Чёрный Легион: Омнибус - Аарон Дембски-Боуден

В сером пространстве впереди слабо горел огонь души. Ослабленной, истощенной. Вот почему волчица не почувствовала мою подопечную сразу. Нефертари умирала.

При виде нее у меня застыла кровь. Нефертари лежала ничком, наклонив голову, чтобы висок касался пола. Казалось, ее швырнули наземь и оставили там умирать — создание с безжизненными конечностями, окруженное озером темных волос.

Когда волчица приблизилась, чувства Гиры заполнила неземная вонь чужеродной плоти. Смрад замерзшего металла, исходящий от чрезмерно белой кожи, накладывался на пряный насыщенный запах горячей, нечеловеческой крови. Я ощутил жажду нетерпения, сопровождавшуюся горькой слюной, нити которой повисли на клыках волчицы. Близость к любому живому существу пробуждала в Гире голод.

Чужая дернулась и приподняла голову. Наиболее причудливыми признаками того, что она не принадлежит к людскому роду, с очевидностью являлись остроконечные уши, темные крылья и раскосые глаза, однако то ощущение тревожной неправильности, которая всегда видится в несовершенстве чужеродной жизни, исходило от всего в ней. Вплоть до ее манеры двигаться: движения Нефертари были слишком плавными. Она была изящна настолько, что это казалось зловещим и вызывало у меня мурашки по коже.

Глаза моей подопечной были черны, как безоблачная ночь, но нечеловеческое восприятие Гиры фиксировало за остекленевшим взглядом Нефертари лишь тлеющие угли души. Одно из крыльев чужой колыхнулось со звуком переворачиваемой страницы.

— Ты, — мертвенные синие губы Нефертари скривились в анемичной пародии на эмоцию. Ее голос напоминал шипение обнажаемого клинка.

Гира не могла ответить вслух. Челюсти волчицы не предназначались для речи смертных.

Чужая приподнялась на трясущихся конечностях, и у нее изо рта побежал ручеек крови. Ее крылья прижались к спине, трепеща при складывании. Я никогда не смог бы предсказать такую близость между этой парой. Из всех существ на моем корабле они должны были бы ненавидеть друг друга сильнее всего. Я ни разу не чувствовал ничего, кроме настороженного равнодушия, между ними — моими сестрами, моими любимыми слугами.

Волчица продолжала приближаться беззвучной поступью. Когда клыкастая пасть прикоснулась к плечу чужой, Нефертари протянула дрожащие пальцы и обняла зверя за шею.

— Я хочу пить, — прошептала она. — Все эти никчемные жизни бессмысленны. Их души слабы, а боль ничего не значит. Сколько бы я ни убила, меня все равно мучит жажда. Но мы могли бы убить Ашур-Кая. Ты и я, Гира. Мы могли бы убить Ашур-Кая. Хайон нас простит.

Теперь чужая прижималась лбом к меху волчицы. Они были достаточно близко друг к другу, чтобы обмениваться беззвучной речью, даже с притупленными чувствами Нефертари.

Нет. Неслышимый голос Гиры был чем-то средним между собачьим рычанием и ревом медведя. Белый Провидец нужен нашему господину.

— Он меня простит.

Да, — согласилась Гира, и я ощутил раздражение волчицы от того, что я воспринимаю посредством ее чувств эту сцену, которая должна была быть тайной. Хайон простит тебе все. От этого убийство Белого Провидца не становится мудрым решением.

Какое-то время Нефертари хранила молчание, держась за волчицу. Я почувствовал… что же я почувствовал? Для меня была бессмысленной идея, будто между ними может присутствовать что-то общее, однако так оно было, и было на самом деле.

— Где Хайон?

Он был с человеком по имени Огненный Кулак. Теперь он готовится присоединиться к нам.

— Он меня запер.

Ему пришлось запереть тебя после прошлого приступа голода твоей души.

Вновь наступила тишина. На сей раз она не просто затянулась, а воцарилась на несколько минут. Никто из них не нарушал ее. Эта честь принадлежала мне.

Воздух разорвало снопом визжащего света, с грохотом ударил ветер. В этой буре вопили погубленные души. Я чувствовал то отчаяние, с которым незримые руки тянулись из ревущей вспышки и с бессмысленным воем вцеплялись в кожу и волосы Нефертари. О, как же им хотелось ее получить. Нерожденные дети Младшего Бога всегда желали ее

Все они разом утихли с тем же громовым звуком, который возвестил об их появлении.

— Нефертари, — произнес я, вложив в одно слово приветствие и извинение.

