Пациентка - Родриго Кортес

— Иисус — классный чувак, — вмешался «борода по грудь». — Он бы с нами курнул; это точно.

Нэнси рассмеялась. По контрасту с гневливым и завистливым древнееврейским Яхве Иисус и впрямь смотрелся классным чуваком — такой и впрямь наверняка бы с ними курнул. Похоже, он, вообще, был единственным во всей Библии, кто и сам ничего не боялся, и других не пытался запугать.

Нэнси глубоко затянулась, передала сигарету и вольготно раскинулась на прогретой за день земле. Иисус — молодой веселый мужик, плотник со склонностью к бродячему образу жизни, запросто водившийся с блудницами и рабами, пивший с ними на вечерях вино и откровенно презирающий церковную знать, и впрямь был отличным парнем. Он бы наверняка не пошел воевать во Вьетнам и, скорее всего, сидел бы сейчас вместе с ними — грязный и заросший, смакуя дешевое вино и высмеивая церковь и правительство.

Нэнси задумалась о том, что бы она могла сказать ему, стала перебирать варианты, сама же отвечая на собственные вопросы — вместо него. И постепенно его внутренний, истинный образ вставал перед ней все ярче и ярче, пока не достиг осязаемой в буквальном смысле этого слова глубины.

— Люби, как это делаю я, женщина! — хохотал он, обнажая крупные белые зубы и щуря круглые иудейские глаза. — А главное, ничего не бойся! Суди сама, разве можно полюбить то, чего боишься? А папе нужна любовь…

И Нэнси содрогалась от сладострастного ужаса, поскольку слишком хорошо видела то, что категорически отказывался видеть он: бдящего с небес мстительного, мелочного и самовлюбленного Яхве, давно уже приготовившего для сына своего и шило, и острую, хорошего немецкого металла опасную бритву, и даже удавку с крупными узлами на концах.

А потом пришли солдаты и, плача, начали прибивать Спасителя гвоздями, потому что только так его самого можно было спасти от еще более мучительной и еще более позорной смерти. И чем дольше они плакали, тем лучше Нэнси понимала, что Иисус и она давно уже стали одним целым, а поэтому солдаты плачут и о ней.

Понимая, что с этой дороги она уже никуда не исчезнет, Салли принялся осторожно сокращать расстояние, а когда идущая впереди машина перевалила за бугор, снова утопил педаль газа до упора. Взобрался на холм и обмер: уходящее за горизонт асфальтовое шоссе было совершенно пусто!

— Не-ет! — заорал он. — Где ты, тварь?!

Салли ударил по тормозам, достал из бардачка недавно купленный бинокль, выскочил из фургона и принялся осматривать расстилающуюся на много миль полупустыню, как вдруг наткнулся взглядом на притулившийся возле дорожной пиццерии «Форд».

— Слава тебе, господи!

От сердца сразу отлегло. Он навел резкость. С такого расстояния этой шлюхи он разглядеть не мог, но в том, что «Форд» принадлежит ей, мог бы поручиться чем угодно.

Мэр позвонил Бергману сразу же, как только узнал, что операция по задержанию рядовых членов мафии развернулась вовсю, то есть в четыре утра.

— Ты представляешь, во что ты меня втянул? — холодно поинтересовался мэр.

— Вполне, мистер Тревис, — на всякий случай отодвинул трубку от уха Бергман.

— Но ты же их всех уже к обеду отпустишь! — не выдержал и рявкнул во все горло мэр.

— Не всех, — не согласился Бергман. — Три-пять процентов я все-таки возьму в оборот, мистер Тревис.

— И что дальше?! — заорал мэр. — Что будет дальше, я тебя спрашиваю?!

— А дальше будет законность, — по возможности спокойно произнес Бергман. — Как вы и требовали.

В трубке воцарилось молчание. Мэр, конечно же, понимал, что Бергман вовсе не простак, и если уж что-то делает, в этом должен быть какой-то смысл.

— Ладно, черт с тобой. Но не дай бог, если ты ситуацию не удержишь! Вылетишь первым.

В трубке пошли короткие гудки, а Бергман сел за стол и начал переосмысливать ситуацию, просчитывать разные варианты, а к девяти утра начал выходить на своих коллег из соседних округов.

— Здорово, Джеймс, я тут «сеточку» закинул. На мелкоту. Не поддержишь?

Как правило, коллега начинал расспрашивать, торговаться и в конце концов соглашался.

— Ладно, Тедди. Но ты сам знаешь, у нас — не у вас, наркотиками, кроме хиппи, почти никто не балуется… Так что брать, считай, некого…

Бергман понимающе улыбался.

— Это я знаю… но думаю, если в твою сеточку два десятка колумбийцев или итальянцев ненароком залетят, тебя с работы не снимут?

На том конце провода начинали хихикать, и чаще всего это означало признание того факта, что за колумбийцев с работы не снимают. И только встречая решительное сопротивление, Бергман сам сдавал назад.

— Ладно. Пусть будут хиппи.

