Изумруды, рубины, алмазы мудрости в необъятном песке бытия - Тимур Зульфикаров

На Руси Священной

Из язычества Воскресшей…

И потому Святая Русь — Тропа Христа земная

В Царствие Небесное…

Второе пришествие Христа на Русь

Здесь ночью бурьян дорастает до звезд,

Здесь жены и дети пьют водку…

Но именно здесь

Пойдет по водам Иисус Христос,

Отринувши смерть, как лодку…

Я пойду последним пастухом козопасом по немой уходящей в безымянную могилу Руси

Я пойду побреду последним козопасом с последним малым козьим стадом

Я пойду с последним стадом козьим по последней деревеньке русской Марфиньке

Ах да я пойду с последним козьим стадом

Где пять последних пахуче охочих святых коз

Да мой последний на земле уже четвероногий друг дружище брат козлик Яшка

Да сгину изникну в травах необъятных сорняках лопухах конских щавелях родных бурьянах

Ах где пшеница рожь да лен да стада коров печальнооких

Ах окрест одна трава трава

Ах я бреду по травам с последним козьим стадом стадом стадом

Ах буду пить козье крупитчатое хмельное млеко молоко

Ах буду как коза есть одичалую сныть да лебеду

Да искать последнюю на Руси последнюю избу кормилицу избу с последнею крестьянкой у герани

Ах родная бабушка иль не покормишь картофелиной с последней гладной хладной русской грядки

Ах сынок уже и картофелину последнюю мою изжрал американский колорадский жук

Который нынче съел всю Русь и златоглавый Кремль изгрыз в труху

Ах я пойду по Руси последним козопасом с последним козьим стадом

Да в бескрайних одичалых колодезных травах бурьянах затеряюсь

Ах никого окрест в могутных Русь пожравших травах травах одичалых

Ах где града где домы где храмы — все утопленники в травах необъятных

И только родной брат мой козлик Яшка лижет мне ладонь и душу языком забвенным благодарным ласковым как матерь

Ах Яшка Яшка одне мы что ли с нашей козьей любовью

На Руси травяной одинокой остались

Скитаемся… напоследок сладко радуемся

Да уповаем на встречу с полевым Иисусом вечным Батюшкой…

Батюшко!

Вечный наш Пастырь!

Да что же с нами стало…

Когда придешь пасти нас словно коз останних…

Плач по журавлям в лесных пожарах

Ах, журавлиный клин над Москвой летит,

Над Кремлем летит

И в чаду, и в дыму растворяется,

А седой вожак бредет, летит впереди

Да на стаю свою озирается…

Раньше ты, седой командир,

В небесах водил многошумные караваны,

А теперь за тобой — нищий строй,

Нищий клин сиротой летит,

А всего-то за тобой — пять журавушек…

А другие птицы задохлись в пожарах лесных,

Закручинились да попадали заживо, замертво…

Гей, вожак, как ты выжил, когда нынче вся Русь горит,

Как ты выжил да спас пятерых журавушек…

Ах, журавли-погорельцы небес, да кто пожалеет вас?

Кто вас погладит? да кто в небесах обласкает?..

Ах, журавлиный клин над Москвой летит,

А Москва в дыму задыхается…

Ах, седой вожак, если эта лютая власть в Кремле

Как лесной пожар простоит,

Не останется на Руси ни лесов, ни болот,

Не останется на Руси ни людей, ни зверей,

Ни колодцев, ни изб, ни журавушек…

Не останется и самой Руси матушки…

А останутся только лесные пожары…

Нищий клин над оборванной нищенкой Русью летит,

И перо, словно милость, роняет…

Ах, седой вожак, ах, седой командир,

Скоро ты полетишь над Россией один,

И один в небесах разрыдаешься…

Метель в ночь рождества

Она бредет грядет летит парит царит

По русским по рождественским снегам снегам снегам

А на руках Ея Младенец как Звезда ручная прирученная пылает кротко необъятно серебрится

Как может Дева понести Дитя в снегах

Как может Бог средь тленных снежных человеков и холомов народиться

Но в Рождество с небес великие на Русь нисходят чудеса

Но в Рождество с Небес на Русь на снег алмазный Богородица

Роженица Сошественница неземная н’а землю сошла

Не задевая чутко дымно снега над холомами чудящими холмами ворожащими плыла плыла

И омывала осып’ала снегами перлами жемчугами новорожденное Богодитя…

И метель нежновсхлипывающая нежноструящаяся нежнопеленающая

Русской Богоприимицей была…

Безбожники…

О человече!..