На мгновение я увидел себя глазами Гиры: громадный силуэт, увенчанный похожим на солнце ореолом едкого золотистого света. Надвигавшаяся головная боль развернулась по другую сторону моих глаз в полную силу, став чем-то горячим и полным ненависти.

Дева чужих поприветствовала меня лишь холодным взглядом.

— С тобой все в порядке? — спросил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Я хочу пить, — прошипела она мне, отпустив шею волчицы и поднимаясь на слабых ногах.

— Знаю. Мы направляемся к Галлиуму. Удаление от центра облегчит твои страдания. Ашур-Каю следовало бы выпустить тебя поохотиться и напиться, когда нас брали на абордаж.

— Я хочу пить, — снова сказала она. Слышала ли она меня вообще?

Я шагнул поближе. Полосатый гребень шлема цвета кобальта и полированной бронзы отбросил на темное железо пола уродливую тень.

— Нефертари…

— Я хочу пить, — на этот раз она прошептала эти слова, а не прошипела их.

— Я отдам тебе кого угодно из экипажа. И еще у нас есть несколько пленных Детей Императора.

— Никто из них ничего не стоит, — выплюнула она отказ от моего предложения. — Бессмысленная боль незначительных душ. Так глубоко в Родной Могиле… Хайон, мне нужно больше. Отдай мне Ашур-Кая.

— Я не могу этого сделать.

— Можешь, — она оскалила зубы. Это была не улыбка. — Можешь, но не станешь. Ты предпочитаешь мне отказать.

— Называй как хочешь, — ответил я. — Гира, отойди от нее.

Тайная близость между ними вызвала у меня странную тревогу. Волчица повиновалась, бесшумно подойдя ко мне, но было очевидно, что зверю не хочется так поступать, и в тот момент я ненавидел их обеих за это.

На сей раз Нефертари умирала. Я видел это настолько же отчетливо, как ощущала моя подопечная. Синкопированный ритм ее сердца был болезненно замедлен. Я слышал, как ему не удается поддерживать такт, и оно трепещет в груди неистовым стаккато. Она миновала стадию боли, миновала даже муку. Это было страдание, которое насыщало ее плоть и кости, пробивая до самого существа. Крылья выглядели так, словно много дней теряли перья и привлекали мух. Вены под полупрозрачной кожей выделялись, будто черные трещины на грязном мраморе. Раскосые глаза, обычно столь яростные и сосредоточенные, были остекленевшими и мутными.

Она не могла умереть без моего разрешения. Однако могла достаточно мучиться, чтобы я позволил ей умереть во имя тех остатков сострадания, которые еще сохранялись в моем сердце.

Было больно видеть ее настолько ослабевшей. Близость шторма становилась для нее проклятием, приближение к Младшему Богу час за часом вытягивало жизнь из ее тела. Из-за этого Око являлось худшим из всех представимых укрытий для представителей ее вида — но при этом и лучшим, поскольку ее сородичи никогда не последовали бы за ней по своей воле. А у нее была сотня причин скрываться.

Такова была моя Нефертари, создание из проклятого рода. Ее расе более не было места в Галактике.

Она распростерла крылья, готовясь взмыть вверх и снова улететь к горгульям над головой.

— Нет, — сказал я ей. Моя протянутая рука сжалась с неторопливым урчанием сервоприводов в суставах пальцев. Телекинетическая пустота потянула деву чужих за лодыжки и запястья, приковывая к земле, и та забилась и протестующее закричала.

Связать ее тело было детской задачкой. Значительно сложнее манипулировать разумом. Психическая безжизненность Нефертари означала, что мне приходилось жертвовать изяществом ради грубой силы, а она входила в число тех немногих душ в Галактике, кому я не хотел причинять вреда сверх необходимого. В конце концов, она была моей подопечной. Я бесчисленное количество раз оказывался обязан ей жизнью.

Я отрешился от отвлекавшего меня обвиняющего взгляда Гиры и криков Нефертари, сосредоточившись на бесконечно малых психических манипуляциях внутри ее сознания. Вдоль моего позвоночника побежал ручеек пота, что только усугубило раздражающий недостаток концентрации. Подобные крошечные применения психического воздействия не давались мне естественным образом. Мои таланты лежали в области более жестоких методов.

Я пронзал своим шестым чувством ее мысли, полные беспомощного гнева, проталкиваясь за внешнюю ярость и более глубокую боль, за все эмоции и воспоминания, выискивая внутренние механизмы ее нечеловеческого мозга.

И… вот оно: пряди биоэлектрической силы, соединявшие сознание с мускулами. Тысячи их связывали мозг с остальным ее телом. Было бы несложно отделить их грубым нажимом мысли. Но вместо этого я сжал их, помассировав невидимыми пальцами. Надавить в одном месте, ослабить в другом.