Серебряный век. Лирика - Антология

Слоненок

Моя любовь к тебе сейчас – слоненок,Родившийся в Берлине иль ПарижеИ топающий ватными ступнямиПо комнатам хозяина зверинца.

Не предлагай ему французских булок,Не предлагай ему кочней капустных,Он может съесть лишь дольку мандарина,Кусочек сахару или конфету.

Не плачь, о нежная, что в тесной клеткеОн сделается посмеяньем черни,Чтоб в нос ему пускали дым сигарыПриказчики под хохот мидинеток.

Не думай, милая, что день настанет,Когда, взбесившись, разорвет он цепи,И побежит по улицам, и будет,Как автобу́с, давить людей вопящих.

Нет, пусть тебе приснится он под утроВ парче и меди, в страусовых перьях,Как тот, Великолепный, что когда-тоНес к трепетному Риму Ганнибала.

Лово

В оный день, когда над миром новымБог склонял лицо Свое, тогдаСолнце останавливали словом,Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,Звезды жались в ужасе к луне,Если, точно розовое пламя,Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,Как домашний, подъяремный скот,Потому что все оттенки смыслаУмное число передает.

Патриарх седой, себе под рукуПокоривший и добро и зло,Не решаясь обратиться к звуку,Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянноТолько слово средь земных тревогИ в Евангелии от ИоаннаСказано, что Слово – это Бог.

Мы ему поставили пределомСкудные пределы естества,И, как пчелы в улье опустелом,Дурно пахнут мертвые слова.

Душа и тело

Над городом плывет ночная тишь,И каждый шорох делается глуше,А ты, душа, ты все-таки молчишь,Помилуй, Боже, мраморные души.

И отвечала мне душа моя,Как будто арфы дальние пропели:«Зачем открыла я для бытияГлаза в презренном человечьем теле?

Безумная, я бросила мой дом,К иному устремясь великолепью,И шар земной мне сделался ядром,К какому каторжник прикован цепью.

Ах, я возненавидела любовь,Болезнь, которой все у вас подвластны,Которая туманит вновь и вновьМир мне чужой, но стройный и прекрасный.

И если что еще меня роднитС былым, мерцающим в планетном хоре,То это горе, мой надежный щит,Холодное презрительное горе».

Закат из золотого стал как медь,Покрылись облака зеленой ржою,И телу я сказал тогда: «ОтветьНа все провозглашенное душою».

И тело мне ответило мое,Простое тело, но с горячей кровью:«Не знаю я, что значит бытие,Хотя и знаю, что зовут любовью.

Люблю в соленой плескаться волне,Прислушиваться к крикам ястребиным,Люблю на необъезженном конеНестись по лугу, пахнущему тмином.

И женщину люблю… когда глазаЕе потупленные я целую,Я пьяно, будто близится гроза,Иль будто пью я воду ключевую.

Но я за все, что взяло и хочу,За все печали, радости и бредни,Как подобает мужу, заплачуНепоправимой гибелью последней».

Когда же слово Бога с высотыБольшой Медведицею заблестело,С вопросом: «Кто же, вопрошатель, ты?» –Душа предстала предо мной и тело.На них я взоры медленно вознесИ милостиво дерзостным ответил:«Скажите мне, ужель разумен пес,Который воет, если месяц светел?Ужели вам допрашивать меня,Меня, кому единое мгновенье –Весь срок от первого земного дняДо огненного светопреставленья?Меня, кто, словно древо Игдразиль,Пророс главою семью семь вселенныхИ для очей которого как пыльПоля земные и поля блаженных?Я тот, кто спит, и кроет глубинаЕго невыразимое прозванье;А вы, вы только слабый отсвет сна,Бегущего на дне его сознанья!»

