О головах - Энн Ветемаа

КТО-ТО. Знаешь, Ильмар, мы тут вчера как раз говорили, деньжата крупные ожидаются — скоро сам услышишь. Вот мы и подумали, зайдем-ка к Ильмару — потолкуем. Ты нас уважаешь — мы тебя уважаем. Так вот, возьми как-нибудь супругу с собой и выйди на люди. Все честь честью — жена и прочее. В субботу можно устроить небольшой сабантуй. Послушай, а где твоя благоверная?

ИЛЬМАР. Видите ли, она… (Бормочет что-то).

КТО-ТО. Приведешь свою молодуху, познакомим ее с нашими девчатами. Ведь мы тут все свои люди. Встряхнемся немного. Посидим, попоем… (Баянист: «Дорогой длинною». На этот раз к нему все же присоединяются, и один куплет, вероятно, допевают до конца.)

КТО-ТО. Послушай, мадам спит, что ли?

ИЛЬМАР (увиливая). Дайте-ка еще раз глотнуть. (Пьет.) Что это у вас такие старые песни? Репертуар — прямо скажем, с бородой. (Поет сам.)

Что-то стало холодать!Не пора ли нам поддать!

Все чувствуют, что с Ильмаром происходит что-то неладное. Его песня звучит не лихо, а скорее жутко.

I ЖЕНЩИНА (второй женщине, тихо). Что-то Ильмар сегодня не в себе. Наверно, мы пришли не вовремя. Может, у него беда какая или несчастье…

II ЖЕНЩИНА. Ну, скажешь — несчастье… А если что-то и случилось, не оставлять же человека одного в беде.

ИЛЬМАР (с наигранной удалью). Ну, чего ж вы не поете? Отличная песня. Главное — на тему.

КТО-ТО. Жена у тебя спит, что ли?

ИЛЬМАР. Нет, она вышла ненадолго… Да что вы все о моей жене? Вон сколько вокруг прекрасных женщин! И моя зазноба Таня здесь. (Пытается шутить, но это выходит у него фальшиво и неумело.) Светоч грез моих…

ТАНЯ (вначале тоже отшучивается). Где уж нам теперь… Такое высокое начальство…

ИЛЬМАР. Какое я начальство? Это ты — мое начальство. (Поет). «На тебе сошелся клином белый свет…»

ТАНЯ. И не стыдно, начальник… сам женатый.

ИЛЬМАР. Таня, с этой минуты я посвящаю свою жизнь воспеванию твоей красоты. (Некоторые смеются, другие, наоборот, мрачнеют. На баяниста, который опять порывается играть, буквально прикрикивают.)

ТАНЯ (немного недовольно). Хватит трепаться!

ИЛЬМАР. Почему треп! Откуда ты знаешь, может, я с сегодняшнего дня снова холостой? (Таня берет щетку, продолжает подметать) Ох, Таня, Татьяна, отрада моя! Отчего ты, Танюша, не любишь меня? (Надевает маску Пьеро, опускается на одно колено.)

ТАНЯ (испытывая неловкость). Не мешай! Отойди!

КТО-ТО. Хватит тебе с девчонкой балаганить. На, хлебни-ка еще глоток. Полегчает…

ИЛЬМАР (стоит на одном колене, пытается поймать Таню за туфлю. Начинает арию Гремина).

Онегин, я скрывать не стану,безумно я люблю Татьяну…

В дверях появляется Кадри, ее замечают все один за другим, кроме Ильмара. Он же продолжает петь в наступившей тишине, пытается поцеловать туфлю Тани.

КТО-ТО (тихо). Мы ведь еще должны забежать к Феде.

КТО-ТО (тихо). Ага, обещали.

КТО-ТО (тихо). Но Ильмар так и не знает новости.

КТО-ТО (тихо). Ничего, услышит по радио.

Все поспешно направляются к двери, это выглядит почти как бегство. Кто-то включает радио. Таня исчезает вместе с другими. Кадри неуверенно входит в комнату. В руках у нее чемодан. Ильмар молчит.

КАДРИ (в зал). Уходите все! Вы тоже! Чего вы тут торчите? Мы еще сами не знаем, что с нами будет дальше. (Ставит чемодан на пол. По радио начинают передавать последние известия.)

Занавес наполовину закрывается.

РАДИО (профессионально-бодрый голос диктора). На днях были подведены итоги производственных показателей за первое полугодие. Впервые в нашей республике признана лучшей пятая бригада проходчиков открытого карьера Пахтла-3, которую возглавляет молодой инженер Ильмар Паомээс. Бригаде присуждено переходящее красное знамя и первая денежная премия. «Кроме больших трудовых успехов, — отметил в беседе с нами директор Пахтлаского комбината товарищ Мурак, — бригада отличается большой сплоченностью и высокими моральными качествами. Каждый третий шахтер учится, вместе работают, вместе проводят и свободное время».

ИЛЬМАР. Кадри! (Молчание.)

ИЛЬМАР. Кадри, ты знаешь? (Молчание.)

ИЛЬМАР. Кадри, ты веришь? (Молчание.)

