Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз - Елена Поддубская

– Так и что вы молоко для каши не разбавляете?

– А зачем, детка? У нас и скоту неразбавленное молоко сливаем на скорм, а людям-то зачем еду портить?

– Как это сливаете? Почему? – не поверил Савченко, посмотрев возмущённо сначала на повариху, потом на Цыганок. Света перестала есть и ответила Гене взглядом, означавшим полное разочарование сказанным; не хотелось, чтобы в очередной раз парень оказался в дураках. «Лучше бы молчал», – говорил взгляд девушки. Но волейболист упёрся и не сводил с поварихи глаз, ожидая ответа. По натуре Гена был жаден, поэтому представить себе не мог того, о чём шёл разговор. Особенно учитывая, что в городских магазинах всегда был перебой с молочными продуктами. Но объяснение поварихи показалось ещё более грустным, чем начальное заявление. Несмотря на большие удои молока, колхозы редко располагали базой для переработки и изготовления широкого ассортимента молочной продукции. Для деревенских никто ничего не производил, потому как в каждом дворе стояла своя корова, а в город отправляли только то молоко, на которое хватало тары и транспорта, да ещё отсепарированные сливки. Пахту – молочную сыворотку после сепарации, отправляли частично на скотный двор, поить телят, частично на хлебзавод для дрожжевого теста. Остатки молока скармливали свиньям, коням, скоту и даже птице, замешивая на нём корма. Но и при таком деловом подходе молока оставалось много и поэтому его излишки просто сливали.

– Жаль, – подвёл итог рассказу Гена, представляя какие сумасшедшие деньги теряются на одном только потерянном молоке в размерах всей страны. Глядя на кофе с молоком, тоже насыщенный, Савченко взял из хлебницы толстый ломоть, принялся жевать хлеб, продолжая размышлять про это теперь уже вслух перед Цыганок. Света только согласно кивала.

Сразу после завтрака первый барак пошёл на «прогулку», уступив место второму. К девяти часам все четыреста студентов стояли перед трибуной с агрономом и руководством института. Белокурый «Сталоне» заговорил по-деловому и без вступлений, вся суть которых была уже давно понятна: раз приехали в колхоз, значит придётся пахать.

Питание студентов предполагалось четырёхразовое: традиционные завтрак, обед и ужин в столовой за столами, а полдник – горячим пайком, получить который можно было тоже в столовой во время часового послеобеденного перерыва. После полдника снова нужно было выходить в поле.

– Никаких опозданий на работу не приемлю. В каждую бригаду из двадцати человек необходимо назначить бригадиров, которые лично мне будут докладывать про любые нарушения в рабочем графике. Проверять вас буду два раза в день: в обед и вечером. Особенно буду обращать внимание на выработанную норму, – после завтрака голос «Сталоне» звучал строже и категоричнее, и Стальнов мысленно пожалел, что не остановил выбор относительно агронома на версии Галицкого. Глянув на Юру, Володя пожал плечами, мол, «кто же знал». Галицкий засмеялся, сморщил одну половину лица и махнул рукой, что означало « да брось расстраиваться». Перекинувшись всё объясняющими взглядами, ребята снова обратились в слух.

Из сказанного всем запомнилось несколько цифр: дневная норма на человека – по десять мешков собранной картошки, на бригаду – двести мешков, что составляло в среднем двенадцать тонн на бригаду или двести сорок тонн на весь коллектив за день. Площадь полей, с которых нужно было собрать картофель за всё время пребывания в колхозе – около ста пятидесяти гектаров. Общие нормы были завышены агрономом намеренно, дабы изначально внушить приехавшим, что они не укладываются в предполагаемый трудовой график. Но на это никто не обратил никакого внимания. Студентам было всё равно сколько полей удастся убрать, сколько останется неубранными с обречённым на гниль урожаем. Молодёжь мерила жизнь мерками удовольствия, но никак не жизненной необходимости. А, значит, и колхоз был для студентов скорее местом времяпровождения, но никак не обязательного принудительного труда. Поэтому цифрам удивились, языками поцокали и снова принялись за шутки в рядах, обсуждая рабочий прикид взрослых, готовых выйти на поля: сапоги, шапки, варежки, тёплые куртки. Преподаватели же, большей частью жители городские, не представляли много это сто пятьдесят гектаров или мало. Словно предупреждая подобный вопрос, агроном Эрхард указал на землю сбоку от колонн: бескрайнюю, уходящую вспаханными рядами посадок далеко под горизонт.

– Это поле в двадцать гектаров нужно будет закончить за две недели, – тут агроном снова дал лишку, заранее зная, что убрать поле за намеченный срок не удастся, но по-прежнему ориентируясь на «запас времени». Студенты согласно загудели, стали выкрикивать «Даёшь поле за две недели!», «Двадцать гектаров за десять дней!» и им подобные. Эрхард спокойно переждал инициативу крикунов и продолжил, – А через две недели, когда весь картофель будет убран здесь и я лично это проверю, вам придётся приступить к следующему. Пока на работу и с работы будете ходить пешком. Потом наладим транспорт. Выезжать будем бригадами в четыре автобуса по сто человек.