Салли поставил машину в широком пологом овраге, находившемся от пиццерии футах в трехстах. Вытащил и тщательно проверил все свое снаряжение и под защитой темноты меньше чем за час прокрался почти к самому костру.

Его шлюха сидела возле костра и то плакала, то глупо, истерически хохотала. Собственно, здесь все были «под кайфом» — и заросший бородой по грудь парень, и две его подружки с длинными, заплетенными в тощие косы волосами, а уж тот, чьи босые ноги торчали из палатки, судя по их абсолютной неподвижности, был и вовсе невменяем.

Салли язвительно улыбнулся. Лично он не употреблял наркотики никогда, даже когда недолгое время жил в Нью-Йорке, но вот к чему это приводит, видел частенько, а потому был уверен: еще час или два, и он сможет взять ту, за которой пришел, голыми руками. А может быть, даже и раньше.

Он переполз к росшей неподалеку группе мелких кустов и расположился поудобнее. Доктор Левадовски всегда говорил, что если человек не будет создавать себе ненужных трудностей, любое дело станет проще втройне. И Салли был склонен с этим согласиться. Док вообще частенько говорил по-настоящему мудрые вещи.

«Салли, — расхаживая по кабинету со скрещенными на груди руками, говорил он, — ты способен на большее…»

Или вот: «Помни, Салли, ты не должен умалять себя только потому, что кто-то показался тебе сильнее или успешнее… я тебя заверяю, копни глубже, и тебе сразу станет ясно, как люди вокруг тебя несовершенны…»

Никто и никогда не говорил Салли таких слов, и только благодаря этой постоянной поддержке он и отваживался пробовать еще и еще, «копнуть» этих шлюх поглубже, с каждым разом убеждаясь все больше и больше в том, что доктор прав, — действительно он и лучше, и сильнее каждой из них. Наверное, именно поэтому даже пятидесяти долларов за часовой сеанс было совсем не жалко.

И только однажды док дал маху, вскользь упомянув о том, что не поддерживает насилие власти над человеком, даже если человек не совсем той социальной ориентации.

Салли категорически не согласился. Он слишком хорошо помнил историю о том, как Моисей — святой человек, один из первых провозвестников бога, лично убил три тысячи язычников, наверняка таких же, как эти хиппи, — грязных, вечно обкуренных, вечно живущих в свальном грехе, а главное, поклоняющихся черт знает кому!

«Нет, мистер Левадовски… — покачал тогда Салли головой. — Вы как хотите, а я человек богобоязненный и таких вещей никак простить не могу…»

И вот надо же… — Салли прекрасно почувствовал это… — именно с того момента мистер Левадовски его даже как-то зауважал.

Шевеление у костра помаленьку затихало, и наступил момент, когда Салли понял: пора. Бородатый полностью отключился, одна из его подружек уползла в палатку, вторая не подавала никаких признаков жизни уже с четверть часа, а по праву принадлежащая ему шлюха лежала на боку, уютно поджав ноги к животу и по-детски сложив ладошки под щекой.

Салли сунул пакет со снаряжением за пазуху и медленно, осторожно двинулся вперед. Прополз несколько футов и прислушался — пока все было тихо. Он сосредоточился и преодолел еще два десятка футов — шлюха спала, как нагулявшийся ребенок.

Салли представил, как не далее чем через час она будет визжать от ужаса и боли, и сладко зажмурился. Их страх перед неотвратимой и мучительной расплатой бывал так велик, что в такие минуты он чувствовал себя господом.

Шлюха перевернулась и легла на спину, и Салли на секунду замер, но тут же усмехнулся и стремительно преодолел огромную, поросшую бурьяном пустошь. Отсюда до нее было всего ничего — футов пятьдесят. И едва он изготовился преодолеть это последнее препятствие, как по земле скользнуло ярко-желтое пятно, а от дороги послышался шорох колес нескольких машин.

Салли оглянулся и заметался. Еще далекий, но уже нестерпимо яркий свет фар — одной пары, второй, третьей — подло обнаруживал его присутствие и прижимал к земле, словно зайца.

«Черт!»

Не разбирая дороги, он кинулся назад, рухнул в не так давно скрывавшие его кусты и замер, слушая сумасшедшее биение своего сердца, а через несколько невероятно долгих минут зло ругнулся и стиснул зубы. Это была полиция.

Порядка десятка вооруженных полицейских высыпали из машин, бесцеремонно стащили в одну кучу всех, кого отыскали, перетряхнули палатку и рюкзаки, долго рассматривали добычу, а потом бесцеремонно побросали задержанных в микроавтобус, посадили своих водителей в обе машины и, не включая за ненадобностью сирен, столь же стремительно умчались в сторону шоссе. Салли ошарашенно потер виски, встал и медленно подошел к догорающему посреди песчаной пролысины костру. Опустился на колени, затем на четвереньки, принюхался к земле, на которой каких-нибудь десять минут назад лежала его законная добыча, и заплакал. Нечистый умел защищать своих.