ОНО - Стивен Кинг

Эль-Катук прополз еще три фута, кровь била из его шеи сильной струей, прежде чем он окончательно отбросил копыта. Это подстегнуло Стагли. Хэро повернулся к нему, но Стагли выскочил в уборную и запер дверь.

Хэро бросился туда, вопя и беснуясь, слюни текли у него изо рта. Когда он вошел, Стагли не было, хотя холодное, протекающее помещение не имело окон. Минуту Хэро стоял там, опустив голову, мощные руки его были забрызганы кровью и слизью, и затем с ревом смахнул крышки с трех очков. И в этот момент он увидел, как ботинки Стагли исчезают под зазубренной доской, идущей по краю стены туалета. Стагли Греньер с пронзительным криком бежал под дождем по Эксчейндж-стрит, весь в дерьме, крича, что его убивают. Он пережил резню в «Серебряном Долларе» — он был единственным, кто пережил, но через три месяца, наслушавшись шуток о методе своего избавления, он навсегда покинул Дерри.

Хэро вышел из туалета и стоял перед ним, как бык после приятного волнения, голова была опущена вниз, топор он держал перед собой. Он тяжело дышал и сопел и был покрыт запекшейся кровью с головы до ног.

— Закрой дверь, Клод, вонища идет до небес, — сказал Сарагуд. Клод уронил топор на пол и сделал, что его просили. Он пошел к карточному столу, где сидели его жертвы, отфутболив по дороге отрубленную ногу Эдди Кинга. Затем он просто сел и положил голову на руки. Возлияния и разговор в баре продолжались. Через пять минут начали прибывать еще люди, среди них три или четыре заместителя шерифа (за главного был отец Лала Маршена, и когда он увидел все это, у него случился сердечный приступ, и его отправили к доктору Шратту). Клода Хэро повязали. Когда его забирали, он не оказал никакого сопротивления.

Той ночью все бары на Бейкер и Эксчендж-стрит бурлили и кипели от новостей о резне. Праведная ярость начала брать верх, и, когда бары закрылись, более семидесяти человек отправились в город к тюрьме и окружному суду. В руках у них были факелы и фонари. Некоторые несли пистолеты, некоторые — топоры, некоторые — ножовки.

Окружной шериф должен был вернуться из Бангора полуденным автобусом на следующий день, поэтому его там не было, а Гус Маршен лежал в лазарете доктора Шратта с сердечным приступом. Два заместителя, которые сидели в конторе, играя в криббидж, услышали, как идет толпа, и быстро вышли оттуда. Пьяные вломились и вытащили Клода Хэро из тюремной камеры. Он не очень-то протестовал, и казался безучастным.

Они протащили его на своих плечах, как футбольного героя, вынесли на Канал-стрит и там линчевали на старом вязе, нависавшем над Каналом. «Он совсем не сопротивлялся», — сказал Эгберт Сарагуд. Это было, насколько подсказывают городские хроники, единственное линчевание, которое когда-либо имело место в этой части штата Мэн. И почти нет необходимости говорить, что в «Новостях Дерри» не было никаких сообщений. Многие из тех, кто продолжал беспечно пить, пока Хэро делал свое дело в «Серебряном Долларе», участвовали в линчевании — вздернули его. К полуночи их настроение изменилось.

Я задал Сарагуду последний вопрос: видел ли он кого-нибудь, кого он не знал, в течение этого страшного дня? Кого-нибудь, чей вид удивил его, как странный, не к месту, смешной, даже клоунский? Кого-нибудь, кто бы пил в баре в этот день, кого-то, кто, может быть, обратился в одного из подстрекателей в эту ночь, пока пьянка продолжалась и разговор перешел к линчеванию?

— Может быть, это было, — ответил Сарагуд. Он устал к тому времени и клевал носом, готовый к послеобеденному сну. — Это было очень давно, мистер. Давным-давно.

— Но вы кое-что помните, — сказал я.

— Я, помню, думал, что по дороге в Бангор должна быть ярмарка, — сказал Сарагуд. — Я в ту ночь гудел в «Кровяной Бадье». «Бадья» была в шести дверях от «Серебряного Доллара». Там был парень… смешной такой парень… делал сальто и перевороты… жонглировал стаканами… трюки… клал монеты на свой лоб, и они оставались прямо там… смешно, знаете ли…

Его костлявый подбородок снова опустился ему на грудь. Он собирался заснуть прямо передо мной. В углах рта начала скапливаться слюна; у рта было столько складочек и морщинок, как на кошельке у леди.

— Видел его несколько раз с тех пор, — сказал Сарагуд. — Думаю, что он, может быть, так хорошо провел время той ночью… что решил уходить.

— Да. Он долго был поблизости, — сказал я.

Его ответом был слабый храп. Сарагуд заснул в своем кресле у окна с лекарствами, разложенными для него на подоконнике, как солдаты, явившиеся на смотр. Я выключил свой магнитофон и просто сидел какое-то время, глядя на него, этого странного путешественника по времени с 1890 года, который помнил время, когда не было машин, электрических ламп, самолетов, штата Аризона. И Пеннивайз был там, указывая им дорогу к еще одному жуткому жертвоприношению, еще одному в длинной истории жутких жертвоприношений Дерри. То, которое было в сентябре 1905-го, послужило началом периода страха, включившего взрыв Кичнеровского чугунолитейного завода в следующем году на Пасху.

Это вызывает некоторые интересные (и, насколько я знаю, жизненно важные) вопросы. Что Оно в действительности ест, например? Я знаю, что некоторые дети были частично съедены — это показывают отметины-укусы, но, возможно, именно мы заставляем Его делать это. Конечно, с детства мы слышали, что первое, что делает монстр, когда уносит тебя в глухой лес, — так это съедает тебя. Это, вероятно, худшее, что мы можем вообразить. Но в действительности монстры живут верой, не так ли? Я пришел к твердому выводу: пища может давать жизнь, но источник силы — вера, а не пища. И кто более всего способен к всеобщему проявлению веры, как не ребенок?

Но возникает проблема: дети растут. В церкви сила увековечивается и обновляется периодическими ритуальными действиями. В Дерри тоже власть, по-видимому, увековечивается и обновляется периодическими ритуальными действиями. Может быть, Оно защищается тем, что, когда дети вырастают и становятся взрослыми, они уже либо неспособны к вере, либо искалечены духовным или воображенческим артритом.

Да. Я думаю, секрет здесь. И если я позвоню друзьям, что они вспомнят? Чему они поверят? Достаточно ли этого, чтобы покончить с этим страхом раз и навсегда, или только достаточно, чтобы быть убитым? Их зовут — я знаю это очень хорошо. Каждому убийству в этом новом цикле был вызов. Мы почти убили Его дважды, и в конце концов мы загнали его в лабиринт туннелей и в отвратительные вонючие норы под городом. Но мне кажется, я знаю еще один секрет: хотя Оно бессмертно (или почти бессмертно), мы — нет. Оно должно только ждать до тех пор, пока акт веры который сделал нас потенциальными убийцами монстра и источниками силы, не станет невозможным. Двадцать семь лет. Возможно, этот период сна для Него такой же короткий и освежающий, как дневной сон для нас. И когда Оно пробуждается, Оно то же самое, но треть нашей жизни прошла мимо. Наши перспективы сузились, наша вера в колдовство, которая и делает колдовство возможным, износилась, как пара новых ботинок после многодневного хождения.