Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

— Ты вообще понимаешь, что это для меня такое? Встречаться с родителями? Ты совсем меня не знаешь.

— Я стараюсь узнать. Я уже встречался с кореянками. Я понимаю, что семья консервативна. И что они не без ума от белых.

— Ты ничего не понимаешь про мою семью, — сказала Юнис. — Как ты вообще мог подумать…

Я лежу в постели, слушаю, как Юнис неистово рассылает тинки в гостиной — вероятно, друзьям в южной Калифорнии или родителям в Форт-Ли. Наконец, спустя три часа, когда птицы снаружи завели свои утренние песни, она пришла в спальню. Я притворился, будто сплю. Она сняла почти всю одежду, легла рядом, теплой спиной и задиком втиснулась в мою грудь и гениталии, и я всем телом обнял ее тепло. Она плакала. Я по-прежнему притворялся, будто сплю. Поцеловал ее так, будто все еще якобы сплю. Я не хотел, чтобы в эту ночь она опять сделала мне больно. На ней были такие трусики, которые спадают, если нажать кнопку в промежности. Называются, по-моему, «ПолнаяКапитуляция». Я крепче обнимал Юнис, а она сильнее вжималась в меня. Я хотел сказать ей, что ничего страшного. Я на каждом шагу стану дарить ей радость. Мне не надо сию минуту встречаться с ее родителями.

Но это была неправда. Это я тоже знал про кореянок. Родители — ключ к Юнис Пак.

У меня внутри зарождается что-то хорошее

Почтовый ящик Юнис Пак на «Глобал Тинах»

18 июня

Юни-сон — Зубоскалке:

Дорогая Прекрасная Пони,

Как оно, моя малютка-проститутка? Я ту-тууууууут. Америка прекрасная. И надо же, до сих пор не верится, что вокруг все говорят по-английски, а не на итальяно. Правда, в этом гетто у Ленни, кажется, в основном испанский и идиш. Ну, неважно. Я дома. В Форт-Ли тихо, во всяком случае — пока. Скоро поеду к родителям, но, видимо, папа слегка подуспокаивается, когда знает, что я прямо за рекой. Я уже подозреваю, что мне никогда не удастся уехать от семейства дальше чем на пару миль, а это печально. И еще я думаю, что у папы такой радар, и каждый раз, когда со мной случается что-нибудь хорошее, как вот Бен в Италии, папа начинает выкобениваться, и я должна все бросить и мчаться домой. Меня уже тошнит от маминого «ты старшая сестра, на тебе ответственность». Иногда я воображаю, будто осталась без них, сама по себе, делаю что душе угодно, как вот в Риме пыталась. Но что-то мне не верится.

А теперь Сэлли ударилась в Политику, и выходит, что моя ответственность выросла вдвое — я отвечаю за то, чтоб она не наделала глупостей. Честно говоря, мне кажется, это какая-то чушь. Раньше ей на Политику было плевать с высокой башни. Когда я уезжала в Элдербёрд, она только и твердила, что преподобный Чхо сказал то, преподобный Чхо сказал сё, преподобный Чхо сказал, что это ничего, если папа выволакивает маму из постели за волосы, потому что Исус абсолютно ♥ грешников. И это дерьмо с Политикой — просто очередной способ выкобениваться. И она, и мама, и папа — они все хотят внимания, как дети малые.

Я очень скучаю по Бену. Мы с ним были как-то очень совместимы. Типа, необязательно было особо разговаривать, просто лежать в постели часами, выключив свет, и что-нибудь там делать в эппэрэтах. С Ленни не так. С ним вообще столько всего не так — видимо, придется мне все это исправлять. Проблема в том, что он немолод, поэтому думает, что не надо ко мне прислушиваться. Я его научила правильно чистить зубы, и они теперь гораздо лучше, а дыхание свежо, как маргаритка. Если б только он занялся своими ужасными ногами! Поведу его к подиатру. Может, к отцу. ПЕМ! Папа с катушек слетит, если я скажу, что у меня очень старый белый — э-э — «друг». Ха-ха. И еще Ленни кошмарно одевается. У него есть корейская подруга, Грейс (я ее не видела, но уже ненавижу эту суку), она иногда ходит с ним по магазинам и выбирает ему такие олдскульные хипстерские тряпки с широкими воротниками и страшные рубашки 70-х из акрила. Надеюсь, у него в квартире есть дымовые датчики, потому что в один прекрасный день он рискует загореться. Короче, я ему сразу сказала: слушай, тебе ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ лет, я с тобой живу, поэтому давай-ка ты будешь одеваться как взрослый. Мой маленький ботан встал на дыбы, но на следующей неделе мы идем за вещами из НАТУРАЛЬНЫХ МАТЕРИАЛОВ, типа хлопок, шер$ть, кашемир и всякое другое хорошее.