Память

Анне Николаевне Гумилевой

Только змеи сбрасывают кожи,Чтоб душа старела и росла.Мы, увы, со змеями не схожи,Мы меняем души, не тела.Память, ты рукою великаншиЖизнь ведешь, как под уздцы коня,Ты расскажешь мне о тех, что раньшеВ этом теле жили до меня.Самый первый: некрасив и тонок,Полюбивший только сумрак рощ,Лист опавший, колдовской ребенок,Словом останавливавший дождь.Дерево да рыжая собака,Вот кого он взял себе в друзья,Память, Память, ты не сыщешь знака,Не уверишь мир, что то был я.И второй… любил он ветер с юга,В каждом шуме слышал звоны лир,Говорил, что жизнь – его подруга,Коврик под его ногами – мир.Он совсем не нравится мне, этоОн хотел стать богом и царем,Он повесил вывеску поэтаНад дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,Мореплавателя и стрелка,Ах, ему так звонко пели водыИ завидовали облака.

Высока была его палатка,Мулы были резвы и сильны,Как вино, впивал он воздух сладкийБелому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,Тот ли это или кто другойПроменял веселую свободуНа священный долгожданный бой.Знал он муки голода и жажды,Сон тревожный, бесконечный путь,Но святой Георгий тронул дваждыПулею не тронутую грудь.

Я – угрюмый и упрямый зодчийХрама, восстающего во мгле,Я возревновал о славе Отчей,Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимоВплоть до дня, когда взойдут, ясны,Стены Нового ИерусалимаНа полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странныйИ прольется с неба страшный свет,Это Млечный Путь расцвел нежданноСадом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,Путник, скрыв лицо; но все пойму,Видя льва, стремящегося следом,И орла, летящего к нему.

Крикну я… но разве кто поможет,Чтоб моя душа не умерла?Только змеи сбрасывают кожи,Мы меняем души, не тела.

Алексей Крученых (1886–1968)

Русь

в труде и свинстве погрязаявзрастаешь сильная роднаякак та дева что спасласьпо пояс закопавшись в грязь

по темному ползай и впредьпусть сияет довольный сосед!

Смерть художника

привыкнув ко всем безобразьямискал я их днем с фонаремно увы! все износились проказыне забыться мне ни на чем!

и взор устремивши к бесплотнымя тихо но твердо сказал:мир вовсе не рвотное –и мордой уткнулся в Обводный канал…

«Копи богатства беги отца…»

копи богатства беги отцаего оставив в ломовикахзамок покрепче на дверяхпусть с взглядом смуглой конницыон за тобою гонится

пусть шепчет заклинанияи в дверь без смысла бьетпускай подымет он народне верь его страданиямпусть плачет – детям в назидание

Отрыжка

как гусакобъелся кашидрыхнугуска рядоммашас рожей краснойшепчет про любовь.

«Кокетничая запонками…»

Кокетничая запонкамииз свеже-отравленных скорпионовПортовый кранвдвое вытянулизумрудный перископ головыи прикрылиндиговым сатиномжабры,дразня пролетающих с Олимпаалебастровых богиньцин-ко-но-жек!..

«И так плаксиво пахнут…»

И так плаксиво пахнутрусалки у прудакак на поджаренном чердакеразлагающиеся восточные акциисокации киблямыган оглярхючкихычасгыш!

«Дым накрашенных ноздрей…»

Дым накрашенныхноздрейКурчавоглазого зверькаТолчками сдул меняС площадки воздухаИ я летелКак выроненныйслизняк!..

Ольга Розанова (1886–1918)

Испания

Вульгарк ax бульваровВарвары гусарыВулье ара-битА рабы бар арапыТарк губят тараАлжир сугубятАн и енноГиенноГитана.Жиг и гит телаВисжит тарантелаВира жирн рантьеАнтикварШтараКвартомасФантомИлька негра метрессаГримасыГремитГимнСмерти

Трупом застылымГлядит незримоМертвое око окон.Черной гривойПокрыл землю аспидный конь.

«Сон ли то…»

Сон ли то…Люлька лиВ окне красномЗахлопнутомВ пламени захлебнувшемсяКумачаОгняМедленно качаетсяПриветливо баюкаетПристально укутываетОт взглядов дня.В огне красномС фонарем хрустальнымРубиновый свет заливает, как ядомИ каждый атомХрустально малыйПронзает светомБольным и алым.И каждый малыйПевуч, как жало,Как жало тонок,Как жало ранитИ ранимЖаломОпечалитНачалоЖизниЦветочно алой.

Бенедикт Лившиц (1887–1938)