Княжна Джаваха - Лидия Чарская

– Нет, нет, – поспешила я ответить.

– Видите ли, у вас такой вид, будто вы куда лучше и выше всех нас… Вы титулованная, богатая девочка, генеральская дочка… а мы все проще… Это и без того все видят и знают. Не надо подчеркивать, знаете… Ах, да я не умею говорить! Вы меня, пожалуй, не поймете, обидитесь… – неожиданно оборвала она и вздохнула.

– Нет, нет, напротив, говорите, пожалуйста, – поспешила я ее успокоить.

– Ну вот… они и злятся… а вы бы попроще с ними…

– Schlafen, Kinder, schlafen! – еще раз окликнула нас Frӓulein.

Как только мы вошли в спальню, девушка-служанка уменьшила свет в газовых рожках, и дортуар утонул в полумраке. Наступила тишина. Изредка только раздавался где-нибудь задавленный шепот да с легким шумом передвигалась попавшаяся под руку табуретка. Поминутно то на одной, то на другой постели поднимались небольшие детские фигурки, укутанные до пояса в синие нанковые[65] одеяла, и, сложив на груди руки, набожно молились, кладя поклоны. Классная дама, тихо ступая, ходила по узким пространствам между рядами кроватей, «переулкам», как их называли в институте, и наконец, пожелав нам доброй ночи, исчезла за дверью своей комнаты, помещавшейся подле дортуара.

Лишь только затихли ее осторожные шаги, Вельская поднялась на локте со своей подушки и произнесла звонким шепотом на всю спальню:

– Тише, mesdam'очки, а то вы мешаете спать ее светлости, сиятельной княжне.

Девочки слабо фыркнули.

– Ее светлость княжна почивают, – тем же шепотом произнесла она снова.

– Оставь ты татарскую княжну, Белка, – подхватила со своего места рыженькая Запольская, – не мешай ей творить свой вечерний намаз[66]. Когда я была в Мцхете…

«Она была в Мцхете! В Мцхете, древней столице родимой Грузии, в Мцхете, так близко расположенном от милого Гори, в самом сердце моей родины… Она была в Мцхете!..» – вихрем пронеслось в моей голове.

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я в один миг соскочила с постели, подбежала к кроватке Краснушки, взобралась на нее, как была, босая, в одной сорочке и, усевшись в ногах девочки, спрашивала дрожащим от радостного волнения голосом:

– Вы были в Мцхете? Неужели вы были в Мцхете?

Мне казалось теперь, что я давно знаю и люблю эту рыженькую воспитанницу, так бессердечно трунившую надо мною всего несколько минут тому назад. Ведь она была в Мцхете, она видела мою родину, мое бирюзовое небо, мои изумрудные долины и высокие горы, подернутые розоватым туманом, далекие горы с седыми вершинами!..

Краснушка не разделяла, казалось, моего восторга. Она как будто даже испугалась меня и, чтобы скрыть свое смущение, расхохоталась громко на весь дортуар не совсем, впрочем, естественным смехом.

– Mesdam'очки, светлейшая татарка рехнулась. Каррраул!

Дверь соседней комнаты широко распахнулась. На пороге появилась Frӓulein Геринг.

– Wer schreit so? Bist du, Запольская? (Кто это так кричит? Это вы, Запольская?) Schande! (Это стыд!) Завтра ты будешь наказана.

Дверь захлопнулась снова… Краснокудрая девочка, пугливо юркнувшая под одеяло при появлении классной дамы, теперь снова высунула из-под него свою лисью головку и сердито проговорила мне:

– Все из-за вас… Убирайтесь, пожалуйста!

Я молча спрыгнула с ее постели и пошла к себе. Мне было стыдно и больно за то, что я не сумела скрыть моего порыва перед всеми этими злыми, безжалостными девчонками. Молча легла я в свою постель, зарылась в подушку с глазами, полными слез, и… тотчас же в моей памяти возникли дорогие картины…

Передо мною мелькнул Гори… наш дом, окруженный тенистым, благоухающим садом… тихо ропчущая Кура… Барбале, от которой всегда пахло свежим тестом и ореховым маслом… Хорошенькая Бэлла… бабушка… Брагим… Магома… папа… А надо всем этим, надо всей моей чудесной кавказской природой, благоухающей и нежной, носился пленительный образ с печальными глазами и печальными песнями – образ моей красавицы деды…

Глава 2

Уроки. Травля. Последнее прости

Дребезжащий звонок разбудил меня.

Мигом вскочила я, забыв, почему и зачем я нахожусь здесь, почему бегают и смеются эти сердито-сонные девочки в потешных колпачках и ночных кофточках.

– Пора вставать, Джаваха, – пробегая мимо моей постели, шепнула мне моя вчерашняя собеседница Чикунина.

Я поспешила натянуть на ноги чулки, накинуть юбочку и побежала умываться.

