Чужая боль - Эльмира Нетесова

Вскоре они уснули, забыв о разговоре.

Глава 4. ПЕРЕПОЛОХ СРЕДИ НОЧИ

Катька сегодня плохо спала. Внезапно стало плохо бабке. Разболелась у человека голова. Да оно и понятно, весь день на солнце провела, сажала картошку. А ее нимало. Целых пятнадцать соток. Баба хотела помочь. Да какая с нее помощница, только под ногами толочься будет, да ребенок начнет пищать, хватать всех за юбки, звать домой, в тень. Оно и понятно, кому охота печься на солнце? Вот и мучается дитя. Спать охота. А где приляжешь? На траве непривычно, мать на работе, бабка в доме управляется, до малышки ли кому? Вот и ходит неприкаянная, не знает, куда себя деть. Но вот приглядела большой лопух. Села под него и вскоре уснула в тени. Бабка и тому довольна, осталось досадить всего две борозды картошки и можно домой. Солнце уже в зените. Переждать бы, голову напечет. Но до того ли?

Бабка наперед знает, Катька на обед не придет. Выходит, самой надо идти доить корову на луг, поить теленка, кормить свиней и кур. А кто ж с тем управится? У дочки по дому работы хоть задавись, уборка, стирка, готовка. Вон малышка целый угол пеленок засрала. С ними разобрать надо. В доме не продохнуть. Тут как на грех все дите красными пятнами покрылось, велели в доме подержать. А легко ли, когда дел невпроворот.

Бабка мечется от борозды к ведру. Вот и все; картоха посажена. Можно забирать ребенка и нести в дом. Но что это. Весь дитенок на себя непохож. Пятна на теле из красных стали синими, большими. Надо скорей к акушерке, может она подскажет.

Пока малышке делали уколы, пичкали таблетками, у бабки у самой голова разболелась. Все прошло у малышки, а у бабки только началось: Едва до дому добрела. Впустила малышку в дом, велела дочке присмотреть, сама в сарай уползла, в тенек. Ох, и крутило ее там, ох и рвало. От обеда напрочь отказалась. Голову водой много раз мочила. Не помогло. И вот тогда про листья сирени вспомнила. Целый сноп положила на макушку и затылок. Легла в сено. А искры из глаз снопами мечутся. Лишь к вечеру ее отыскали. Дочка с внучкой стали в себя приводить. Старой уже ни до чего, а ей фельдшера приволокли. Тот и закомандовал:

— Дыши, не дыши! Подними рубаху повыше! Открой рот до ушей!

Бабке не то рот открыть, дышать нечем. Но все ж дал какие-то таблетки, велел выпить. От них рвало со всех дыр. Но потом стихло, успокоилось, бабку на сон потянуло. Та отказалась идти на койку. Да так и уснула в тени. А ночью ей сон приснился. Вроде входит в сарай муж, он уж много лет в покойниках, берет бабку за руку, встать велит и зовет за собою. Та упирается, мол, дома дел полно, кто справится? А он, вот напасть, никогда не жалел, а тут сказывает:

— Будет с тебя! Начертоломилась, что лошадушка. Весь горб сломала. Отдохни, голубка, себя пощади. Сил нету на тебя смотреть, вовсе измордовали бабу! Иди на отдых.

Как ни упиралась, велел до койки дойти, в чистое белье переодеться, лечь головой под образа. Уж, кто зажег лампаду, того не видела. К утру бабки не стало.

Ох, и выли мать с дочерью. Бабку в доме любили все. Даже внучка задергала старую, почему она не встает с лавки, не кормит, не ведет во двор гулять.

— Уснула она. Насовсем. Больше не проснется, — внушали малышке, но та не верила и сидела рядом с бабкой, не отходя. Все дергала за рукав кофты, за юбку. Надеялась на чудо, но его не случилось.

Вскоре бабку увезли из дома. Там ее переодели, помыли, причесали и положили в гроб. Она стала строгой, совсем непохожей на себя. Потом ее хоронили, долго плакали, пили и ели. Одна соседская баба даже плясать хотела. Но ее придержали, напомнили, что это похороны, а на них не пляшут.

Мамка с бабкой сбивались с ног, кормя гостей. Их было так много, что не хватало пальцев всех пересчитать.

Расходиться гости стали к ночи. Кто-то, обоссав угол дома, так и завалился в мокрую траву, другой, едва выйдя из дома, ткнулся в лужу и заснул в ней. Редко кто своими ногами благополучно дошел до дома.

Зато целую неделю судачила деревня, как хорошо проводили на тот свет бабку.

А в доме теперь началась совсем другая жизнь. Мать рано вставала доить коров. Куда-то относила молоко.

Когда возвращалась, готовила завтрак, кормила всех и отправляла, кого куда. Мамку на работу, малышку в сад, сама оставалась крутиться по дому.

Теперь им все сочувствовали и жалели. Ведь не стало главы дома, на какой держалось все хозяйство, весь Дом.

