Взвихрённая Русь – 1990 - Анатолий Никифорович Санжаровский

Нище одетая старуха тихонечко крестила их в спину.

— Зачем вы всё перекрыли? — спросила милиционера женщина, похожая на Куркову, что вела вчера ленинградское «Пятое колесо».

— В целях безопасности.

— От кого вы нас спасаете? От своих избирателей? Вот мой мандат… Уберите ограду.

— Убрать! — подхватила толпа. — Убрать!

— Извините. Я поставлен сюда исполнять порядок. Вам надобен дух закона. А мы приставлены чтить букву.

И женщина, похожая на Куркову, а может, и сама Куркова, со вздохом побрела к зияющему на сквозняке простору в алости стены.

— Россияне! — набатно ударил над площадью могучий бас.

Колотилкин не видел лица говорившего, но отчетливо видел у ограды державно вскинутую руку, протянутую к людям, что шли к Кремлю.

— Россияне! Неужели у вас не дрогнет рука вычёркивать из списка Ельцина? Партия его долго вычёркивала. А народ — вписывал! Партия вычёркивала. А народ — вписывал! Вписывал!! Вписывал!!! Ельцин не святой. Бойтесь безгрешных! Нами слишком долго руководили святые. И вот к чему пришла страна!

Новый голос:

— Ельцин не с партией! Вороны летают стаями. А орёл летает один! И он — наш!

— Товарищи! — в тревоге позвал глуховатый тенорок. — Сегодня надо думать всерьёз. Сегодня переломный день! Помните, Ельцина другого нет!

— Миленькие! — надсадно позвала крохотная женщина, похожая на маленькую девочку. — Голосуйте за Ельцина! Ель-цин!!.. Ель-цин!!!..

И этот плаксивый бабий тонкий голосок громово подхватила в такт вся Красная:

— Ел-цин!

— Ель-цин!!

— Ель-цин!!!

Добросовестно, до хрипи орал Колотилкин вместе со всеми и чем дольше кричал, свету в душе всё плотней наливалось.

Никт о не надеялся увидеть и — все ждали серебристый ельцинский «Москвичок».

Постепенно депутаты прошли. Площадь запустела.

С башни упало десять тянучих ударов.

Пробежала собака, подметала ушами асфальт под гумовскими окнами.

Колотилкин мялся на месте, не знал, чем занять себя.

Ему вспомнилось, что завтра у Аллы день рождения. Он побрёл наугад к ближнему гастроному, Надо хоть какой достать колбасы.

У магазина он увидел старуху, что крестила в спину уходивших на съезд депутатов. Проводив депутатов, уныло вытянула гробиком ладошку.

Они столкнулись глазами. Старуха в замешательстве опустила руку, спрятала за себя.

Колотилкин отдал ей первую попавшуюся под пальцы бумажку. Это была четвертная.

— Только, матя, не стойте здесь.

— Спасибушки, сынок… Скольке днёв не постою… А потома куда ж я безо милостыньки? Пять десятков годов оттерпужила на хвабрике… Давно-о выпала на пензию…Пензии положили мне тридцатник. Сулились подвысить. Я ждала, ждала… Все жданки прождала… На конце концов подвысили… на шестьдесят пять копеек. Я снесла те их шестьдесят пять копеек назадки в собесий. Говорю, отдайте вашему прязиденту за мученические хлопоты об нас, стариках… А то ему, можа, скушно расписуваться ровно за четыре тыщи. Пускай буде четыре тыщи и шестьдесят моих пять копеюшек. Всё радетелю подмога… Ценищи кругом скаженные… дурные…

— Да что вы так убиваетесь о президенте? — сердито пальнул Колотилкин.

