защитой французского короля.

Меня стали осаждать монахи из францисканцев. Просили поехать в столицу хана Тохты и попробовать наладить с ним связь. Хотя бы для одних францисканцев. Чтобы не разоряли их миссии. Их миссии в улусе и так никто не разорял, но тогда я об этом не знал. Уже потом понял, что они просто хотели использовать моё знакомство с человеком, приближённым к хану. Среди них тоже было немало людей у которых были нелады с папой, которые и забросили их на Восток. Я согласился. Так и очутился в Сарае. Намун встретил меня, как старого друга. Уверил, что я могу исповедовать и проповедовать здесь любую веру. Мало того, любой, кто попытается этому помешать, подлежит ханскому суду.

Многое отсюда из Сарая мне представилось по другому. Я вспомнил нашу инквизицию, отправлявшую людей на костёр, только за то, что они иначе толковали какие-то обряды. Вспомнил своего учителя Раймунда, который говорил, что веру нужно нести словом и любовью, а не мечом. Потом дошли вести о казнях тамплиеров и запрете ордена. Тогда я добрым словом помянул монахов, посоветовавших мне убраться на берега Итиля. Судьба ещё раз посмеялась надо мной. Все те, кому я давал обеты, ушли в мир иной и унесли с собой все юношеские клятвы. Я остался один на один с Господом и своей совестью и только им я обязан давать отчёт.

Ты спросишь, какой путь я избрал теперь? Я побывал среди воинов-крестоносцев и среди нищенствующих проповедников. Потом вспомнил про орден бенедиктинцев. Людей, которые призывали служить Господу на земле трудом. Что рай – это сад. И я решил оставить после себя сад. Двадцать лет я выращиваю в Белом Дворце деревья и цветы. Исполняю завет своего учителя Раймунда, составляю словарь кипчакского языка.

Хайме замолчал и долго смотрел на уже совсем потухающие угли. Дунул ветер и над золой пробежали язычки пламени. Хайме сузил глаза и добавил изменившимся жёстким голосом:

– Но, обязанность защищать слабых и бороться за справедливость никто не снимал со старого рыцаря.

XXI. Пропавший голубь

Костёр совсем потух. От реки потянуло холодом. Со стороны жилых кварталов в ночной тишине долетали обрывки громких разговоров.

– Разговляется народ. Завтра последний день поста. Забавно получается – пост, почитай, почти никто не держит. Но, на ифтар собраться после вечерней молитвы каждый считает свои долгом. Получается в пост едят, как обычно, да вдобавок ещё и после захода солнца.

Злат потянул носом:

– У булгар баранину жарят. Завтра ещё на сабантуй подадутся за город. Многие ведь только недавно из деревень и аулов приехали, свои сельские обычаи чтят. Чтобы глаза имамам не мозолить, уезжают в луга. Наши водовозы, поди туда первым рылом подадутся. Народ молодой, конный. Будут в скачках участвовать, бороться.

– Меня, когда впервые сюда приехал, поразили здешние города, – отозвался Хайме, – В наших краях, да и на Востоке, город – это стена. Которая защищает и отгораживает. Внутри свои законы, другие люди. Горожане. Нос дерут перед крестьянами, которые для них мужланы. Да и со знатью норовят на равных быть. Старые купеческие фамилии себя именуют патрициями, обзаводятся гербами. Сами выбирают власть. Здесь города без стен. Куча кварталов и улиц, как собравшиеся в одном месте деревни и аулы. Вроде как большая-пребольшая деревня. Только очень богатая. С домами и дворцами, как в городе, с одной бесконечной ярмаркой круглый год. Зато просторно и чисто. Везде ханские наместники с отрядами. Скорый суд и расправа. Живут рядом мусульмане, христиане, язычники, пастухи, купцы, писцы – все ладят, никто никого не обижает. Чужеземца не только никто не тронет – он под особой защитой.