Пациентка - Родриго Кортес

***

Мэр города мистер Хью Тревис был одним из немногих, кто видел всю картину, как она есть, а потому и тревожился много сильнее, чем этот бездарь Бергман.

Самым паршивым было то, что старая кондитерская и еще более древняя, стоящая в городе чуть ли не со времен Гражданской войны табачная фабрика остро нуждались в реконструкции. Да, формально обе принадлежали шурину мэра, но платил-то за все сам Хью Тревис, а прямо сейчас у него не было, считай, ни гроша. И едва он договорился с Висенте Маньяни о передаче ему контрольного пакета акций, а фактически о продаже, как началась эта свара.

В принципе, мэру было глубоко наплевать, кто заварил эту кашу, но одно было плохо: едва начиналась стрельба, почти остепенившийся Висенте принимался вспоминать молодость и медленно, но верно сползал туда, откуда и вышел, — в откровенный криминал. Как результат, все его вполне дельные экономические новшества отступали перед законами итальянской чести, и хорошие сделки оказывались проваленными, а его несостоявшиеся партнеры оставались в дураках.

Хью Тревис оставаться в дураках не хотел. Он видел то, чего пока не видел почти ни один из участников этой дурацкой пикировки, — надвигающиеся перемены. Он видел, что не пройдет и двух-трех лет, и Висенте или его преемник, если Висенте не доживет, будет вынужден окончательно завязать с криминальным бизнесом и перевести все капиталы огромной семьи в иные, абсолютно легальные сферы. Просто потому, что окончившие колледжи, почти не говорящие на итальянском внуки и правнуки некогда беспощадных мафиози давно не хотят умирать — ни за честь, ни за деньги.

Видел мэр и то, что освобождающееся пространство торговли наркотиками и женским мясом с неизбежностью закона тяготения займут дерзкие, еще не насытившиеся колумбийцы — это вопрос времени. И единственное, чего не видел мэр, — как сделать этот процесс рокировки властью и капиталами безболезненным и взаимно полезным, побыстрее сбагрить фабрики итальянцам, а самому уехать на далекие острова и до конца своих дней лежать под пальмой со стаканом в одной руке и смуглой упругой туземкой — в другой.

Само собой, сразу же после убийства двух колумбийских сутенеров он с глазу на глаз встретился с Висенте Маньяни и, само собой, получил заверения в том, что лично он, Висенте, к этому никак не причастен.

— Ты же не первый год меня знаешь, Хьюго, — уважительно приглашая присаживаться, развел руками итальянец. — Если я что говорю, значит, оно так и есть. Конечно же, Карлоса надо бы наказать — просто, чтобы место свое знал, но я пока приказа начинать войну не отдавал. И не потому, что я боюсь. Ты меня понимаешь?

— Я тебя очень уважаю, Висенте, — как бы подтверждая только что сказанное, кивнул Тревис. — Ты никогда от опасности не бегал…

Маньяни самодовольно улыбнулся и превратился в слух.

— А потому и обращаюсь непосредственно к тебе.

Итальянец мгновенно насторожился.

— Мне в этом городе уже недолго осталось, — осторожно принялся развивать свою мысль мэр. — Но мне далеко не все равно, кто займет это кресло после меня…

— И что? — прищурился Маньяни.

— Мне кажется, что самой достойной кандидатурой мог бы стать ты.

Итальянец оторопело моргнул.

— Я?!

— А что? Тебя в городе знают… уважают… ты сам посуди, не отдавать же такое место этому дураку Дэвиду Лоу?

Глава клана задумался, а Тревис, выдержав необходимую паузу, добавил:

— Знаешь, как говорят на Востоке, судьба послушных ведет, а непослушных тащит. Тебе не избежать этого поста, Висенте, через два года или через шесть, но рано или поздно ты займешь это место.

— И что я для этого должен сделать? — недобро прищурился итальянец.

— Поговори с Карлосом, — умоляюще сощурился мэр. — Я хочу, чтобы вы обо всем договорились по-хорошему.

— Стоп-стоп, — упреждающе поднял руку Висенте. — А тебе-то что с того? У тебя-то какой интерес?

Мэр улыбнулся.

— А мой интерес самый прямой. Если федералы сюда заявятся, здесь ведь не только колумбийцам станет жарко; меня они тоже поджарят. И, видит бог, я этого не хочу.

Салли работал, как заведенный. Впрочем, нет, даже не работал — служил всевышнему. Каждый божий вечер он выезжал в город, ставил фургон на стоянку и начинал стремительный деловитый обход злачных мест. И не было дня, чтобы он не обнаруживал еще одно, доселе ему неизвестное гнездо порока.

