Конец - Давид Монтеагудо

— Или тут тоже отключено электричество.

— Не каркай!

— Надо просто зайти и постучать в ту дверь… которая ведет в дом.

— Или покричать, — говорит Ампаро и сразу начинает кричать, повернувшись в сторону дома и сложив руки рупором: — Эй! Доброе утро! Есть здесь кто или нет?

Единственным ответом на крики Ампаро служит вновь вспыхнувший вдалеке собачий лай.

— Это я не вам кричала, сволочи! — бурчит Ампаро, оглядываясь на подъем, который они только что одолели.

— Ладно. Надо войти, — говорит Ибаньес, точно набираясь храбрости, но не делает при этом ни шагу.

— Но… мы что, все вместе?.. — спрашивает Ньевес. — Может, лучше…

— Да пошли вы все к черту! «Если надо идти, иди!..» — провозглашает Уго. — Скоро мы станем устраивать собрания, прежде чем посетить сортир! Неужели вы до такой степени напуганы?

— Я — да! — признается Ибаньес. — Не в буквальном, конечно, смысле, но… Впрочем, ты ведь тоже вроде не торопишься туда войти.

— Как здорово, что рядом с нами мужчины! — бросает Ампаро, проходя в калитку и пересекая ту воображаемую линию, которая отделяет дорогу от приусадебного участка. — Пошли, Уго, надо наконец проверить, есть там кто внутри или нет.

Ампаро и Уго шагают к дому, и постепенно, очень робко, за ними подтягиваются все остальные.

— Беда в том, что навстречу тебе в любой момент может выскочить собака, — понижая голос почти до шепота, жалуется Ньевес, замыкающая шествие. — Если ты проникла в ее владения…

— Будь здесь собаки, они уже все давно бы повыскакивали, — успокаивает ее Кова.

— И люди тоже повыскакивали бы, — добавляет Марибель, немного их обогнавшая. — Поэтому у меня дурное предчувствие.

Вблизи дом оказывается куда скромнее и непригляднее, чем виделось с дороги.

Живая изгородь, посаженная вдоль ограды, выглядит неухоженной и местами посохла, так что там и сям возникли проплешины. И скрывает она за собой вовсе не сад, а неровный участок земли, на котором угадываются следы неоднократных попыток устроить газон, а может, и разбить цветочные клумбы; на недоделанной дорожке лежат кучки гравия. Кое-где растут редкие деревья: один лимон, один кипарис и какое-то еще, но оно с меньшим успехом вышло из борьбы с безжалостным летним солнцем и зимними холодами. Есть тут, само собой разумеется, и вездесущие каменные гномики, и внушительных размеров качели в виде диванчика, подвешенного на цепях под навесом, и садовый стол, и барбекю в скрытом от ветра закутке, теперь еще и отгороженном специальной стенкой, как предписывают последние противопожарные указы.

Ампаро и Уго уже приближаются к входной двери — к ней ведут три ступени, вдоль которых стоят горшки с геранью. Дом одноэтажный, квадратный. Вход расположен по фасаду с правого края, то есть смотрит на дорогу. На той же стене имеется два асимметрично прорубленных окна, затянутых покрашенными в зеленый цвет решетками. Проблему естественной неровности рельефа помогают решить кирпичные столбы-опоры. В пустых пространствах между столбами хранятся штабеля сухих дров и что-то еще, закрытое брезентом. О внутреннем убранстве дома пока судить рано — через приоткрытую дверь можно разглядеть лишь кусок белой стены и угол, который эта стена образует с соседней и где стоит какой-то маленький предмет темного дерева, напоминающий угловую тумбочку, на нем — ваза с букетом сухих цветов. Также видна часть висящего на стене круглого зеркала в раме из кованого железа в форме то ли листьев, то ли солнечных лучей, покрашенной золотистой краской. Направление дорожки, по которой идут незваные гости, и высота, на которой висит зеркало, не позволяют увидеть в нем ничего интересного, кроме отражения голой стены, расположенной непосредственно перед ним.

Уго уже ступил на крыльцо — одна нога на первой ступени, другая на второй — и, уставившись на это зеркало, не замечает, как легко догадаться, того, что чуть отставшая от него Ампаро углядела мгновенно, отреагировав пронзительным визгом. Из двери метнулась наружу тень, совсем маленькая — не более полуметра высотой — и расплывчатая. Это явно какой-то зверь серо-бурого цвета, но точно не собака… Он быстро и довольно неуклюже скользит вниз по ступеням, при этом тело его как-то странно колышется. К истерично визжащей Ампаро присоединяется еще один женский голос, однако большинство уже сумело разобраться, кто перед ними, поэтому те, что находятся дальше от крыльца, не успевают по-настоящему испугаться. Уго, стоявший впереди всех, поначалу струсил не меньше Ампаро и едва сдержал крик, вместо крика у него из горла вырвался лишь тоскливый всхлип.