— А об ком, любчик, мне ишо убиваться?.. Он жа на всех на нас один Боженькой с небушка спущён. Куда мы безо него? Он об нас весь исхлопотался. Из-за границы никак не вылезе… Всё, слыхала, распытывает там, как нам покрепче жизнёнку подправить… Тольке, вот грех, иль секреты они от него поглубже в воду пихают? На шестом году всё аникак не допытается… А я… Что я? Отстаю, сладенький, от жизни. Промеж старичья крутятся толки, откроются льготы тому, кто переживёт эту пятнистую перестройку. Откроются в будующем. Да уж я, лухманка, до ихняго будующего не доползу. Скакала, скакала савраска и весь пар из меня вон…

Колотилкин угнул голову, не мог больше слушать старуху. «Ещё чего, брызну слезьми…»

— Простите… — повинно бормотнул он и вбежал в магазин.

Столичанский гастроном совсем сшиб его с панталыку. Полки были вызывающе пусты. Но злой народ осатанело кипел. Штурм Зимнего! Впереди маячил не то ливерпуль,[48] не то ещё какая водянистая колбасня.

Колотилкин взял очередь.

Огляделся.

На дальних полках стояли плюшевые медведи, игрушечные трактора гусеничные с ножами, городки спортивные, щипцы электрические, дефлекторы окна передней двери автомобиля. Лежали горками женские трусы, детские платья, фартуки с прихватками, врезные замки, дверные ручки, электрорасчёски, массажёры роликовые многоярусные, мыльницы, безразмерные, особенной, зовущей белизны тапочки…

Опс… Богатейший выбор в продуктовом магазине!

Человек забежал подкормиться, а под него со всех сторон подкрадываются, как под глухаря, отвальные тапочки.

За всё время, что секретарил Колотилкин, он на разу не был ни в одном магазине. Да и что там было делать? Из одежды когда что надо — торговые жуки на вытянутых лапках несли по звонку. Нет чего в Бродах из тряпья, крутнулся на своём бугровозе в обком, в спецраспределитель… А с продуктами и того вольней. Холодильники-морозильники дома и в райкоме в смежной с кабинетом комнате вечно забиты. Колхозы-совхозы без доклада везут.

Заведовала холодильником в райкоме генеральная секретарша.

Когда ни открой — полный коммунизм с прицепом!

Было такое ощущение, что к холодильнику подведён невидимый пищепровод, по которому исправно сыпалась с небес вся манна.

Но вот, оказывается, не ко всем холодильникам проторены господние маннопроводы?

Колотилкин вжал голову, стоял слушал, что вокруг плескалось.

— Неужели это уже коммунизм или будет ещё хуже?

— Не. Это пока развитой социализм. А как начнём сапоги всмятку жрать, вот тогда и бабахнет окончательный коммунизм. Мишатка с Егоркой нам ещё покажут, пока-ажут кому-унизьму! Вишь, какая у них цепочка? Хрущ сулил коммунизьму в восьмидесятом. У Никиты-Никитоса темперамент негритоса! Но!.. Вовремя Господь позвал. Кто выбежал на подмогу Никитосу?.. О-о… Незабвенный наш нонешний генбатюшка. Влез в Кремль хитро. Жучина ещё тот. Как в комсомоле ляпал? Завтра выборы. Сегодня в ночь он в стельку напаивает кандидата в секретари. А назавтра его ещё тёпленького, с бухой головкой принародно обкакивает, уличает в пьянстве беспробудном и гневно обличает в комнепригодстве с разорватием рубахи на собственном пупке и с беспощадным биением в свою же грудинку. Концертино проходит с помпой. Тот летит в тартарарашки, а Мишатка водружается на чуть было не уплывший престол.

— Откуда донесение?

— Забугорное радиоТАСС докладывало.

— Ну-у… Оттуда могут и лишку пустить.

— У нас скорей сбрешут, чем оттуда. Как желается правду узнать, лови забугорье. Я старый забугорщик, знаю, что пою. Вот на этот комсомольский подвиг наши отмолчались. Значит, заключаю, попадание стопроцентное. Ладно… Дальше — круче! Показамши себя в комсомоле, двинулся наш Мишуля верховитъ в Ставрополье партией. А надо знать, в Ставрополье курорт на курорте, курорт курортом погоняет. Кремляши