Бородин - Елена Дулова

…Если бы я был дворянином, то устыдился бы своего герба. Отчего? А оттого, что девиз на нем непременно должен гласить: «Никогда не делай сегодня то, что можешь отложить до завтра». Но я не дворянин, а всего только «воскресный композитор». Потому со спокойной совестью откладываю и откладываю оркестровку новой симфонии. Между тем опять зашевелился в воображении «Игорь». Откуда смелость явилась? Опять стали донимать некоторые отрывки, появились и новые кирпичики для постройки. Взялся пересматривать, дополнять сценариум. Теперь стряпаю либретто сам. Однако Стасов по-прежнему принимает во всем горячее участие. Все так же озабочен судьбой «Игоря» и трясет меня, грешного, аки смоковницу бесплодную. Толку немного. Чтобы настроиться музыкально, необходимо спокойствие. Спокойствия нет. Голова другим занята… А между тем сочинять хочется. Набросал еще струнный квартет. И опять с ужасом думаю: когда же удастся все это завершить? Смешно! Одна надежда на лето. А где и в каких заботах мы его проведем, то никому неведомо.

Часть лета прошла в деревне, часть — в Москве. Здоровье Екатерины Сергеевны не внушало опасений. Бородин работал спокойно и радостно, то и дело проигрывал своей «Сергевне» какой-нибудь удачный отрывок…

Осень 1875 года.

«…Вести о моей музыкальной деятельности в Москве распространились с быстротою молнии… Я получил целый ряд излияний Стасова Владимира. Признаюсь, я даже не ожидал, что мои московские продукты произведут такой фурор — Корсинька в восторге, Модест тоже… Особенно меня удивляет сочувствие к первому хору, который мы пробовали в голосах и — без хвастовства скажу — нашли ужасно эффектным, бойким и ловко сделанным в сценическом отношении. Кончак, разумеется, тоже произвел то впечатление, какого мне хотелось… Особенно он нравится Корсиньке. Ему же, равно и Модесту, ужасно нравится тот дикий восточный балет, который я сочинил после всего в Москве, помнишь? Вообще в этом году никто не бранит меня за бездеятельность по музыкальной части…

…Я теперь действую уже вполне, кроме лаборатории: лекции идут и у мужчин и у женщин; вчера было защищание диссертации, где я был оппонентом. Вечером был в заседании Химического общества, где сделал сообщение о моей работе, что напечатал летом в берлинских «берихтах».

Третьего дня у меня был Корсинька и принес мне стопочку нотной бумаги, на первом листе которой начертал: «Князь Игорь», опера в 4-х действиях А. П. Бородина.

Нынешней зимой у нас еще шумнее, еще беспокойнее. Молодежи полон дом. Толчея, базар, приходят, уходят, едят, пьют. Александрушка Дианин теперь совсем уж с нами живет. Лизутка стала большая девица, так и пышет здоровьем. Старик Васенька пожалован в экс-короли. По столам разгуливают два молодых кошачьих принца. Вероятно, по примеру Сашиных учеников молодые коты наши ужасно увлеклись химией. Только что не ночуют в лаборатории. А на опытах присутствуют обязательно.

Теперь у нас нет бальной залы в фармакологической аудитории. Однако наше курьезное «Общество приятных телодвижений» все еще держится. Хоть и редко, а собираются поплясать у кого-нибудь на дому. Теперь, правда, какой-то мор напал на бальный элемент. Кого дети малые не пускают, кто в отъезде, кто в болезни. Александр для плясов и вовсе сейчас не годится. У него какое-то воспаление сосудов на ноге. Сидит дома, форменно, как на привязи. Так вот ведь, даже и заболел-то «кстати». Приехали из деревни, узнаем — новая симфония назначена в концерт Музыкального общества. Саша хватился искать партитуру. Нет ни первой части, ни финала. Весь дом перерыли, всех друзей допросили — нет. Счастье, что он, когда сочиняет за роялем, сразу весь оркестр слышит. Иначе оркестровать наново — чистое безумие. Только теперь времени осталось совсем мало. Переписчики торопят. Так что все равно горячку порем. Сашура лежит, строчит карандашом партитуру. Чтобы карандаш не стирался, придумал покрывать каждый лист желатином. Покрою и вешаю это «заливное» для просушки. У нас через все комнаты веревочки протянуты и на них половина симфонии развешана. Какой соблазн для котов! Только и смотри, чтобы не поживились.

Между тем оказывается, что и Первая симфония пойдет скоро. Корсаков дирижирует в Бесплатной школе. Александр страшно веселится по этому поводу. «Я, — говорит, — нахожусь в положении, в котором еще не был ни один профессор Медико-хирургической академии. Две мои симфонии подряд сыграют на публике, а?»

Дела музыкальные в январе развивались бурно. Вышло в свет четырехручное переложение Второй симфонии. Сочинение это Бородин посвятил Екатерине Сергеевне. Но всем близким друзьям он непременно делает на клавире дарственные надписи. Жене профессора Доб-рославина, Марии Васильевне, к клавиру приложено большое стихотворение. Легкая грусть, ирония в свой собственный адрес, некоторые «вольности», все тут есть. Все, присущее шутливым «поэтическим опусам» Бородина:

Куме от кума дар;

От пасынка гармонии

Второй его симфонии

Печатный экземпляр.

Понравится — прекрасно! Поиграйте…

А нет… так по листочку отрывайте,

Когда в бумаге надобность случится… <

Бумаги много тут… Вам пригодится.

Пусть все тогда, все до последней нотки,

Пойдет моей куме на… папильотки.

Скромный композитор

И нескромный поэт

18 января 1877 года.

26 февраля. День концерта. Мы с Машей Добро-славиной и Александрушкой Дианиным сидим на хорах. Саша стоит один в самом конце залы, у колонны. То ли опирается на нее, то ли спрятаться готов… Зал Дворянского собрания такой огромный, что я не вижу Сашиного лица. Как мне хочется оказаться там, рядом с ним. Взять за руку, успокоить, может быть, закрыть от любопытствующих… Но все уж было дома играно-переиграно, обсуждено-переговорено. А этот час должен пережить он сам, один, как того хочет. Даже никто из музыкальной братии к нему не подступился, не подошел…

Что ж волнуюсь я, глядя ка этот блестящий зал? Эполеты, декольте, роскошные туалеты, драгоценности, прически… Моя публика не здесь. Моя публика на хорах. Корсинькины консерваторцы, Бесплатная школа, курсистки, студиозы. Если примет молодежь, выйдет отлично. А собственно, так ли манит меня публичность? И алчу ли славы, аз грешный? Смешное, ей-богу, положение. Я, решительный противник всяческого дуализма, всю жизнь живу надвое. Я люблю свое дело, свою науку, Академию, Курсы, своих «детей». Меня волнует вовсе не одна только практическая наука. Для меня необходимо все силы употребить, чтобы образовать в человеке человека. Это мне дорого. От этого я никогда не отрекусь. Это требует времени. Множество времени и сил. Но ведь и другая сторона моей натуры вопиет. Я увлекаюсь, желаю довести замысел музыкальный до конца и… сам себя обрываю. Боюсь слишком увлечься и навредить занятию основному. Как старая полковая лошадь: та услышит трубу — кидается в сражение. Так и я кидаюсь в омут академической жизни. А потом опять воспаряю в «небожители». Никогда бы я не смог выбрать между двумя равно любимыми детьми. Также и по сей день не могу отречься ни от науки, ни от музыки.