— Это орел! — говорит кто-то, в то время как птица вперевалку удаляется от крыльца в сторону сада и через калитку выбирается наружу.

— Нет, это не орел, это гриф или что-то вроде того; у него клюв и шея, какие бывают только у падальщиков.

— И вышел спокойненько, как будто так и надо! — удивляется Ибаньес.

— А почему он не летает?

— Подожди, сейчас полетит, полетит… Гляди, вон, уже поднялся в воздух! — говорит Хинес, указывая на пятно, которое теперь действительно движется по диагонали, прорезая зеленый зернистый фон, образованный горой.

— Чтоб его!.. Это надо же так напугать! — Уго глубоко дышит, как человек, который только что одолел тяжкое препятствие.

Чуть раньше Уго едва не упал, потому что Ампаро схватила его за футболку и дернула так, что он соскользнул со ступеней.

— Все нормально? Ты меня едва не опрокинула…

— Просто… просто… — бормочет Ампаро, все еще дрожа крупной дрожью, — я чуть не умерла от страха… думала, это собака, а когда увидела его… не поняла, что происходит… не поняла, кто это.

— Мы все испугались, — бросает Хинес.

— Надо быть осторожнее, — говорит Марибель, стоящая позади всех. — Может, там есть еще и другие.

— Сейчас не это самое важное, — с нажимом изрекает Ибаньес.

— Да, не это, — подхватывает Хинес. — Самое важное сейчас — понять, что делал гриф в доме, где теоретически обитают люди.

— По всей видимости, не обитают. То есть я хочу сказать: сейчас не обитают — все здесь выглядит довольно заброшенным.

— А почему тогда дверь открыта?

— Воры забирались.

— А вдруг этот гриф — ручной? — высказывает догадку Кова, и все взгляды тотчас обращаются к ней. — Это, конечно, необычно, но сейчас люди нередко приручают всяких…

— Вот и славно! — говорит Уго неестественно гнусавым голосом. — Значит, будем считать грифа домашним питомцем… Ах ты, радость моя!

— Но я ведь только хотела сказать… — извиняющимся тоном объясняет слегка смущенная такой реакцией Кова, однако Ньевес перебивает ее, прежде чем та успевает закончить фразу.

— Слушайте, я вспомнила! — говорит Ньевес с неожиданным пылом. — Теперь я вспомнила: священник предупреждал меня.

— Священник? — удивляется Мария.

— Приют принадлежит приходу Сомонтано, и замок тоже, — рассказывает Ньевес. — Как раз у священника и хранятся ключи. Так вот, он предупреждал, чтобы мы остерегались грифов, они здесь расплодились после строительства мусоросжигательного завода.

— Да-да, ты права, — поддерживает ее Марибель, — раньше они тоже иногда встречались; время от времени видно было, как они летают над ущельем.

— Ну вот, а теперь их в здешних местах прорва, и они часто приближаются к жилью — ищут еду среди мусора.

— Одно дело приближаться…

— Поэтому священник так настойчиво просил, чтобы мы ничего не оставляли после себя, — добавляет Ньевес, — просил, чтобы мы ничего не бросали в приюте, а все отнесли в контейнер.

— Вообще-то, если это не станет правилом, — говорит Мария, — даже приятно узнать, что ты окружен грифами, это приносит некоторое успокоение. По крайней мере, то, что мы сейчас видели, теперь не кажется полным абсурдом.

— Ты погоди радоваться, — поворачивается к ней Ампаро, которая вроде бы уже успела очухаться. — Самое трудное еще впереди — осталось только начать да кончить. Ведь неизвестно, что мы там обнаружим…

— Про кончить лучше не говори, — отзывается Ибаньес, — мне так и рисуются окровавленные, растерзанные хищным клювом тела…

— Да хватит же! — взрывается Марибель. — Не могу понять, как вы можете шуточки шутить, после того как… Ничем вас не пронять!

— А я, в общем-то, и не шутил, — возражает ей Ибаньес. — Я всего лишь высказал свои догадки.

— Ты что-то слишком много всего высказываешь, — осаживает его Ампаро.

Внезапное молчание на несколько секунд повисает в воздухе. Взгляды путников прикованы к проходу, оставленному приоткрытой дверью. На самом деле все они отступили назад, когда давали дорогу птице, и с тех пор неподвижно стоят на тех же местах, на небольшом расстоянии от двери, не решаясь вновь к ней приблизиться.