Сам Бог на белой ослице въезжает входит шествует

В еще слепой Иерусалим языческих могил

О человече!..

Прошло две тысячи лет…

А ты все еще не чуешь, не знаешь,

Что это ты въезжаешь на белой ослице

В еще слепой Ершалаим…

О человече!

Сам Бог восходит на Крест

А ты еще не чуешь,

Что это ты восходишь на Крест…

О человече!

Сам Бог воскрес смерть смертию поправ

Прошло две тысячи лет…

О человече!

А ты все еще не чуешь

Что ты вечен…

Лесное лазоревое озерце ямина бочажок

Царство таинство струистых глазастых вспыльчивых стрекоз стрекоз

Я нагой здесь брожу среди струящихся стрекоз

Тогда одна из них сметливо садится льнет трепещет на духовитом спелом фаллосе колосе стреловидном стрелоогненном моем

Так лето духовито стрекозиное прошло провяло протекло как струйчатая стрекоза унеслось

А осенью я пришел к святому стрекозиному бочажку озерцу

Ах тут стайка лазоревая юных извилистых летучих табунок караван

табор кочевой стрекоз веет вьется носится окрест меня

И у всех стрекоз юных глаза похожи на мои летние переспелые глаза глаза

Ах летучие дщери крылатые лазоревые вспыльчивые вольные моя моя моя…

Ах непереносимо глядеть как умирают цветы поздней осенью…

Ах непереносимо неизъяснимо глядеть как умирают цветы в осеннем заброшенном саду…

А я уезжаю из брошенной криволапой блаженной деревни

в несметно кишащий заброшенный безбожно бесчеловечный город…

Ах ледяные хрустальные хризантемы ах алмазные астры ах аметистовые щемящие флоксы

Простите простите простите…

И они качают хладными внимающими прощающими уже одинокими головами

И отпускают меня…

Ах старые одинокие люди заброшенных ледяных городов

Похожи на эти замерзающие уходящие в зиму цветы

И так же покорно кивают качают прощают седыми блаженными прощальными снежными головами цветами…

Австрийские лебеди

Алоизу Вольдану — рыцарю старой Европы

Ай что-то что-то ночами октябрьскими листобойными aвcтpийские лебеди с Дуная дального

Из тысячелетнего города древлих монастырей Кремса на меня на мя на дом мой ковчег деревянный ковчежец одинокий в икшанских лесах летят летят летят

Ах в Кремсе я забыл о старости своей средь живучих древностей святых древлих дышащих весенних монастырей

Ах только в Кремсе я забыл о близкой старости своей средь целительной

древности божьих седых тысячелетних а животрепещущих монастырей

Я знаю я чую — тут в древних камнях стенах живут в заточенье монахи францисканцы

Которые помнят живого Христа которым по две тысячи лет лет лет

А австрийские лебеди с Дуная на меня летят летят

Перелетные птицы заблудились вы что ль? что ли? а?

А ведь ночью они улетали спать ворожить на далекие дунайские травяные дикие пустынные острова

А уже ночь нощь нощь пришла

А чего же они сюда к моему дальному бедному домику ковчежцу подмосковному белоснежно белотело белокрыло летят летят

Вместо солнечной Африки Индии — в ледяную Русь забрели они что ль зимовать

И все бьют бьются носятся крыльями о мои окна

Как ночные мотыльки слепые биются сыплются о стекла ночных забытых заснувших горящих лампад

А австрийские ночные слепые от великой любви святые лебеди все бьются. хлопочут крылами о мой сиротский дом

Раздирая крылья и окна мои и душу мою _

А австрийские снежные лебеди с Дуная летят летят как довременный в октябре снегопад снегопад снегопад

А когда-то в Кремсе на брегу Дуная я их ласкал гладил по крылам и кормил их с руки хлебом сыром и молоком

И вот в ночи они нашли мой дом…

Ночь крещенья

Владимиру Вельможину — оазису поэзии

Чу! Я выйду выбегу в ночной бессонной рубахе

Из калужской одинокой моей чудящей ворожащей от русского вселенского одиночества избы

Я выбегу в метельные живошумящие метельные крещенские студеные снега снега

Чтоб зачерпнуть хлебнуть горсть гроздь живосеребряных снегов снегов перлов летящих тающих на ладонях жемчугов