Исследование о природе и причинах богатства народов - Адам Смит

История астрономии[385][386]

[33] (1) Изумление, Удивление и Восхищение[387] – это слова, которые хоть часто и приводят в замешательство, обозначают в нашем языке чувства, которые в некоторых отношениях близки, но все же различаются и в своем значении не совпадают полностью. Нечто новое и единственное в своем роде возбуждает чувство, которое, в строгом смысле, называется Изумлением; нечто неожиданное вызывает чувство Удивления; наконец, нечто величественно большое (great) или прекрасное вызывает чувство Восхищения.

(2) Мы изумляемся всем экстраординарным и редко встречающимся вещам, всем редким явлениям природы, метеорам, кометам, затмениям, всем единственным в своем роде растениям и животным, т. е., резюмируя, всякой вещи, с которой были либо мало знакомы, либо вовсе не были знакомы раньше. Мы испытываем чувство изумления и в том случае, когда заранее предупреждены о том, что увидим.

(3) Мы удивляемся тем вещам, которые видим часто, но которые меньше всего ожидаем встретить именно там, где мы их встречаем. Мы удивляемся внезапному появлению друга, которого видели тысячу раз; но его мы даже ведь и не помышляли встретить там, где на самом деле увидели.

(4) Мы восхищаемся красотой равнин или величием гор, хотя и то и другое мы нередко видели раньше, и хотя перед нашим взором не появляется ничего такого, чего бы мы не ожидали увидеть с четко очерченной определенностью.

(5) Не имеет большого значения, будет ли критика в отношении точного значения этих слов справедливой (just). Я представляю себе, что она справедлива, хотя и сознаю, что лучшие писатели, пишущие на английском, не всегда правильно использовали эти слова в указанном выше толковании. Джон Мильтон [в «Потерянном рае», 1667; 2-е расширенное изд. 1674], при появлении Смерти перед Сатаной, говорит, что

«…виденье разгадатьЖелая, изумленный АрхиврагЧудовище бесстрашно созерцал»[388].[389]

Но если эта критика справедлива, то правильно употребленным словом должно быть «изумился» (wonder’d). – Дж. Драйден,[390] при описании сна Ифигении, говорит, что

«Глупость природы отражалась в дурных глазах,А широко открытый рот испытывал удивление (surprise)».[391]

[34] Однако, то, что Кимон (Cimon) должен был чувствовать при этом событии, это не столько Удивление, сколько Изумление и Восхищение. Все, на чем я настаиваю в данном случае, – что чувства, вызванные чем-то новым, чем-то неожиданным и чем-то величественно большим и прекрасным, являются на самом деле различными, несмотря на то что слова, их обозначающие, часто смешиваются друг с другом. Даже восхищение, вызываемое прекрасным, значительно отличается (как более явственно будет показано ниже) от чувства, вызываемого величием (greatness), хотя у нас есть только одно слово для обозначения обоих.

(6) Когда эти чувства (как и все прочие) вдохновляются одним и тем же объектом, то они взаимно поддерживают и оживляют друг друга. Объект, с которым мы вполне знакомы и который видим каждый день, производит на нас незначительное впечатление, несмотря на свои величие и красоту вместе взятые. Это происходит потому, что восхищение наше не поддерживается ни Изумлением, ни Удивлением. И если бы мы услышали очень подробное описание чудовища, наше Изумление было бы меньше, чем если бы мы просто увидели его; дело в том, что наше предшествующее знание о нем будет в значительной мере уменьшать наше Удивление.

(7) Замысел этого Очерка заключается в том, чтобы подробно рассмотреть природу и причины каждого из этих чувств; их влияние намного больше, чем нам могло бы показаться при невнимательном рассмотрении. Начнем с Удивления.

Раздел I

Об эффекте неожиданности, или об удивлении

(1) Когда какой-либо объект, ожидаемый в течение определенного времени или предвидимый, появляется, то какова бы ни была эмоция (emotion), которую он по природе должен вызвать, разум уже, должно быть, подготовлен к этому объекту и в определенной мере уже постиг (conceived) его заранее. Ведь идея объекта, который появляется не сразу, а в течение определенного времени, должна была уже наперед пробудить некоторую степень той же эмоции, которую вызвал бы сам объект. Следовательно, изменение, возникшее благодаря присутствию объекта, производится менее ощутимое, и эмоция или страсть, которую он вызывает, проскальзывает в сердце постепенно и легко, без применения силы, без боли или трудности.[392]

(2) Противоположное всему этому имеет место, когда объект возникает неожиданно; страсть тогда сразу же потоком заполняет сердце и оно – если страсть сильна – быстро охватывается чрезвычайно бурными и судорожными эмоциями, такими, которые иногда могут привести даже к внезапной смерти. Иногда же из-за внезапности экстатического состояния эти эмоции могут настолько рассогласовать (disjoint) всю структуру воображения, что оно никогда после не вернется к прежнему хладнокровию и настроению, а будет впадать то в исступление, то в укоренившееся безумие. И подобное состояние [35] практически всегда вызывает кратковременную потерю разума или же внимания к другим вещам, которого требует ситуация или наш долг.

