Чужая боль - Эльмира Нетесова

— Выходит мне тоже на первую бабу надо прыгать? — рассмеялся Сашка.

— У тебя всегда выбор! У меня его не было. Что попало в руки, хватай, пока не вырвали, улыбалась Анна.

— Выходит, теперь ты с этим Юркой кентешься?

— Дружбаним. Классный кореш. Он нигде лажанулся и не подвел. Нормальный человек обижаться не на что.

— А теперь врозь корефаните? — усмехнулся Сашка.

— Скоро к тебе привезу знакомить.

— А со стариками как получилось?

— Ой, не смеши! Деду он по кайфу пришелся. Вот только с бабкой не очень состоялось. Она знакомство обмыть отказалась. Пришлось чаем давиться. Но мы и это пережили. Потом он целых три ватрушки съел, и сразу его признали. Мы с ним вздумали квартиру снять, но наши не разрешают. Заставляют у себя жить. Даже Максим уговаривает. Юрка и ему по кайфу пришелся. Я его у троих девок отбила. Да он сам не против был. Вот уж шестой месяц вместе.

— Ты не беременна?

— Пока нет. А впрочем, не знаю. Юрка мечтает о сыне.

— Вы с ним расписаны?

— Решили с этим не спешить до родов.

— Сколько тебе до окончания ВУЗа?

— Год остался. Все будет вовремя. Ты не переживай. Диплом вместе пойдем защищать, всей семьей.

— Значит, и я скоро дедом стану, — усмехался Сашка.

— Пап! Я всерьез тебе говорю, заведи хозяйку. Самому проще жить и мне спокойнее. А то ведь старики так и думают, что в холостяках застрял безнадежно. Порадуй всех…

Анка побыла в деревне совсем недолго. Вечером ей позвонил Юрка, и она торопясь заспешила в город, ничего не объяснив отцу. Тот снова остался один на один в пустом доме, с сильным дождем за окнами. И вдруг в двери кто-то громко постучал:

— Анька вернулась. Видно, автобусный рейс отложили. Шоферы не любят ездить в такую погоду. А может Ивана принесло? С него станется, — усмехнулся хозяин, открывая дверь, и удивленно отступил на шаг.

— Чего рот раззявил? Пропусти! Иль бабу не видел никогда? Вишь, до последней нитки промокла. Пока к тебе добралась, вся насквозь вымокла, — разулась у порога, сняла плащ, и, повесив его на гвоздь в коридоре, чтоб стекал, вошла в дом:

— Я по делу к тебе. Так и сказали, что только с тобой говорить надо.

— А кто такая? О чем разговор? — удивился.

— Лидка я! Лукьянова Лида! В деревне всего два месяца жила. Ушла от своих. Сил больше не стало. Запилили, поедом сожрали. Свекровка с мужем вконец сгрызли. Ну, терпела, сколько могла. А тут, добрые люди тебя подсказали, присоветовали поговорить, я и пришла. Другого хода нет, — грузно села на стул, тот завизжал от тяжести на все голоса.

— Чего хочешь от меня? — удивился Сашка.

— Все хочу. Работу, получку, жилье!

— Да кто я есть? Этим Иван Антонович командует. Он начальник хозяйства. А я никто. Бригадир без бригады.

— Ты мне брось воду на уши лить. Люди к тебе послали. Им видней. Я того Ивана три дня ищу. Он в отъезде. Сказали, никто не знает, когда воротится. А ты вот он. Да ты не бойся. Я работать сумею хоть где. И везде справлюсь.

— А почему из дома выгнали?

— Они всяким куском заупрекали. Взвалили на меня все хозяйство вместе с домом и участком, а жрать не дают. Сколько можно живому человеку терпеть, я и не выдержала. Вот и к тебе прибегла, — шарила глазами по столу.

— Ешь все что найдешь! — предложил бабе. Та уплела котелок картошки, буханку хлеба, миску соленой капусты, запила сверху молоком и вытерев губы ладонью, сказала:

— Перекусила малость.

Они разговорились, когда вовсе стемнело. И Лидия, подсев к печурке, рассказала:

— Меня уговорили в деревню пойти. Там сказали, прокормиться легче. Вот и поверила. А он получилось как, работы невпроворот, а жрать не дают.

— А где твои родители? Откуда взялась сама?

— Родителей у меня отродясь не было. Впрочем, когда-то были. А потом сгинули. Куда подевались, не признались и адрес не оставили. Так то вот и подобрали чужие люди. Да как растить, коль я одна, больше их пятерых детей ела. Ну, сущий кукушонок. Отдали в приют. Там держали, сколько сил хватило. За обжорство и ругали и били. А что сделаю со своим провальным пузом, если ему все мало. Даже смерти просила, а она никак не забирала.

— Так ты ешь! — достал из стола буханку хлеба, селедку, лука, вареной картошки. Лидка все пихала в рот без разбору. Даже селедочную голову проглотила.

— Бедная, — пожалел ее Сашка.