Потеря бабки в любой семье считалась большой бедой. Они были помощницами и советчицами, распорядителями бюджета, миротворцами, умели ладить со всеми соседями и в своем доме держали в узде больших и малых. Их слушались беспрекословно. А попробуй иначе? Бабка в доме всему голова. И пирогами накормит, и крапивой задницу надерет. Теперь все это легло на Евдокию. Ну, с дочкой она ладила. Договаривались на словах. А вот с «мелкой» никак не получалось. То влезет куда запрещено. То в крапиве обстрекается, то укроп потопчет, то в доме насорит, то молоко прольет. И все нечаянно, не нарочно. То ищи ее в чужом саду иль огороде. Или на речку убежит без разрешенья. Ну, мука с малышкой; И никого не слушалась.

А тут с работы пришла под вечер дочь. Взялась чихвостить за дневные проказы, и малышка поняла, угла ей не миновать до самой ночи. И убежала, к соседке. А там стук в дверь. Это конюх пришел, да и сказывает:

— Слушайте, бабы! Да у вас на лугу сено пересохло. Давно пора его в скирды собрать, а там и в стог сгрести. Что время тянете? Нужна моя помощь, только скажите. Время идет.

Бабы засуетились. Мужик сам помощь предложил. Да ни какую-нибудь, серьезную. Сговорились мигом. И уже на завтра все на луг отправились. До сумерек с сеном мучились. Собрали в большой стог. И хотя с коня плохо было слышно, разобрала, к чему мужик клонит. Катьку замуж уговаривает. У самого жена померла. Троих детей оставила. На такую ораву кто пойдет, только дурная. Вот и решил мать уговорить. Бабка, чтоб не лезть в их разговор, с другой стороны коня зашла. Губы в нитку поджала. Легко ль на такое согласиться, чтоб дочка за вдового пошла?

— Их целых трое! — думает старуха в ужасе. А мать слушает, не дрогнув.

— Если согласится, где жить будем? У них или у нас?

— У нас и дом поболе, и русская печка есть. Коров две. Да свиней двое. Если спаруемся, кучеряво заживем. Мои мальцы в школе учатся. Уже большие. А и я тебя не дам в обиду. Давай, решайся. Я не спрашиваю, от кого у тебя намечается ребенок. Будет и ладно.

— А это не твово ума забота! Я для себя ношу. И нечего мне указывать, чей он родом? Мой! Понятно! Они при родном отце от соседа бывают.

— Катька! Я ж не ругаться к тебе пришел!

— А чего ребенка задеваешь? — сняла мать с коня и повела домой в другую сторону.

Но мужик оказался настырнее, чем предполагала баба. Он уже на следующий день привел всех троих ребят, и они взялись окучивать картошку. Отец тем временем уговаривал мать.

— Скажи, от чего умерла жена?

— От рака. Спасти не смогли.

— Сколько времени прошло.

— Три года.

— Ты навещаешь ее могилу?

— Конечно! А как иначе.

— Почему на мне жениться решил?

— Ты, как я, одинокая. Скорей друг друга поймем.

— В деревне полно таких как я!

— Вдовых много, а вот в матери не годятся. Присмотрелся. Ни к одной своих ребят близко не подпущу.

Катькина родня внимательно следила за тремя чужаками. Они ровно окучивали огород. Гряды получались как нарисованные, ровные, смотреть на них было любо.

К вечеру, справившись с огородом, убрали крыльцо и двор. А потом сели в тени за домом, весело переговаривались. Пока отец с Катей разговаривали, никто не посмел войти в дом. И только спросили осторожно бабку:

— Как думаешь, уломает отец к нам Катю в хозяйки?

— Не знаю, — ответила тихо.

— А кто знает? Без мужика в доме хоть пропади.

— Оно и без бабы плохо. Хозяйка дозарезу нужна. А она изо всех баб путевая. Так отец говорит. Ему видней, — сказал старший.

К сумеркам они подружились. И, наевшись гречневой каши с молоком, пошли все вчетвером спать на сеновал.

А в доме в то время шел свой разговор. Неспешный, обстоятельный.

— Я не тащу тебя в дом сегодня. Ты присмотрись к нам. Ко мне, к ребятам моим. Мы не из бар, простецкие, обычные люди. Все сами умеем делать, если где надо, подмогнем, работы никакой не гнушаемся. В еде не привередливы; в хулиганстве не замечены. Я сам могу выпить после баньки рюмку, но не больше. Работа не позволяет. Я конюх, а кони запаха спиртного не терпят. Вот и тебе смириться придется. Подружек своих в сарай пореже приводить. Кони мои нервные. Чужих людей не любят. А уж постороннего запаха и подавно не переносят. Коль станешь ухаживать за ними, добро сторицей вернут.

— Да я и не знаю, как к ним подойти.

— Было бы желание.

— Главное, не кони, а вы. Вас ведь целых четверо.

— Договоримся. Ведь мы люди.

— Как-то непривычно вот так. Враз с детьми, с предложением. А мальчата как? Может, не захотят меня в мамки взять?