Турецкая романтическая повесть - Кемаль Бильбашар

Дал мне жандарм конверт подписать, в суму его к себе убрал.

— Мне пора, — говорит. — Путь неблизкий.

Проводили мы его до большой дороги.

Вернулись на мельницу, я и говорю Джано:

— Пойти, что ль, в деревню, рассказать народу про нашу радость?

— А что ж не пойти!

Однако Джемо заартачилась.

— Дело не слажено, а вы уже хотите народ баламутить. Дойдет дело до Сорика-оглу, он вам всю игру попортит.

Погладил ее Джано по волосам.

— Верно говоришь, дочка. С радости чумеет человек, готов про нее всему свету раструбить. А Сорик-оглу проведает — с властями рядиться не будет, на нас же отыграется.

На том и порешили: молчать, покуда дело не слажено.

Наутро отправился я в город, разыскал там Фахри-бея, начальника военного отдела. Встретил он меня, как родного сына: подошел, обнял, усадил с собой рядом, чаю велел принести. Потом стал рассказывать, откуда он моего командира знает.

— Мы с ним, — говорит, — всю гражданскую войну рука об руку прошли. Дважды он меня от смерти спасал. Для него я что хочешь сделаю. Получаю недавно от него письмо, про вас пишет. Я не мешкая за дело взялся. И что же? Нашел для вас прекрасное место: двадцать пустующих землянок! Народ оттуда выселен за участие в восстании против Гази. Землянки, правда, пообрушились, но если руки приложить, будут вполне пригодны для жилья. Зато пастбища великолепные. К тому же эта деревня относится к нашему уезду.

— А где такая?

— От города четыре часа ходьбы. Чакалгедии, слыхал про такое место?

— Как не слыхать! Чуть выше того озера, где мой дядя утонул. Богатые места! А что, хозяев в тех краях нету?

— Был и ага. За участие в восстании против законного правительства осужден, отбывает наказание. Теперь его бывшие владения государственная земля. Одно время их собирались в аренду сдать. Теперь сдавать не будут, вам отдадут. Станете вы хозяевами этой земли. Ну, доволен?

Вскочил я с места, руку ему поцеловал.

— Не знаю, как тебя благодарить. Да продлит аллах твою жизнь, да пошлет тебе одни радости! Никогда не забудем, что ты нас к жизни вернул!

Фахри-бей достает из ящичка стола бумагу.

— Этот документ отвезешь в деревню. Пусть желающие переселиться поставят здесь отпечатки пальцев, а староста — свою печать. После этого бумагу возвратишь мне. За остальное не беспокойтесь. Все для вас сделаем. Из банка ссуду возьмем, семян выпишем.

— Аллах тебя наградит, командир!

Сунул я желтый конверт с бумагой к себе за пазуху, поцеловал еще раз начальнику руку, в обратный путь пустился.

По дороге соображаю: негоже на радостях домой с пустыми руками возвращаться. Пойти на базар, для Джемо платок расписной присмотреть, каленого гороху в сахаре купить, для Джано — рахат-лукума!

Прохожу мимо конторы абуката, он наружу выскочил, мне вслед кричит:

— Мемо-ага!

— Что прикажешь?

Подхожу к нему — он со мной за руку поздоровался, про здоровье справился.

— Заходи, — говорит, — чайку попьем.

— Благодарствуй, бек, — отвечаю. — У меня дорога дальняя. Прохлаждаться некогда. Вот только на базар зайду — и айда!

— Да ты послушай, что скажу: от вашего хозяина письмо пришло. Неужто тебе не интересно?

Так и затащил к себе.

— Какой нам толк в том письме? — говорю. — Я у губернатора узнавал: продал он всю деревню Сорику-оглу. Чего еще от него ждать?

— Он всем в деревне привет передает, велит слушаться Сорика-оглу. Тот ему клятву дал, что старое забыто, он крестьян, как детей родных, будет опекать.

— Воля его, и земля его. Кому захотел — тому и продал. Против купчей не пойдешь.

— Я и сам на днях с Сориком-оглу познакомился. Очень приятный человек.

Чего мне с абукатом спор затевать!

— Приятный, — говорю.

— Однако я слышал, что некоторые собираются из деревни уехать.

Вот шакал! И откуда только вынюхал!

— Знать, не доверяют Сорику-оглу.

— Как же так? Сам хозяин доверяет, а они не доверяют! Он ведь клятву дал!

— Я почем знаю? Это их дело.

Уставился он на меня, словно глазами пробуравить хочет.

— Кому лучше знать: шейху или крестьянам? Дело рабов — своему аге подчиняться, его приказы выполнять, обычаи чтить. А это что за выродки такие! Все им нипочем!

Смотрит — молчу я, — положил руку мне на плечо.

— Ты военную службу прошел. Тебя там учили, что значит повиноваться. Ты знаешь, как непокорных наказывают. Объясни ты им: подниматься против своего аги — все равно что против властей голову поднимать.

