Исследование о природе и причинах богатства народов - Адам Смит

(7) Не только горе и радость, но и все прочие страсти являются более сильными, когда противолежащие крайние состояния следуют друг за другом. Будет ли какое-либо негодование таким же сильным, как после ссоры любовников; будет ли какая-либо любовь такой же страстной, как после примирения?

(8) Даже объекты органов чувств, служащих для восприятия впечатлений внешнего мира, влияют на нас более живо и глубоко, когда противоположности следуют друг за другом или же располагаются рядом. Умеренное тепло кажется нестерпимой жарой, если мы ощущаем его после сильного холода. Что является горьким, покажется еще более горьким, если мы пробуем его после чего-то очень сладкого; грязно-белое покажется ярким и чистым, если находится рядом с [37] угольно-черным. Короче говоря, яркость каждого ощущения, как и каждого чувства, кажется большей или меньшей соразмерно изменению, производимому впечатлением или от состояния разума, или от органа; но это изменение обязательно должно быть самым значительным при сопоставлении противоположных чувств и ощущений или же когда они, опять же противоположные, следуют друг за другом. В таком случае как чувства, так и ощущения наиболее живые; и эта их исключительная яркость проистекает только из их существования, которое было привнесено в разум или орган в момент, наиболее неподходящий для их восприятия.

(9) Насколько противопоставление контрастирующих чувств повышает их яркость, настолько же сходство тех же ощущений, но следующих друг за другом, делает их более слабыми и бледными. Родитель, который потерял подряд нескольких детей, будет менее затронут смертью последнего, нежели первого, хотя сама по себе потеря будет, несомненно, больше; однако его разум уже погружен в скорбь, и новое несчастие, по-видимому, порождает не что иное как продолжение той же самой меланхолии, и потому никак не может вызвать внезапного приступа горя, какой обычно возникает при первом несчастии. Родитель, будучи в сильном унынии, все же испытывает новое чувство с определенной степенью спокойствия и самообладания, без того отчаяния и возбужденности разума, которую вызывает совершенная новизна несчастья. Тот, кто не был счастлив в своей жизни на всем ее протяжении, зачастую действительно по обыкновению меланхоличен, а иногда раздражителен и ворчлив; и, тем не менее, при каждом новом расстройстве – несмотря на раздраженность и жалобы – он редко оказывается в состоянии вспылить и никогда не подвергается острым приступам гнева и горя, которым в подобных случаях зачастую подвержен удачливый и успешный человек.

(10) Отсюда, в значительной степени, вытекают некоторые последствия обычая и привычки. Хорошо известно, что привычка притупляет яркость как боли, так и удовольствия: умеряет горе, которое мы должны переживать из-за первого, и ослабляет радость, испытываемую нами благодаря второму. Боль поддерживается и без агонии, а удовольствие испытывается и без восторга: потому что привычка и частое повторение какого-либо объекта в итоге приводят к воспитанию и принуждению разума или органа к настроению, становящемуся обычаем; к такой диспозиции ощущений, которая настраивает их на получение впечатлений без резких изменений.

Раздел II

Об изумлении, или об эффектах новизны

(1) Очевидно, что разум получает удовольствие от наблюдения сходств, им открытых, между различными предметами. Посредством [38] таких наблюдений он старается упорядочить и систематизировать все мысленные образы (ideas), свести их в определенные классы и группы. При наблюдении разум выделяет одно конкретное свойство, которое является общим в большом разнообразии предметов, весьма отличных друг от друга в прочих свойствах. Одно обстоятельство, одно свойство может быть достаточным для соединения этих предметов воедино, сведения их в один общий класс и называния их одним общим именем. Таким образом, все вещи (things), наделенные способностью самопроизвольного движения: звери, птицы, рыбы, насекомые, – объединяются в класс под общим именем «Животные». Теперь, прибавляя к ним вещи, которые такой способностью не обладают, но желают ее иметь, получаем более общий класс и соответствующее имя «Субстанция». Таково происхождение тех наборов предметов и мысленных образов (ideas), которые в школах называют Родами и Видами, а также абстрактных и общих имен, используемых во всех языках для называния определенных родов и видов и их выражения в языке.[394]

