Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

Ой господи, я тут пошла на свадьбу своего двоюродного Нам Чуна, и пришлось толкать такую абсолютно рвотную речь для него и его жирной хальмони[48], которая невеста. Она, типа, лет на пять его старше, и у нее ноги как сосны. Если добавить зеленый козырек и перманент, этой аджумме[49] больше ничего не надо! И главное, они по правде любят друг друга, только и делают, что рыдают и обнимаются, и она без остановки кормит его ттоками. Блевать тянет, я понимаю, но вот я думаю — научусь ли я кого-нибудь так любить. Иногда я хожу как во сне, будто я снаружи и заглядываю внутрь, а Суслик, и мои родители, и братья — все, как призраки, мимо проплывают. А, и еще на свадьбе были такие чудесные маленькие девочки, все раскрашенные под кошек, в платьицах, и они гонялись за маленьким мальчиком, пытались с ним бороться, и я вспомнила твою маленькую племяшку Мён-хэ. Ей сколько сейчас — уже три? Я так по ней скучаю — прямо вот приехала бы к ней домой и заобнимала до смерти! Короче, с возвращением, сладкая моя пунтанг[50]. Тебе летит влажный калифорнийский поцелуй.

19 июня

Юни-сон: Сэлли, ты делаешь ставки на серые ботильоны на «Падме»?

СэллиБарнарда: А ты откуда знаешь?

Юни-сон: Ха, ты же моя сестра. И они 30 размера. Короче, сойди с дистанции, мы друг с другом курируем.

Юни-сон: Ой, КОНКУРИРУЕМ.

СэллиБарнарда: Мама хотела оливковые, но у них нет ее размера.

Юни-сон: Я гляну в Розничном Коридоре на Юнион-сквер. Не покупай оливковые. У тебя тело в форме яблока, тебе ниже талии нужно только темное носить, и НИ ЗА ЧТО, НИКОГДА не носи туники, они тебя сверху абсолютно утяжеляют.

СэллиБарнарда: Ты в Штатах?

Юни-сон: Не надо таких восторгов. Ты в Коламбии?

СэллиБарнарда: Ага, только что с автобуса. Тут дурдом. Войска Нацгвардии, вернулись из Венесуэлы, а им не выплатили бонус, хотя обещали, и они теперь идут маршем по Эспланаде, с оружием.

Юни-сон: С ОРУЖИЕМ??? Сэлли, может, тебе, типа, УЕХАТЬ?

СэллиБарнарда: Не, все нормально. Они вообще-то милые. Это несправедливо, что с ними двухпартийцы сделали. Ты знаешь, сколько их погибло в Сьюдад-Боливар? А знаешь, сколько осталось физическими и психическими инвалидами на всю жизнь? Подумаешь, правительство обанкротилось — какая разница? Что они будут с солдатами делать? Они же за солдат отвечают. Вот что бывает, когда партия всего одна и государство полицейское. Да, я в курсе, что на «Тинах» так говорить не полагается.

Юни-сон: Сэлли, ну что за глупости. Почему нельзя устроить марш в Нью-Йорке? Я сама с тобой пойду, если хочешь, но не надо, пожалуйста, дурить в одиночестве.

СэллиБарнарда: Ты дома уже была? Мама ничего не говорила.

Юни-сон: Нет. Скоро. Не хочу пока с папой встречаться. Он говорил про меня?

СэллиБарнарда: Нет, но он дуется — мы не поняли почему.

Юни-сон: Кого волнует?

СэллиБарнарда: По-моему, приезжает дядя Чун.

Юни-сон: Отлично, папе придется дать ему денег, а он поедет в Атлантик-сити и все спустит. Можно подумать, у папы практика до того цветет, что мы можем себе позволить.

СэллиБарнарда: Ты где живешь?

Юни-сон: Помнишь Джой Ли?

СэллиБарнарда: С Лонг-Бич? У которой был броненосец?

Юни-сон: Она теперь в центре.

СэллиБарнарда: Клево.

Юни-сон: Да не особо. Рядом с муниципальным жильем. Но ты не волнуйся, тут не опасно.

СэллиБарнарда: Через месяц крестовый поход преподобного Сука. Приходи.

Юни-сон: Ты шутишь, правда?

СэллиБарнарда: Если не хочешь домой, хоть с родными повидайся. И, может, познакомишься с кем-нибудь. На Крестовом походе полно корейских парней.

Юни-сон: А с чего ты взяла, что я уже не с Беном?

СэллиБарнарда: Белым из Рима?

Юни-сон: Ага, БЕЛЫМ. Я вижу, Барнард успешно расширил тебе взгляды.

СэллиБарнарда: Вот не надо сарказма. Ненавижу.

Юни-сон: А мне нельзя повидаться с тобой и поболтать, без Киджушевых[51] походов? Ты когда домой?

СэллиБарнарда: Завтра. Хочешь, поужинаем завтра в «Мадансый»?

Юни-сон: Без отца.

СэллиБарнарда: Хор.

Юни-сон: Люблю тебя, Сэлли! Позвони, как только выберешься из Коламбии, скажи, что все в порядке.

СэллиБарнарда: И я тебя люблю.