Вон как! Он с Сориком-оглу в прямом сговоре, а нам и невдомек!

— Кто я такой, — говорю, — чтоб аксакалов уму-разуму учить! Им обычаи лучше знать.

— Ты обученье прошел, они к тебе прислушаются. Вот и вразуми их, пока не стали на кривую дорожку. Ты Сорика-оглу уважишь — он тебя уважит.

— Какой из меня наставник! Я в одних колокольчиках толк знаю: как отлить, как сбыть. Где уж мне в чужие дела встревать?

Абукат на спинку кресла откинулся.

— Что ж, дело твое! Сам себе шишку набил — не плачь! Но мой совет: лучше вам от своего аги не отбиваться. А то как бы плакать не пришлось.

На обратном пути заглянул я в Чакалгедии. Не терпелось мне своими глазами на деревню поглядеть. Смотрю на землянки, наполовину в гору врытые. Крыши местами провалились, двери, оконные глазки выбиты. Одни стены целехоньки, плетнями укреплены. На берегу озера какие-то пастухи овец пасут. Вода с краю мутная, дно копытами истоптано. Кругом куда ни кинь взор — трава по колено. Распахать такую землю — добрый урожай получится.

— Чей скот пасете? — спрашиваю у чабанов.

Назвал какое-то имя. Его ага, говорит, эту землю под пастбища арендует.

Не стал я попусту время терять, повернул домой. Дорога не гладкая, к вечеру только до Карга Дюзю добрался.

Джано и Джемо уж меня ждут не дождутся. Когда родного человека долго нет, чего в голову не придет! Однако, друг друга жалея, рта не раскрыли, слова не проронили, пока я не ввалился.

— Ну, Джано, — говорю, — дело улажено. Государство-бабо дает нам приют.

— Неужто вправду?

— Клянусь! Землю нам дают, да еще у озера. На лугах там трава по колено. Воды в озере на все поля хватит. Знаешь деревню Чакалгедии?

— Знаю, как не знать. Народ оттуда выселили. Они на стороне шейхов-беков дрались.

— Вот она самая. Нынче эта земля государственная, а государство нам ее отдает вместе с землянками.

Раскрыл Джано рот, огоньки в глазах засверкали.

— Что ты говоришь, курбан! Не шутишь?

— Какие шутки! Сам начальник отдела сказал, его слово верное. И бумагу прислал, отпечатки пальцев поставить велел. Это вроде расписки. Командир ему приказал, он все и сладил.

— Что же, выходит, и земля наша, и землянки наши, и озеро?

— Так оно и выходит, Джано. Каждый сам себе ага, и в разбой пускаться не надобно. И скот, и семена, и земля — все наше.

Прижал Джано меня к своей груди.

— Кто же от такого отворотится? Тут и в звере душа проснется, и овца львом станет. За свое добро любому злыдню шею своротишь. Да на своей земле-то и труд в радость, и усталость нипочем!

— Джано, — говорю, — давай не мешкая братьев твоих соберем, все им выложим.

— И то дело! Чего до утра тянуть!

Кликнул он Джемо.

— Поди приведи на мельницу старосту, Рустема, Джафера, Хайдара, дядю Вело, Хюсо, Джемшидо и Алмыша. Скажи: совет держать надобно! Пусть по одному идут, чтоб шуму не было.

Собрались люди. Я им все как есть объяснил: дают нам деревню Чакалгедии, поля там поливные, пастбища богатые.

— Знаем мы Чакалгедии, добрая там земля, — говорит староста, — да приютиться негде.

— И приютиться есть где, — говорю. — Стены землянок целехоньки, сам видел. Крыши и залатать можно, а какие и заново перекрыть. Оконные глазки, двери вставить — жилье — лучше не надо!

Дядя Вело бороду погладил, спрашивает:

— А кто там ага?

— Нет там никакого аги. Начальник говорит: сами своим добром распоряжаться будете. Все ваше: и поле, и пастбище, и землянки.

Тишина наступила. Потом дядя Вело опять заговорил:

— Как же без хозяина будем пробавляться? И землянки чинить надобно, и семена дай сюда, и муку, и солому, и мулов… Зима на носу, а в амбарах у нас хоть шаром покати. Без подмоги передохнем все с голодухи!

Джано слово взял.

— Кто сказал: передохнем? Что, мы не люди, а стадо ослов безмозглых? Ты глянь на нас, что за джигиты, один к одному. Да коли мы все гуртом навалимся, гору своротим. До зимы еще сколько воды утечет! И скотину запасем, и семян.

Староста молчит, ус кусает, а дядя Вело не унимается.

— Верное твое слово, джигиты мы крепкие, да карманы у нас дырявые. А тут — двери купи, балки купи, то купи, се купи. Задарма ничего не дают, серебро выкладывай. И выходит, чтоб в кармане звенело, один путь: «мартин» через плечо и всем скопом — в горы за скорой наживой.