В первый день мы с ним пошли в парк (Ленни заплатил за бизнес-класс в метро! он иногда такой заботливый), и в Центральном парке стояли хижины бездомных. Очень грустно. Этих людей выгнали из домов вдоль шоссе, потому что приезжает китайский центральный банкир, и Ленни говорит, двухпартийны не хотят, чтоб наши азиатские кредиторы увидели, какие мы бедные. И перед одной хижиной сидел негр, просто сидел, и у него было такое лицо, будто ему ужас как стыдно за то, чем он стал, как вот мой отец думал, что вот-вот потеряет практику, потому что бесплатной медпомощи больше нет. Когда человек не может заботиться о семье, это лишает его всяких остатков человеческого достоинства. Я тебе клянусь, я там чуть не разрыдалась, но не хотела, чтоб Ленни решил, будто меня что-то волнует. И у них в хижине был старый компьютер, даже не настоящий эппэрэт, я снаружи слышала, как громко он загружается. Не хочу парить тебе мозг Политикой, Пони, но, по-моему, это неправильно — то, что государство не думает об этих людях. В этом плюс наших семей — даже если дела совсем плохи, они всегда о нас позаботятся, потому что в Корее бывало гораздо хуже. И знаешь, забавно. Ленни ведет дневник, записывает все, за что должен быть благодарен, и я понимаю, это, конечно, какое-то охламонство, но я вот думала о том, за что сама должна быть благодарна, — наверное, за то, что не живу в консервной банке посреди Центрального парка, и за то, что ты меня любишь и, может быть, моя сестра и мама тоже меня любят, и, может быть, у меня есть настоящий парень, который хочет со мной НОРМАЛЬНЫХ, ЗДОРОВЫХ, ЛЮБЯЩИХ отношений.

В общем, а потом мы с Ленни поцеловались в парке. Пока больше ничего, но это было приятно, как будто у меня внутри зарождается что-то хорошее. Я стараюсь не торопить события, узнать его получше. Пока мне все еще кажется, что мы неравная пара. Если честно, я до сих пор боюсь смотреть, когда мы вместе проходим мимо зеркала, но, наверное, со временем привыкну. Он уже сказал, что любит меня, что я его единственная, что он ждал меня всю жизнь. И он не торопится. Слушает мои рассказы о том, что папа делал со мной, и с Сэлли, и с мамой, и это все вбирает в себя, а порой даже плачет (он вообще часто плачет), и спустя некоторое время я начинаю доверять ему и раскрываюсь, как перед подругой. И целуется он тоже как девочка, тихонько, и глаза закрывает. ХА-ХА. Пока мне больше всего нравится ходить с ним по улицам. Он рассказывает всякие вещи, про которые нам не говорили в Элдербёрде, например, что Нью-Йорк раньше принадлежал голландцам (что они в Америке забыли?), и когда мы видим смешное, например хорошенькую крошечную собачку, мы оба начинаем хохотать как ненормальные, и он держит меня за руку, и потеет, потеет и потеет, потому что еще нервничает и так счастлив быть со мной.

Мы часто ссоримся. Наверное, это в основном моя вина, потому что я не ценю его замечательный характер и все время обращаю внимание на то, как он выглядит. И к тому же он ужасно хочет познакомиться с моими родителями, а этого не случится ни за какие коврижки. А, и он сказал, что отвезет меня на Лонг-Айленд познакомиться С ЕГО РОДИТЕЛЯМИ. Типа, на следующей неделе. Что с ним такое? И насчет моих родителей он все давит и давит. Я сказала, что ухожу от него и возвращаюсь в Форт-Ли, и мой бедный милый ботан встал на колени, заплакал и сказал, что я для него столько значу. Он был такой жалкий и такой симпатичный. Мне его до того стало жалко, что я сняла с себя все, кроме «Полной Капитуляции», и легла с ним в постель. Он меня чуть-чуть полапал, но мы довольно быстро уснули. Черт, Прекрасная Пони. Я стала ужасная болтушка. Я сейчас отключусь, но вот тебе Изображение — это мы с Ленни в зоопарке Центрального парка. Он слева от медведя. Только не сблюй!!!

Зубоскалка — Юни-сон:

Дорогая Прекрасная Панда,

С возвращением, липкая плюшка! Короче, мне сейчас опять бежать на распродажу «Манды», но я по-быстрому: я — э — посмотрела на Изображение, и я, честно, не знаю насчет этого Ленни. Не то чтобы он самый уродливый урод на свете, но я как-то не представляла тебя с таким парнем. Я понимаю, у него много разных хороших качеств, но, типа, ты вот понимаешь, что скажут твои родители, если ты приведешь этого Ленни в гости или в церковь? Твой отец уставится на него и весь вечер будет покашливать, «кхм-кхм», а когда Ленни уйдет, обзовет тебя шлюхой, а то и похуже. Я ничего не говорю, просто ты красавица, и худенькая, не решай пока навсегда. Не торопись!

Ой господи, я тут пошла на свадьбу своего двоюродного Нам Чуна, и пришлось толкать такую абсолютно рвотную речь для него и его жирной хальмони[48], которая невеста. Она, типа, лет на пять его старше, и у нее ноги как сосны. Если добавить зеленый козырек и перманент, этой аджумме[49] больше ничего не надо! И главное, они по правде любят друг друга, только и делают, что рыдают и обнимаются, и она без остановки кормит его ттоками. Блевать тянет, я понимаю, но вот я думаю — научусь ли я кого-нибудь так любить. Иногда я хожу как во сне, будто я снаружи и заглядываю внутрь, а Суслик, и мои родители, и братья — все, как призраки, мимо проплывают. А, и еще на свадьбе были такие чудесные маленькие девочки, все раскрашенные под кошек, в платьицах, и они гонялись за маленьким мальчиком, пытались с ним бороться, и я вспомнила твою маленькую племяшку Мён-хэ. Ей сколько сейчас — уже три? Я так по ней скучаю — прямо вот приехала бы к ней домой и заобнимала до смерти! Короче, с возвращением, сладкая моя пунтанг[50]. Тебе летит влажный калифорнийский поцелуй.