Юни-сон — ЛАбрамову:

Ленни,

Я пошла по магазинам, если вернешься домой и придет курьер, проверь, пожалуйста, чтоб молоко без антибиотиков, а не только обезжиренное, как в прошлый раз, и чтобы они не забыли «Лавацца куалита оро эспрессо». Сунь телятину и судака в холодильник и выложи белые персики на стол. Я с ними потом разберусь. Не забудь положить рыбу и телятину в холодильник, Ленни! И если будешь мыть посуду, пожалуйста, вытри стол. После тебя там всегда мокро. Ты боишься тараканов и клопов — как ты думаешь, почему они приходят? Хорошего тебе дня, ботан.

Юнис.

Крайняя мера

Из дневников Ленни Абрамова

25 июня

Дорогой дневничок!

На этой неделе я узнал, как будет «слон» по-корейски.

Мы ходили в Бронксский зоопарк, потому что Ной Уайнберг у себя на канале сказал, что ДВА скоро его закроет, а всех животных отошлет в Саудовскую Аравию «подыхать от солнечного удара». Я не понимаю, когда стоит верить Ноеву каналу, но жизнь сейчас такова, что не угадаешь. Мы развлекались, глядя на мартышек, Бобра Хосе и прочую мелюзгу, но главным номером был Сэмми, красавец слон из саванны. Когда мы подбрели к его скромному жилищу, Юнис схватила меня за нос и сказала:

— Кокири. Ко, — пояснила она, — значит «нос». Кокири. Длинный нос. «Слон» по-корейски.

— У бедя длидый дос, ботобу что я ебрей, — сказал я, пытаясь разжать ей пальцы. — Дичего де богу боделадь.

— Ты такой чувствительный, Ленни, — засмеялась она. — Я так сердечко твой нос. Хорошо бы у меня был хоть какой нос. — И она принялась целовать эту запятую, которая заменяет мне нос, прямо перед толстокожим, водя твердыми губами вверх-вниз по бесконечной переносице. Я между тем смотрел в глаза слону и наблюдал, как меня целуют, через призму слоновьего глаза — гигантского орехового прибора с крапинками жесткой серой брови. Ему, этому слону, двадцать пять лет, земная жизнь пройдена до половины, как и моя. Одинокий слон, единственный в зоопарке, лишенный общества своих сограждан, лишенный возможности любить. Слон неторопливо мотнул массивным ухом, точно галицийский лавочник столетней давности, который разводит руками и говорит: «Да, больше ничего нету». И тут до меня — везунчика, отраженного в зверином глазу, везучего Ленни, чей хобот целует Юнис Пак, — дошло: слон знает. Знает, что после этой жизни ничего нет, а в ней нет почти ничего. Слон понимает, что однажды исчезнет, и ему обидно, это его умаляет, он постигает одинокую свою природу; однажды он проломится сквозь кусты и подлесок, а потом ляжет и умрет там, где когда-то его мать содрогалась, стоя на коленях, дабы подарить ему жизнь. Мать, одиночество, ловушка, вымирание. Слон — ашкеназская животина по сути своей, но совершенно рациональная — она тоже хочет жить вечно.

— Пошли, — сказал я. — Не хочу, чтоб кокири видел, как ты мне нос целуешь. Ему от этого только грустнее.

— Ой, — сказала она. — Ты такой добрый к животным, Лен. По-моему, это хороший знак. У моего отца раньше была собака, так он с ней был очень ласковый.

Да, дневничок, хороших знаков пруд пруди! Очень позитивная выдалась неделя. Прогресс по всем фронтам. Успехи почти во всех важных разделах. Люб [ить/лю] Юнис (Пункт № 3), [Быть] Добр [ым] к Родителям (в разумных пределах) (Пункт № 5) и Много работа [ть/ю] на Джоши (№ 1). Я сейчас перейду к нашему (да, нашему!) визиту к Абрамовым, но позволь сначала обрисовать ситуацию на работе.

В общем, в «Постжизненных услугах» я первым делом заявился в Салон Вечности и поговорил с парнем в красной бандане и боди «СОС Ху», говорившим про меня на канале «101 человек, которых стоит пожалеть», Дэррилом из Брауна, который спер мой стол, пока я был в Риме.

— Слышь, друг, — сказал я. — Смотри, я благодарен за внимание, но у меня теперь новая подруга с Ебильностью 780, — я заранее поставил Изображение Юнис в зоопарке прямо на дисплей эппэрэта, — и поэтому я, типа, стараюсь для нее быть круче крутого. Может, уберешь меня с канала?

— Иди нахуй, Резус, — отвечал мне молодой человек. — Что хочу, то и делаю. Ты мне, типа, не предок. И даже если б ты мне был полным предком, все равно катись.

Как и в прошлый раз, симпатичная молодежь смеялась над нашим разговором, и этот смех был нетороплив, густ и полон просвещенной злобы. Честно сказать, меня так это огорошило, что я ничего не сказал (у меня-то сложилось впечатление, что мы с «СОС Ху» вот-вот подружимся), и еще больше я остолбенел, когда из-за анализатора на быструю глюкозу, скрестив белы руки на красной груди под красной шеей и блестя подбородком, омытым щелочной водой, выступила моя коллега Келли Нардл.