(2) По мере расширения наших знаний и накопления опыта нам приходится и даже необходимо производить подразделения на роды и виды все дальше и все глубже. Мы наблюдаем все большее число особенностей и частностей в вещах, в целом имеющих между собой значительное сходство. Создавая более подробную классификацию в соответствии с вновь открытыми и открываемыми особенностями, мы не можем более удовлетворяться возможностью приписать предмет к некому отдаленному роду или чересчур обширному классу вещей, со многими из которых данный предмет имеет лишь отдаленное и несовершенное сходство. В самом деле, человек, не сведущий в ботанике, может ожидать, что удовлетворит ваше любопытство, сказав, что данный овощ – это сорняк, или, в более общих терминах, что это растение. Но ботаник никогда не даст и не примет такого ответа. Он разобьет и разделит этот огромный класс предметов на большое число более мелких групп, согласно тем разновидностям, которые ему известны из опыта. Он будет стремиться отнести каждое отдельное растение к некоторому семейству овощей, с другими представителями которого оно будет иметь более близкое сходство, чем со многими другими вещами, относимыми к обширному роду «растений». Ребенку кажется, что дается удовлетворительный ответ, когда он говорит вам, что объект, имя которого ему неизвестно, это вещь; и воображает, что дает вам информацию о чем-то; но на самом деле тем самым лишь удостоверяется, что он относит свое частное впечатление к одному из двух наиболее очевидных и обширных классов объектов. Речь идет о классе реальностей или твердых субстанций (который он называет вещами) (things), или же, наоборот, о классе видимостей, называемых нулевыми сущностями (nothings).[395]

(3) Короче говоря, что бы ни произошло с нами, любой наш опыт мы стремимся отнести к некому роду или классу вещей, с которыми увиденное нами имеет практически полное сходство. И хотя часто о вещах этого рода мы знаем не больше чем [39] об увиденном и испытанном, мы все же склонны грезить (fancy), что если бы смогли отнести новое впечатление к какому-либо классу, то стали бы более осведомленными об этом новом и глубже бы проникли в его природу. Однако когда случается что-нибудь действительно новое и единственное в своем роде (singular), мы чувствуем себя неспособными сделать это. Память не в состоянии, перебирая все свои хранилища, подвести итог и воссоздать (cast up) какой-либо образ, который бы походил на это странное явление.[396] Даже если это наше новое впечатление, как кажется, и имеет в чем-либо сходство со знакомым нам классом и может быть с ним соединено, все же по другим свойствам оно резко отличается от него и от него отделено. А равно оно отделено и от всех прочих известных нам к настоящему времени наборов вещей, с которыми можно было бы его соединить. Такое впечатление стоит особняком в нашем разуме и находится в структуре мысленных образов (imagination) само по себе, отказываясь входить в классификационную группу или как бы то ни было смешиваться с любыми другими группами предметов. Воображение (imagination) и память работают впустую, бесцельно напрягаются, напрасным взглядом оглядывая все свои классы мысленных образов (ideas) для того, чтобы найти подходящий класс. Они бесцельно колеблются и мечутся от мысли к мысли, и мы остаемся в состоянии неопределенности и нерешительности, куда поместить это новое и что о нем думать. Это колебание мыслей и напрасное воспоминание – в сочетании с эмоцией или движением духов,[397] возбужденных воображением и памятью, – конституируют чувство, должным образом именуемое Изумлением, которое сопровождается пристальным осматриванием предмета. Когда мы испытываем Изумление, у нас широко открываются глаза, приостанавливается дыхание, замирает сердце, – все это мы можем наблюдать и у себя, и у других. Изумление проистекает от некоторого нового предмета, а реакция на него – естественные признаки неустойчивой (uncertain) и колеблющейся в нерешительности мысли. «Что это может быть за вещь? На что это похоже?» – такие вопросы мы склонны задавать, испытывая Изумление при виде чего-то совершенно нового и необыкновенного. Если мы можем вспомнить много вещей, которые в точности похожи на наше новое явление, и если они естественным образом приходят нам на ум (imagination), без усилий, как если бы это было их собственное представление, наше Изумление полностью испаряется. Если же мы припоминаем мало похожих вещей, если нам сложно пробудить их к жизни в воображении, тогда наше Изумление, в самом деле, ослабевает, но еще не до конца разрушено. Если же мы ничего не можем вспомнить и находимся в полном замешательстве, тогда Изумление в наибольшей степени вероятно.