— Послушай, а тебе что-нибудь осталось, — спохватилась испуганно и успокоилась, увидев оставшиеся припасы.

На следующий день она удивила Сашку. Ра-ботала так, что лошадей удивила необыкновенной силищей. А вернувшись домой, накопала мешок картошки, разложила на два чугунка. И едва та сварилась, съела без хлеба и соли.

— Лидка, да ты ломовая! — но баба уже мыла полы, прибирала в доме. Ни о какой помощи не просила. Спать, как и в прежнюю ночь, легла на полу.

— Лидка, может, на постель ляжешь, все ж удобнее! — позвал Сашка робко.

— Для того помыться надо, — отозвалась глухо. И на следующий день подошла к постели, вся хрустящая, сверкающая.

— Лида! Чудо мое синеглазое! Девочка моя! Никуда тебя не отпущу, мою голубку! Сам Бог ко мне привел такой подарок! И не надо от тебя никакой работы. Только не уходи, живи со мной, милая!

— Лишь бы не прогнал. Только бы не бил. Считался и уважал. Уж не прошу любви. Это было бы слишком много на мою долю. Я всю свою жизнь прожила об руку с бедой. А теперь она чужая, а я твоя! — стискивала Сашку в объятьях, от каких он чуть не задыхался и радовался, что его по-настоящему любят.

Лида не могла без Сашки ни одной минуты и всюду ходила за ним тенью. Вскоре человек привык к этому сопровождению. И даже гордился им.

Лидия ни на шаг не отходила от Сашки. На работе женщина работала больше других и садилась отдыхать лишь по слову Сашки. Каждую деревенскую улицу, даже скотный двор привели в порядок дорожницы. И если поначалу бабы с настороженностью относились к Лиде, то вскоре привыкли к ней, признали и относились как к своей, защищали от всякого грубого слова, злых насмешек. Как-то попытался бывший муж вместе со свекровью вернуть ее домой. Сашка тем временем был у Ивана. Бабы, узнав, кто к ним пожаловал, так налетели на бывшую родню Лидии, что той только осталось прятаться в сторону от расправы. Тех обоих не просто опозорили на всю деревню, а избили жестоко и гнали до самого двора лопатами, батогами, крючьями.

— Ишь, старая мандолина! Намечтала работницу заиметь, да еще голодом ее морили! Ни куска хлеба! Одни попреки! И ты, кастрат лысый, свою бабу не сумел защитить. Да разве ты мужик после всего? Говно вонючее! Кыш с глаз, недоноски, покуда в канаве не утопили. Такую бабу чуть не загубили. Еще раз подойдете, на куски порвем нехристей.

Тихо, неслышно жила семья до этого дня. Но после того дня вся деревня возненавидела. Никто не здоровался и не разговаривал с ними.

Вступились за Лиду, хоть и новая, а поверили ей безоговорочно. Своих презрев навсегда.

Лида, возвращаясь домой, спешно готовила ужин, кормила хозяйство, какое Сашка завел в срочном порядке. Заквохтали куры, закричали петухи, завизжали поросята, замычала корова, все это потребовало дополнительных сил и забот. Но Лида только радовалась. Скопили денег еще на одну корову, баба, чуть не приплясывая, привела ее в сарай. Все же еще одна кормилица в доме появилась. А тут к осени, заметила баба, что живот у нее у самой стал пухнуть. Поделилась с мужиком. Сашка от радости чуть не на уши встал. Еще бы, свое дитя! О таком в его возрасте только помечтать. А оно уже скоро на свет появится. Вон как ручонками, да ножонками в живот колотится. Просится на свет.

— Ну, как назовем мальца? — спросил Сашка Лиду.

— А если девка народится?

— Эту, сама назовешь, как хочешь! А вот мальца — Николаем. Очень по душе мне это имя.

— Пусть по-твоему будет. Ну, а если девочка— Марией назовем, — ответила кротко. Так и порешили без споров.

Не ходила Лида в больницу по врачам, один раз посмотрела ее старая акушерка и сказала:

— Тебе, бабонька в Рождество рожать придется. Аккурат в святое время. И ребенок будет особливый. Послушный и покладистый. Ты береги его. Здоровьичко у него слабое.

Так и получилось, как было сказано. Коля слабым на ножки был. До двух лет не ходил. Уж что только ни делали. И в крапиве, и в березе парили, и в первой росе купали. Ничего не помогло, пока в день первоапостолов оба не помолились. Коля ночью ногами задергал и сам с койки встал. Сделал два шага, а потом еще, так вот сам к завалинке дошел, всю ночь святым апостолам молился, а утром встал и пошел, словно делал это всегда. Баба молилась вслед человечку, а тот шел, не оглядываясь.

Коля с того времени будто переродился, перестал капризничать, хныкать, молча и серьезно слушал старших, будто набирался информации!

С ним, как с ровесником, дружила Анна. Никогда не обижала мальчонку, и играли они только во взрослые игры. Колю любили все. Он был послушным и спокойным. Не выскакивал без paзрешения взрослых за ворота дома. А всему этому послужил один случай.