Агроном вел привычное для него организационное планирование, а студенты, постепенно начиная понимать что их ждёт, от смеха и шуток перешли сначала на тихие переговоры, потом и вовсе на причитания и присвистывания.

– Да, народ, бесплатно нас тут никто кашей на цельном молочке кормить не будет, – подумал вслух Штейнберг; он стоял рядом со Станевич, которую ещё вчера, когда узнали, что работать будут парами, выбрал в партнёрши.

– Не бойся, Юлик, это только первые два дня страшно просыпаться по утрам в половине восьмого, а потом привыкнешь, – усмехнулся Галицкий; он, Стальнов и Кирьянов приезжали на сельхозработы в четвёртый раз, поэтому устрашения агронома на них не действовали.

– И вообще, человек – такая тварь, что ко всему привыкает, – подтвердил Добров, для которого, как сказал он сам, это была уже третья ходка в колхоз.

– Что и к грязи – тоже? – капризно попробовал возразить Кашина; девушка вышла на работу в красивых полуботиночках, тех же, в которых приехала, а из одежды поменяла только модные брючки на спортивные штаны.

На вопрос Иры Стас криво усмехнулся и молча пошёл за ведром и мешками, которые заранее привезли на телеге, запряжённой лошадью.

За Добровым последовали остальные. Кашина, неудовлетворённая разговором, надула губы, но тут же улыбнулась – её взял под руку Стальнов и наклонился, чтобы подбодрить.

– Не переживай, Ирочка, ты останешься прекрасна даже по локти в навозе.

– Ну уж, надеюсь, навоза тут не будет? – Кашина всё ещё не понимала, где находится.

– Будет, – ответил Володя, не оставляя сомнений.

– Кагыда ест лошадь, тагыда ест и навоз, – широко улыбнулся Серик, издалека рассматривая запряжённую в телегу кобылу.

– Ай, да ну вас! – отмахнулась от ребят Кашина и, вырвав руку у Стальнова, быстро ушла догонять группу девушек, возглавляемых бригадиром Зубилиной; у каждой двадцатки студентов был назначен свой бригадир и курирующий преподаватель.

19

Пробуждение на даче в Малаховке оказалось затяжным: вчера засиделись за столом в разговорах о жизни, о родных, выслушивая воспоминания Шумкина об ушедшем дедушке.

– Он у меня был художник. Такие картины рисовал – вся Тульская область любовалась; мать решила передать часть работ деда в местный Краеведческий музей. – Шумкин неловко тыкал вилкой в ломтик солёного огурца, пытаясь подцепить его; нарезка Ларисы оказалась слишком тонкой. Вообще Миша вчера после второй рюмки самогона захмелел и то плакал, то смеялся. Его слушали молча, поддакивая кивками, поддерживая словами и удивлённо глядя на то, с какой скоростью Миша ел.

– Я не голодный, – то и дело заявлял парень на предложение Кранчевского закусить, но тут же хмурился, смахивал слезу и запихивал в рот полпирожка. – Такая тоска, что совсем ничего в рот не лезет, – продолжал жаловаться парень, снова вспоминая деда, но при этом захватив пальцами сразу три кругляша нарезанной домашней колбасы. Когда на столе «не голодным» было подобрано всё, что не съели остальные, сильно запьяневшего парня спровадили спать.

Вставать утром решили в восемь, чтобы к девяти быть на кафедре, но Миша забыл завести будильник и проспал. Разбудила его Маша, постучав в комнату первокурсника уже в половину девятого. Плохо соображая на фоне предыдущего состояния, Шумкин полчаса отмокал под душем, потом ещё столько же сидел за чаем. Маша к завтраку нарезала батон, щедро выставила варенье, но почти сразу пожалела об этом: Шумкин сначала намазывал варенье на куски хлеба толстым слоем, быстро убрав таким образом половину банки. Потом, когда после недвусмысленного взгляда Королёвой Маша убрала банку со стола в холодильник, Миша принялся за хлеб, откусывая его от оставшегося батона по-дорожному, мощно, уплетая и припивая напитком. При этом парень то и дело привычно повторял, что аппетит у него отсутствует и ныне, грустил, как вчера, по деду, а Лариса и Маша, поглядывая с недоумением на укороченный батон, кивали и перемигивались. Кранчевский к столу вышел последним, навёл себе растворимого кофе, сел тяжело на лавку и тоже уставился на Шумкина. В голове у Виктора плавал туман и сосредоточиться на планах дня аспирант никак не мог, особенно зная, что Маша планировала уехать в Москву только после обеда, а до этого хотела заняться наведением порядка в комнате жениха. После переезда на новую дачу Кранчевский никак не мог заставить себя разобрать сумку с вещами, коробку с книгами и рюкзак с обувью. В его комнате по середине стояла распечатанная коробка, из которой Виктор таскал нужные книги, у изголовья кровати была вывернутая потрохами кверху сумка со свитерами, штанами и куртками. А рюкзак с обувью Виктор вообще бросил пока под лестницу. Никакого желания упорядочить состояние собственных вещей у Виктора не возникало, он вообще не обращал бы на них никакого внимания, если бы не ежедневные замечания Стальнова, требующего порядка. Позавчера, впервые посетив новую дачу ребят, Маша согласилась с Володей вслух.