Дороже жизни - Светлана Дениженко

— Мы заботимся о нем. Он работать любит. А у нас много, кого лечить надо, — вздохнула женщина, — До него у нас некому лечить было.

— А всегда он был таким… не ходячим?

— Наверно, нет…, но я его другим не видела, — разоткровенничалась Селима.

— А давно он вас лечит? — допытывался Егор, размышляя о своем.

— Год почти, — и вдруг женщина спохватилась, поняла, что неспроста вопросы задаются, недобро посмотрела на Кружельникова, — Э-э-э, экий ты, любопытный! Ты мне смотри! Про нашего доктора никому не сказывай! Нужен он нам, понимаешь? И отседа пойдешь, не говори никому, понятно? А то прокляну и тебя, и род твой. Я такая, я могу, — пугала его старуха.

Глядя на нее, можно было бы поверить и в колдовские способности Селимы. Но Егор был искушенным в таких вопросах и видел, что старуха не обладает такого рода способностями. Но чтобы успокоить разгорячившуюся женщину, кивнул:

— Не скажу, не бойтесь.

— То-то же! — почувствовала та свою силу над Егором. И, погрозив ему пальцем, дескать: "Смотри мне, я предупреждала" — ушла по своим делам, имеющихся у Селимы в достатке, так же, как и у остальных женщин поселка. На них тут держалось все хозяйство.

Он же, неспешно прогуливаясь между домами, бегающей под ногами малышней и домашней живностью, направлялся к дому доктора. Уж очень Кружельникову хотелось утолить свое любопытство и задать несколько вопросов этому скрытному человеку.

Горний Доктор оказался на месте, но Егор никак не ожидал увидеть того в компании спящего на руках младенца. Мужчина остолбенел на пороге, не решаясь войти. Доктор и малыш казались дополнением друг друга, не сложно было понять, что это отец и сын. Настолько доверчиво мальчик держался ручонкой за бороду врача, что пропадали все сомнения в том, что ребенок не его. Доктор же смотрел на малыша с нежностью, на которую может быть способен только родной человек. Даже если бы весь мир кричал об обратном, Егор точно знал, что он не ошибся.

Кружельников сделал шаг назад и опустился на землю у двери чужого дома, где жило пресловутое семейное счастье. Как бы ему хотелось хоть на миг снова оказаться в заботе собственного отца, о котором, он думал всегда с тоской, болью и горькой обидой. Одна ошибка на двоих испортила жизнь обоим.

Егор до сих пор не мог простить отцу многолетнюю разлуку, виновником которой отчасти являлся он сам. Гордость не позволяла признаться в этом, и она же не давала шансов на примирение. Во всяком случае пока, пока он не найдет то, что ищет…, то, что по его мнению, сможет вернуть кусочек детского счастья.

Глава 22

Небо в белоснежном кружеве облаков встречало новый день. День, в котором впервые за долгое время для Кружельникова Вячеслава Игоревича появился смысл существования. Старик стоял во дворе и размышлял о жизни.

Когда-то давно, он был почти счастливым человеком, даже нет, не так. Он был по-настоящему счастлив. И каждый день приносил с собой ощущение чуда. Вячеслав видел своего сына, держал на руках, помогал ему узнавать окружающий мир. Радовался удачам и страдал от поражений своего маленького ангела. А потом…, потом — все изменилось. И сейчас Кружельников-старший вряд ли мог точно назвать момент, когда его жизнь превратилась в бесконечную тянучку унылых дней. Должно быть это случилось, когда его Юленька уехала в новую жизнь с другим мужчиной, оставив на руках Вячеслава годовалого сынишку. Или, возможно, когда он сам отказался от общения с единственным горячо любимым сыном.

Вячеслав Игоревич всегда хотел защитить Егора от беды, всегда стремился оградить его от боли, но ненароком сам обрек сына на страдания. Сам же и причинил ему боль, а гордость не позволила признать свою ошибку.

Стрижи кружили в небе и с громким криком летали ниже высокой травы, выхватывая из нее потревоженную мошкару. Васька — черно с белым — кот сидел среди цветов, словно и сам являлся полевым растением. Он крутил головой, наблюдая за стрижиным полетом, время от времени выпрыгивая вслед за проносившимися мимо пичугами.

— Вот шельма! — погрозил ему беззлобно Кружельников, отвлекаясь на миг от своих печальных мыслей.

Что с кота можно взять? Им руководит природа…, возможно, та же, что сидит и в человеке. Вот только люди могут ей не подчиниться, а следовать правилам, законам… Хорошо ли это? Правильно?

Вячеслав Игоревич теперь не мог ответить. Он сломал что-то, какой-то инструмент души сына. Но ведь хотел и стремился жить так, чтобы и перед людьми не было стыдно, и перед собственной совестью не было больно.