ИЛЬМАР. Кадри, ты знаешь, из чего?.. (Молчание.)

КАДРИ (надломленно). Я не знаю, Ильмар.

ИЛЬМАР. Кадри, ты знаешь, из чего сделаны мальчишки?..

КАДРИ. Из чего сделаны мальчишки?

ИЛЬМАР.

Из лягушки и котаи щенячьего хвоста.Вот из чего сделаны мальчишки!Из чего сделаны девчонки?

КАДРИ. Из чего сделаны девчонки?

ИЛЬМАР (умиротворенно).

Из булки и кремаи клубничного джема!Вот из чего сделаны девчонки!

Волшебные слова больше не помогают. Оба покидают сцену, разойдясь в разные стороны. Музыка: «О, Мэмми». На сцене остается чемодан.

Занавес.

1972

ЯЙЦА ПО-КИТАЙСКИ

Маленький роман[6]

Тамаре Моорлат

1

Сегодня был хороший день, — записываю я в свою толстую коричневую тетрадь.

Сегодня был хороший день — никто не пришел меня навестить. После обеда я узнал, что Агнес повезли рожать; я уж и сам об этом подумал, потому что она обычно не пропускала дней посещения больных. Рожать — работа трудная, и, по всей вероятности, я увижу свою жену не раньше, чем недели через две.

Во вторник Агнес пробыла у меня почти три часа. Живот у нее был огромный, она тяжело дышала и потела, ее чудесные темные волосы, которыми еще три четверти года назад я любил обвивать свои запястья, теперь были прямыми и жирными. Мы сидели в парке под осиной, которая источала кисловатый запах и все время напоминала мне о моем раке; отчего-то у меня зудело в паху, но я не мог чесаться на глазах у гуляющих. К тому же я должен был без умолку болтать и следить за выражением своего лица, чтобы оно было Агнес по нраву.

Да, Агнес сильно потела, и я заметил, что соски у нее здорово набухли — сквозь влажную и туго натянутую блузку это особенно бросалось в глаза. Агнес перехватила мой взгляд и доверительно шепнула, что если она надавит на них, то выходит такая беловатая жидкость… «Пища для малыша уже готова», — сказала она одновременно гордо и смущенно и захотела узнать, доволен ли этим я.

Мне было неловко, потому что проходившая мимо Яаника посмотрела на нас; я сказал, что доволен, и добавил, что очень хорошо, если знаешь, что после себя ты оставил что-то в этом мире. Мой ответ понравился Агнес, но она тут же должна была начать меня убеждать, что я не смею и заикаться о смерти, тем более, что с каждым разом я выгляжу все лучше. На том и порешили.

После небольшой паузы Агнес сказала, что скоро они придут навестить меня вдвоем. Лицо ее было немного торжественное, когда она произносила это «вдвоем», — в этой торжественности было что-то от богородицы, — и вдруг я почувствовал себя как бы оттесненным в сторону. Когда женщины говорят нечто подобное и при этом еще так смотрят, мужчине, наверно, не остается ничего другого; мужчина под взглядом мадонны — воздух, ведь и на старинных картинах глаза мадонн устремлены куда-то туда, где пересекаются параллельные прямые, и во всем их облике такая непричастность к мужчине, что впрямь начинаешь верить, что можно забеременеть от святого духа. Вот и Агнес так же смотрела поверх моей головы, и от ее взгляда мне стало как-то зябко.

Сегодня был по-настоящему хороший день. Меня рвало только один раз, а вечером я вышел прогуляться в парк. Я прошел в самый конец, туда, где несколько овощных грядок и компостная куча с упитанной тыквой.

Три четверти часа я просидел на старом ящике из-под гвоздей и прислушивался к воздуху. Компостная масса была жирная, влажная, насыщенно-черная и пряно пахла — меня даже слегка одурманило. Земля вкусно пахнет. Есть люди, которые предпочитают кремацию, я к ним не принадлежу. Быть сожженным — это значит уклониться от чего-то, да к тому же индифферентности пепла достигают, лишь пройдя все стадии жаркого.

Когда я сидел на ящике из-под гвоздей, у меня возникли интересные мысли. Я разглядывал тыкву, разлегшуюся на компостной куче, и обнаружил, что в ней тоже есть что-то от мадонны или матроны — та же умиротворенность. Этакая степенно желтая и стоическая — она вся ушла в себя. На компостной куче рос еще кустик лютика, но почему-то на этом богатом корму он совсем захирел. Возможно, в этом были виноваты крысы, которые, дерясь за лучшие куски, повредили ему корни. Цветки лютика были гораздо желтее, чем тыква, и блестели, но это не был самоуверенный желтый цвет. Эти водянисто-желтые цветки были как-то навязчивы, и вдруг мне вспомнилась Имби — угловатая девчонка из моего детства, неряшливая, с обгрызенными ногтями, в каждом классе она сидела по два года, на школьных танцах всегда стояла у стены; ее уже пятнадцатилетней видели шныряющей у пивных ларьков. Мне показалось, что теперь я понял, почему желтый цвет порой считается развратным, и я был доволен этим своим открытием. До больницы над такими вещами я не задумывался.