Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона - Алексей Шишов

И канонада на Серете стала прощальным салютом отлетевшей душе некогда славных полков 6-й армии.

Отчаяние румын было велико. Не имея возможности наступать на Серете, король Фердинанд предписал генералу Авереску продолжать наступление на Сушице. В боях 13 и 14 июля румынские войска, широко поддержанные артиллерией нашей 4-й армии, достигли всех намеченных ими целей, успешно завершив сражение под Марештами.

Всего в сражении под Марештами взято 3000 пленных и 43 орудия. Из этого числа 1000 пленных германцев и 11 орудий взято нашей 15-й пехотной дивизией, а остальное — румынами, показавшими свой урон в 7000 человек».

Героями же русской 15-й дивизии оказались бойцы 60-го Замостского полка и их полковой командир полковник Генерального штаба и георгиевский кавалер Михаил Гордеевич Дроздовский.

…Весь июль на Румынском фронте прошел в позиционных боях. В войсках картина становилась все более безотрадной. Он теперь по «нравственному» состоянию войск все больше походил на фронты Северный и Западный, войска которых больше повиновались резолюциям Петроградского совета, чем приказам Ставки Верховного главнокомандующего и директивам Временного правительства.

Жизнь и боевая работа фронтовых войск смотрелась день ото дня все более непредсказуемой. Полковник Дроздовский 31 июля характеризовал действия 60-го Замостского полка лишь как «нечто вроде боя».

Полк терял свою боеспособность прямо на глазах у своего командира 31 августа началось повальное бегство, или, говоря иначе, самовольное оставление передовой позиции, то есть окопов. Ротные офицеры оказались бессильны что-либо сделать против такого «революционного поветрия».

Михаил Гордеевич понял, что надо что-то срочно предпринять, иначе его полк, только-только ставший героем дела под Марештами, свои окопы отдаст германцам без даже видимой пальбы. Он, решив применить к беглецам в тыл драконовские меры, вызвал командира полковой команды разведчиков подпоручика Павла Дмитриева, самого молодого из своих офицеров:

— Павел, на твоих разведчиков можно сегодня положиться?

— Как на меня, господин полковник.

— Тогда ставлю перед твоей командой задачу. Знаешь, по каким дорожкам бегут из окопов?

— Точно так, знаю.

— Это уже одно хорошо, Дмитриев. Разбей разведчиков на заградительные команды, поставь во главе надежных унтер-офицеров и перекрой эти дорожки все до единой.

— Ясно. А что делать с беглецами? Брать под арест?

— Ни в коем случае, подпоручик. Бить их палками так, чтобы они бежали назад, в брошенные ими окопы.

— А если будут сопротивляться?

— Тогда приказываю стрелять в бегущих для начала над головой, чтоб знали, что с ними не шутят.

— Но если…

— Дмитриев, всю ответственность за любые последствия беру на себя. А ты только исполняешь мой приказ…

На следующий день столкновения на линии фронта 15-й дивизии возобновились. Команда разведчиков 60-го пехотного Замостского полка скрытно расположилась за окопами своих батальонов. Когда из окопов поутру с началом боя появились первые беглецы, их били палками и палили из винтовок над головами. Люди в страхе бежали обратно, понимая одно: заградительные команды с ними шутить не будут в случае сопротивления.

В итоге случилось то, на что так рассчитывал Дроздовский: его испытанная команда разведчиков удержала полк, а полк в тот день удержал свои позиции при атаке германской пехоты.

Против такого метода борьбы с бегством из окопов возмутились солдатские комитеты и комиссар Временного правительства на Румынском фронте. Он так и высказал генералу от инфантерии Щербачеву:

— Это возмутительно! Какой-то полковник Дроздовский вздумал попирать революционную демократию?! Вспомнил царские замашки?!

— Командир 60-го Замостского полка сделал все, чтобы его бойцы отбили немецкую атаку и удержали позицию, гражданин комиссар.

— Но все комитеты и я с ними против палочной дисциплины. Знает ли об этом ваш Дроздовский?

— Думаю, что знает.

— Знал и все же приказал бить палками революционных фронтовиков? Наших солдат?

— Он наказывал не солдат-окопников, а дезертиров с передовой…

Однако к концу лета и такие драконовские меры уже не помогали. Дезертирство стало охватывать даже те дивизии, в которых беглых с фронта солдат пока считали единицами. Тыловые настроения все больше и больше захватывали фронтовые части. Особенно страдали те полки, в которых большинство солдатской массы составляли последние пополнения.

Ставший на короткий срок Верховным главнокомандующим генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов, один из популярных людей в действующей армии, попытался было навести порядок на фронте. Так летом 1917 года в российскую историю вошло слово «корниловщина».

Договоренность Корнилова, премьера Керенского и военного министра — бомбиста Бориса Савинкова о создании Отдельной Петроградской армии обернулась для Отечества так называемым Корниловским мятежом. Керенский и Савинков в решительную минуту «изменили» генералу из триумвирата, и тот оказался со своими сподвижниками в Быховской тюрьме.

После «корниловских дней» на действующую армию легла уже больше несмываемая тень. Между офицерством и нижними чинам пролегла пропасть, и навести мосты через нее редко кому удавалось.

Дроздовский, как полковой командир-фронтовик, все это видел и ощущал, как никто другой. В сентябре он писал в рапорте командиру дивизии о сложившейся ситуации:

«За последнюю неделю было несколько случаев единичного неповиновения и попытки к неповиновению массовому; были подстрекательства к неисполнению законных распоряжений.

По этим случаям ведется дознание, виновные будут преданы суду, но обнаружение зачинщиков очень затрудняется укрывательством и сочувствием им солдатской массы.

Привлечение их к суду вызывает среди солдат глухое недовольство; всякое законное требование, стесняющее разнузданность, всякое требование порядка, законности они именуют „старым режимом“.

Развращенные безнаказанностью, отменой чинопочитания, солдаты позволяют себе в разговорах с офицерами наглые обвинения их в том, что они стоят за войну, так как получают большое жалованье; в солдатской же среде главное настроение — нежелание воевать, непонимание, вернее, нежелание понимать необходимость продолжать войну».

Такие обвинения для фронтовых офицеров, в своей массе бескорыстных патриотов России (больше старой и меньше новой), были оскорбительны. Михаил Гордеевич переживал такое откровенно обостренно. Уж кто-кто, а он Отечеству служил, как и его отец, не за жалованье. К слову, которое в русской армии никогда не виделось большим.