В 8 часов к нам поднялась высокая, худая как жердь французская дама, m-lle Арно. Я подошла к ней по совету той же Чикуниной и присела.

– Bonjour, mademoiselle![67] – сухо произнесла она. – Надеюсь, вы скоро привыкнете к нашим порядкам и станете примерной ученицей.

Потом, зорко оглядывая класс, она спросила:

– Кто дежурная?

Выступила очень худенькая, не по годам серьезная девочка.

– Это наша первая ученица, Додо Муравьева, – пояснила мне Варя Чикунина, вставшая, по моей просьбе, со мною в пару.

Я с невольным уважением взглянула на худенькую девочку и втайне позавидовала ее выдержанности.

Между тем пары двинулись в столовую. Сегодня меня уже не так оглядывали старшие и младшие классы: событие поступления новенькой за полусуточной давностью, казалось, потеряло весь свой интерес.

Первый урок был батюшкин. Я узнала это за столом, в то время как с трудом заставляла себя выпить жидкий, отдающий мочалою чай и съесть казенную сухую булку. Узнала и то, что Закону Божию все учились прилежно и что дружно обожали батюшку, относившегося равно отечески справедливо ко всему классу. Сегодня меня, казалось, оставили в покое, только рыженькая Запольская сердито-насмешливо бросила в мою сторону:

– Ты можешь не торопиться, Джаваха, ведь тебя, как татарку, не пропустят на урок Закона Божия. А вашего муллу еще не успели выписать с Кавказа.

Девочки дружно прыснули, но я, помня наставление Чикуниной, сделала равнодушное лицо и продолжала пить мутный чай из фаянсовой кружки.

Батюшка оказался таким, каким я его себе мысленно представляла, – небольшого роста, седенький, с невыразимо кротким лицом и ласковыми глазами, – он производил отрадное впечатление.

Тихо вошел он по звонку в класс, тихо велел дежурной прочесть молитву, тихо сел за приготовленный ему перед партами столик с чернильницей и журналом и надел очки. Потом окинул весь класс ласковым взором и остановил его на мне, одиноко сидевшей на ближней скамейке.

– А я вижу, новенькая у вас?

Я встала.

– Как ваша фамилия, деточка? – обратился он ко мне тем же ласковым голосом, от звуков которого точно много легче становилось на сердце.

Я хотела, по обыкновению, сказать мой полный титул, но, вспомнив совет Чикуниной, просто ответила:

– Нина Джаваха.

– Княжна! – пискнул за мною чей-то насмешливый голосок.

– Как же, слышал, – закивал головою батюшка, – князья Джаваха известны по всему Кавказу… Как же, как же, в войне с горцами отличались… Князь Михаил Джаваха драгоценную услугу оказал главнокомандующему и пал в бою… Не родственник ли он вам, деточка?

– Князь Михаил – мой родной дедушка! – вырвалось с невольным порывом гордости из моей груди.

Вероятно, глаза мои и щеки разгорелись от прилива необычайного счастья. Я торжествовала.

«Слышите?! – хотелось мне крикнуть всем этим присмиревшим воспитанницам. – Слышите? Мои предки – славные герои, мой дед пал в бою за свободу родины, и вы, злые, ничтожные, маленькие девочки, не имеете права оскорблять и обижать меня, прирожденную грузинскую княжну!..»

И голова моя гордо поднималась, а на губах уже блуждала надменная улыбка.

Но вдруг мои глаза встретились с чистым и открытым взглядом отца Филимона.

«Вправе ли ты гордиться славою твоих предков? – казалось, говорил мне его кроткий взор. – И какая твоя заслуга в том, что родилась ты в знатной княжеской семье, а не в хижине бедняка?»

Краска стыда залила мне щеки. И батюшка понял, казалось, меня. Новой, удвоенной лаской загорелся его приветливый взор.

– Пойдите-ка сюда, чужестраночка, – улыбнулся он, – да расскажите-ка, что знаете о сотворении мира…

Я вышла на середину класса.

Историю сотворения мира я знала отлично. Я часто рассказывала ее Барбале, не знавшей ни Ветхого, ни Нового Завета.

Моя речь, всегда немного образная, как и все речи на милом Востоке, понравилась батюшке. Понравилось, должно быть, толковое изложение и моим товаркам, но они, казалось, не хотели выказывать этого и продолжали поглядывать на меня косо и недружелюбно.

– Хорошо, чужестраночка, молодец! – похвалил меня батюшка, отпуская на место.

За мною вышла Додо Муравьева и внятно и громко прочла канон Богородице.

– Хорошо, Дуняша! – похвалил и ее батюшка.

Недоброе чувство зависти толкнулось в мое сердце по отношению к худенькой Додо, заслужившей одинаковую похвалу со мною.

Между тем священник встал, оправил рясу и, подойдя к первой парте, положил на голову белокурой Крошки свою большую белую руку.