Да, в последнее время слуги нечистого стали осторожны. Они выставляли посты наблюдения чуть ли не на каждом перекрестке, а в подпольные казино и бордели чужому человеку и вовсе невозможно было пробиться. Но Салли знал, что делал, и каждую ночь смерть пожинала новый урожай, и мертвые еще при жизни, разлагающиеся духовно язычники и отступники от Слова Его с ужасом погружались туда, откуда для них был только один путь, — в ад.

И только в субботу — святой день — Салли оставлял этот грешный город в покое и целиком посвящал все свое время поискам той, за которой сюда и приехал.

За три дня до окончания весенних каникул, в воскресенье, Дженкинсам позвонили. Секретарь школы сообщил, что в связи со сложившимся в городе чрезвычайным положением школа вынуждена отреагировать соответственно и что официальное письмо с решениями совместного заседания администрации и родительского совета они должны получить вот-вот.

В отличие от мужа, Нэнси не придала этому известию особого значения, но когда пришло письмо, мир словно перевернулся. Перепуганный до чертиков директор, естественно, заручившись поддержкой совета, извещал всех остальных, не состоящих в совете уважаемых родителей, что в школе вводится особый режим посещений, и это означает охрану на входе, жесткую и последовательную борьбу за дисциплину и пропускной режим, нарушение которого будет караться так же последовательно и беспощадно — вплоть до отчисления из школы.

Нэнси знала, откуда дует ветер. Джимми уже не раз упоминал, что в борьбе за бюджет мэр намерен продемонстрировать, что городская полиция уже не справляется с текущей криминальной ситуацией. Вариантов продемонстрировать это было множество: поднять шум вокруг мифического маньяка, горячо обсуждать давно канувшую в Лету перестрелку итальянцев и колумбийцев и — вот, как сейчас, — самими дисциплинарными мерами убедить горожан в том, что подростки — чуть ли не само вселенское зло.

Самое ужасное, это срабатывало. После каждой истерической по своему накалу полицейской рекламной кампании горожане начинали соглашаться с тем, что в городе стало жить опасно и только сверхзащищенность и сверхвооруженность способна хоть как-то изменить ситуацию. Пропитанные слухами и телевизионной жвачкой люди начинали запугивать сами себя почти до икоты, а страховые и охранные фирмы, на треть принадлежащие все тому же мэру и все тем же итальянцам, набирали сумасшедшие обороты и все больше, больше средств вкладывали в то, чтобы самый выгодный сектор их бизнеса освещала специфически подобранная информация.

И словно подтверждая ее мысли, вошедший в дом с веранды сонный, вялый Джимми принялся щелкать массивным переключателем купленного на днях новенького телевизора, и с экрана хлынули последние криминальные новости вперемешку с призывами позаботиться о безопасности своей и своих детей — естественно, ценой жалких остатков былой американской свободы.

— Надо бы и нам охранную систему поставить, — нарушил гнетущее молчание муж. — Береженого и бог бережет.

Нэнси обмерла и вдруг вспомнила коронный трюк Джимми — еще когда они только сюда приехали.

Среди местных недорослей как раз пошла мода дразнить копов, сознательно превышая скорость и не подчиняясь командам остановиться. Ребятишки прекрасно знали, что полицейские стрелять не будут даже по колесам. В маленьком городке, где все знали всех, это было бы и невозможно. Дело дошло до того, что на пульт поступало до шести извещений об очередных нарушителях в день!

Конечно, формально этим должны были заниматься «дорожники», но и муниципальная полиция в стороне не оставалась, и порой в погоню за этими придурками выходило до десятка патрульных машин!

Вот тогда Джимми и придумал этот трюк. Узнав, что нарушитель движется в его сторону, он просто выходил на неширокую, размеченную еще двести пятьдесят лет назад дорогу и просто стоял, перекрывая собой самый ее центр.

Попытаться его объехать на скорости в восемьдесят-девяносто миль в час означало вылететь на высокий тротуар с изрядным риском опрокинуться, и мальчишки начинали тормозить, порой останавливая машину в двух-трех футах от упертого до тупости копа.

Когда Бергман узнал об этом безумном состязании своего подчиненного со смертью, он орал на Джимми так, что было слышно за два квартала. Но ни разу Джимми не показал, что ему страшно, и не отошел в сторону.

— Что скажешь? — напомнил о себе муж. — У нас в отделении уже все кредит на охранные системы взяли… Может, и мы?