Когда-то рассказывал сыну притчу-сказку, но, похоже, что сам запутался в том, что есть хорошо, а что есть плохо.

Сейчас ему припомнились те, простые, забытые в суете дней истины.

"Солнышко светит на всех: на хороших и плохих. Вот только — кто плох, а кто хорош? Сложно определить. Нельзя судить лису за то, что ее лисята просят зайчатины, а зайца хвалить за то, что он питается корой дерева, ведь дереву тоже несладко от заячьего обеда.

Вот и приходится солнышку обогревать всех и каждого.

Порой ему бедному хочется отвернуться и не смотреть на то, что происходит на земле, а нельзя. Отвернешься, а вдруг кто-то без тепла замерзнет, погибнет, останется сиротой.

Солнышко светит и греет, и приносит счастье. Горемыке в солнечный день становиться легче, беды кажутся не такими большими. У того, кто грустит — поднимается настроение, у веселого — счастья становиться больше.

Работает солнышко на радость лесному миру. Дарит свое тепло, высушивает слезы. Пока оно светит — есть надежда на хорошее, лучшее, замечательное, чудесное. Просыпается солнышко — рождается новый день, а с ним и новые заботы. Порой они приятные, а порой — наоборот. Но это не так важно. Важна сама жизнь, жизнь со всеми ее важными и неважными моментами, с болью и радостью, с любовью и ненавистью, злобой и добротой, уродством и красотой…

Так много противоречивого и непохожего уживается рядом, в самой жизни. В солнечном дне недостатки становятся менее заметными, уродство становится необычным воплощением красоты. Огромный пень вдруг напомнит медведя с бочкой меда и приведет всех в веселое расположение духа. Но стоит набежать тучке и на миг, один лишь короткий миг закрыть собой солнышко, как этот же пень превращается в ужасное чудище — готовое съесть первого, кто пройдет мимо.

Пока светит солнце, есть надежда, что уродливость будет скрываться, показывая лишь лучшие стороны своего господина…"

Вячеслав Игоревич учил других не совершать ошибки, не замечая, что своя-то жизнь пролетает мимо с бешеной скоростью и совсем не так, как хочется.

Совсем не так.

Сын вырос вдалеке от отца и теперь не считает его родным и если бы не Машутка, отогревшая сердце старика, то Кружельников-старший никогда бы не узнал, что такое счастье. Настоящее счастье прожившего свой век старика.

Он ведь и амулет тот разделил на части и раздал ребятишкам не во зло, во благо. Игрушка появилась непростая, но зла в ней больше не было. Он это знал. Сторож и не предполагал, что сын захочет вернуться в прошлое…

Зачем? — сколько раз себе задавал в последние дни Вячеслав Игоревич этот вопрос, можно и со счета сбиться, но ответа так и не находилось.

Связаться с Александром ментальным путем тоже отчего-то не выходило. Ночью Кружельников пробовал это проделать несколько раз — не вышло.

Оставалось только молиться, чтобы Егор не наделал глупости:

— Господи! Спаси и сохрани! Убереги, сохрани ясный ум сыну моему, рабу божьему Егору. Дочка ведь у него растет. Жить и радоваться надо. Господи! Прошу тебя! Помоги нам! — беззвучно шептали старческие губы, а по щеке текла слеза.

— Деда! Деда, ты плачешь? — Машенька стояла рядом и теребила Вячеслава Игоревича за пыльные, чуть потертые джинсы. Кружельников и не заметил, как малышка оказалась рядом с ним. Моргнул, спохватившись, утерся рукавом клетчатой байковой рубашки.

— Нет, нет, внученька. Не плачу. Старый я стал, глаза на солнце слезятся.

— Нельзя на солнышко смотлеть! — деловито молвила девчушка, — Ты што — не знал?!

— Знал, милая. Да вот за птичками смотрел и не удержался. Глянь, как летают шустро!

— А это кто? Как их зовут?

— Стрижи.

— Ух, ты! Какие быстлые! — восхитилась Машенька и захлопала в ладоши от восторга.

На крыльцо вышла Ирина. Тепло посмотрела на дочку, улыбнулась Вячеславу Игоревичу.

— Мама, смотли — стлижи!

— Доброе утро! Идемте завтракать.

— Идем, дочка! — ответил старик, согреваясь в любви этой женщины.

Он подхватил внучку на руки, и высоко подняв над головой, покружил её над собой, как когда-то Егора. Боль кольнула в сердце воспоминаниями о сыне. Машенька очень походила на своего отца. Тот же цвет волос, цвет глаз. Только улыбка и счастье, лучиками прыгающее по её милой мордашке, слишком разнились с колючим взглядом из-под сомкнутых бровок его Егорки.