Профессорятник - Юрий Никифорович Гладкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В те бесшабашные годы качество церковного вина молодых «богохульников» ничуть не волновало. Богохульников потому, что они (по крайней мере, те, которые стали нашими друзьями) прекрасно знали о том, что обряд причащения предполагал, как минимум, три дня поста, исповедание в грехах, чтение дома из молитвослова трех канонов — Спасителю, Божией Матери и Ангелу хранителю и т. д. Ведали и о том, что к Причастию надо было готовиться, помириться со всеми, духовно и молитвенно ожидать радости общения и соединения с Христом.
Впрочем, к причащению коллективные возлияния никакого отношения не имели: это был грех, порожденный вожделением.
Тем временем визиты, подчас не совсем трезвых друзей в божий храм участились, они стали более продолжительными по времени, и, как следствие этого — церковные запасы божественного вина начали стремительно таять. Подобные «посиделки у Парамоши» не могли долго оставаться незамеченными диаконом храма, который и подтвердил для поклонников Бахуса справедливость народной поговорки: «Сколь веревочка не вейся...». Доходную должность «вожделевшего» заведующего производством храма пришлось-таки оставить и, естественно, покаяться.
...Сегодня действующие лица той неприглядной истории с улыбкой вспоминают о глупой, почти мальчишеской дерзости своей. Увы, некоторые уже «почили в бозе».
30. ХОРОШО, ЧТО НАС ТОРМОЗИТ СОЛОМОН!
Этот сюжет вполне можно было бы озаглавить как «Шутки предводителя», имея в виду Олега Петровича Литовку, который, благодаря своей шустрости, острому языку, солидной комплекции и, конечно же, организаторским способностям, стал «душой компании» еще на студенческой скамье. Будучи несколько повзрослее своих друзей и удачливее (в нелегкой конкуренции он завоевал сердце дочери адмирала, раньше в своем окружении стал доктором наук, профессором, а в впоследствии дослужился аж до директора академического института), он отличался искристым юмором, исходившим от него непрерывно, питая окружающих как бы по «цепи».
В отличие от многих, он никогда не раскисал, умел радоваться жизни и редко жаловался на «темные силы», которые «нас злобно гнетут». Петрович никогда не считал себя пупом земли, бывало, подчеркивал, что он достаточно «побит, потерт и пожеван» жизненными обстоятельствами, чтобы не знать о своей цене. Сказать, что в науке он когда-нибудь работал как каторжник, значит погрешить против истины (на самом деле, он был менеджером, типа Лаврентия Павловича, естественно, с несравненно более чистыми руками и помыслами), но вот гулял с размахом, как настоящий соловей-разбойник. (Помнится, одна его фраза: «Выпивающие люди способны на то, что недоступно трезвенниками — это искренность», навела на серьезные размышления).
Много юмористических сценок было связано со студенческой бесшабашной юностью, воспоминания о которых дошли до моего уха. Приведу лишь одну. Однажды слоняясь в поисках приключений по Невскому проспекту, кажется, с В. Р., они «закадрили», как когда-то неинтеллигентно выражались в студенческой среде, двух возрастных «мочалок» и завалились к ним в гости, где то на углу Невского. «Мочалки» оказались весьма развязными и приставучими, с совсем непривлекательным интерьером (им, по воспоминаниям кавалеров, оставалось разве что «пришить хвосты»), они пучили бесстыжие глаза и откровенно требовали «любви», что, в конце концов, вывело из равновесия начинающих донжуанов. По мере того, как была съедена курица и, главное, опорожнена бутылка хереса, голубчики, спотыкаясь и толкая друг друга на крутой и, главное, темной «черной» лестнице, стремглав ретировались прочь. Но им вслед раздалась крайне оскорбительная фраза:
— А. еще мужики называются! Чтобы вашего бууу здесь больше никогда не было!
— VL присно не будет и вовеки веков, а за херес спасибо! — острили наглецы.
Будучи католиком, Олег Петрович с не меньшим энтузиазмом отмечал и православные, и иудейские праздники (пасхи, рождества и т. п.), а также революционные (1 Мая и 7 ноября), не без оснований полагая, что только отпетый контрреволюционер или тайный монархист может отказаться в эти дни от стопки.
Его юмор был тонким, особенным. Он умел разрядить обстановку даже в минуты скорби, даже тогда, когда провожали на погост тех, кто еще вчера был жив. Вспоминается, прощались на кладбище с Ю. П. Селиверстовым (президентом географического общества) и вспомнили о профессоре Слевиче Соломоне Борисовиче— известном полярнике, исследователе Антарктиды, который уже более 10 лет был прикован к постели, разбитый тяжелым параличом. Больной сохранял живой ум, источал оптимизм и с сильно нарушенной артикуляцией пытался даже напомнить гостям известные строки Бориса Чичибабина:
«Пусть наша плоть недужна И безысходна тьма, Нам что-то делать нужно Чтоб не сойти сума».
— Знаете, Ю. Н., — заметил Литовка, — лет нам тоже уже осталось меньше, чем эритроцитов в моче и каждый пук грозит инфарктом. Но, хорошо хоть, что нас тормозит Соломон, молодец мужик.
От неожиданного оборота речи пришлось улыбнуться (особенно мощным был глагол «тормозит»), хотя ситуация была явно не подходящая для этого. С другой стороны, в расширяющейся с каждым годом юдоли скорбей всех на погосте все равно не оплачешь.
Будучи уже тяжело больным, Олег Петрович не расставался с юмором, который, очевидно, помогал ему превозмочь свой недуг. Вспоминая предсмертную реплику еще пребывавшего в сознании генсека К. У. Черненко — «отперделсЛм (так писали некоторые «подпольные» издания), он был верен себе и «юморил» по этому поводу: «так Устинович отперделся же не приходя в сознание, а я ведь, слава Богу, все время был в своем». К сожалению, профессор верил, что бороться с недугом ему помогает вино, что было, увы, не так. Помнится, мы решили позвонить ему прямо с какого-то торжества. Его реакция была трогательной:
— Ах, мерзавцы, да вы никак навеселе? Я просил бы вас в нетрезвом состоянии порядочных людей не беспокоить по телефону. Мне противопоказан даже запах алкоголя, а от вас несет как от винной бочки — провода не обманешь.
В этом монологе весь профессор Литовка.
31. ЧИСТОБАЕВ О КОШАЧЬЕМ ИНТЕЛЛЕКТЕ
Среди ценнейших качеств известного подвижника науки, профессора Чистобаева — необыкновенная лиричность, хотя есть и такие члены ученого сообщества, которым он кажется, напротив, сухим как та логарифмическая линейка (о которой нынешнее молодое поколение уже ни имеет ни малейшего представления). Конечно, это настоящий «антипартийный» перегиб, потому что он, тверд и непоколебим «аки ливанский кедр» в отстаивании принципов, а вот в переживаниях и настроениях очень даже чувствителен, не говоря уже о том, что он неисправимый романтик, склонный даже к поэтическим экзерсисам. Всей своей жизнью он доказывает, что четкость, свойственная науке, нисколько не противоречит миру чувств, что