(3) То, до какой степени мы страшимся влияния более мощных страстей, когда они внезапно затрагивают наш разум, вытекает из предварительных приготовлений, которые считают необходимым сделать все люди, собирающиеся рассказать о чем-то их волнующем другим людям. Кому придет в голову тотчас же сказать другу о невероятном несчастии, которое настигло его, не позаботившись предварительно о том, чтобы поселить в нем неопределенный страх, и затем уже объявить, если можно так выразиться, о злоключении (misfortune), тем самым подготовив и расположив друга к получению известия?

(4) Приступы паники, которые охватывают армии на поле боя или даже целые города при вражеской осаде, которые на время лишают трезвости самые взвешенные и полные решимости умы, – всех их бы не было, если бы не внезапное осознание неожиданной и непредвиденной опасности. Те сильные проявления испуга и ужаса, которые разом поражают целые массы людей, парализуют их способность понимания, сотрясают их сердца агонией непомерного страха, никогда не возникнут в результате предвиденной опасности, какой бы значительной она ни была. Страх хотя и является по своему естеству сильной эмоцией (passion), никогда не достигнет таких чрезвычайных размеров, если не будет разбужен как Изумлением – в силу неопределенной природы опасности, – так и Удивлением – в силу внезапности ее осознания.

(5) Удивление, таким образом, не должно рассматриваться как первоначальная эмоция определенного типа, отличного от других. Мощное и внезапное изменение, производимое в разуме, когда эмоция какого-либо типа неожиданно сотрясает его, составляет в целом природу Удивления.

(6) Удивление является наиболее сильным не тогда, когда разум вдруг сотрясает страсть или даже сильная страсть, а когда она обрушивается на него в момент наиболее неподходящий для восприятия ее. Поэтому самые невыносимые состояния – это Удивление от радости, когда разум погружен в горе, или же, наоборот, Удивление от горя, когда разум окрылен радостью. В таких случаях фатальные изменения будут самыми вероятными. Будет сразу же воспринята не просто сильная страсть, но сильная страсть, прямо противоположная той, которую ранее испытывала душа. Когда груз печали давит на сердце, которое открыто и наполнено радостью и весельем, то кажется, что он не только угнетает сердце и подавляет, но почти раздавливает его и оставляет рубец, совсем так, как действует настоящий вес: последний раздавит тело и оставит на нем вмятины. И наоборот, когда вследствие неожиданной перемены фортуны внезапно возникает, если можно так выразиться, прилив бодрости внутри опечаленного и съежившегося от горя и тоски сердца, то оно внезапно раскрывается и приподнимается с невероятной и неудержимой силой, разрывается от страданий и острейших болей. Последние часто служат причиной обмороков, приступов бреда и иногда немедленной смерти. Поэтому стоит отметить, что хотя горе и является более интенсивной [36] страстью, чем радость (ведь, действительно, все тяжелые переживания кажутся более острыми, чем противоположные им приятные), тем не менее, из двух – Удивления от радости и Удивления от горя, – первое является, все же, более невыносимым, чем второе. Нам повествуют,[393] что после битвы при Тразименском озере римлянка, которой сообщили, что ее сын был убит в бою, сидела и оплакивала свое несчастье; к ней в комнату внезапно вошел ее сын, которому удалось избежать смерти; римлянка-мать вскрикнула и мгновенно от приступа радости испустила дух. Предположим, что произошло противоположное и что посреди семейного торжества сын внезапно замертво упал к ее ногам. Возможно ли, чтобы последствия этого были столь же значительны? Мне кажется, нет. Сердце по своему естеству и природной эластичности тянется к радости; оно покидает себя, стремясь к приятной эмоции, как только объект появляется; кажется, что оно начинает трепетать и делает прыжок навстречу объекту, а страсть со всей силой тотчас завладевает всей душой целиком. Но с горем происходит обратное: сердце отшатывается назад, сопротивляется первым признакам неприятного чувства, поэтому требуется некоторое время, пока меланхолия (а объект – ее причина) не возымеет полное свое действие. Горе наступает медленно и постепенно, и никогда не разрастается сразу до степени агонии, до наступления которой должно пройти какое-то время. Но радость обрушивается на нас словно стремительный поток. Изменение, порожденное Удивлением от радости, является, поэтому, более внезапным, и по этой причине более сильным и способным вызвать более фатальные последствия, чем те, которые вызываются Удивлением от горя. Представляется, что в природе Удивления есть что-то, что больше связано с резким и быстрым порывом (motion) радости, чем с более медленным и тяжелым движением (movement) горя. Большинство людей, которые возьмут на себя труд задуматься, найдут, что они чаще слышали о смерти или душевном поражении людей от внезапной радости, чем от внезапного горя. И все же, согласно природе человеческих дел, именно последнее встречается гораздо чаще первого. Человек может сломать ногу, потерять сына, не имея предупреждения ни об одном из этих событий, но он едва ли может получить порцию везения от фортуны, не имея заранее некоторого представления о том, что должно было произойти.