Конец - Давид Монтеагудо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ладно… Надо все-таки войти, — говорит Хинес, ставя ногу на ступеньку крыльца, и тотчас произносит, обращаясь к самому себе: — Так, сперва попробуем позвонить… Нельзя не позвонить, хотя бы ради…
Хинес нажимает на кнопку звонка, но тот оказывается таким же немым, как звонок у калитки; потом стучит костяшками пальцев по дверному стеклу между двумя планками; потом громко спрашивает:
— Есть тут кто или нет? — и медленно толкает дверь рукой. Та легко поддается; скрипят петли.
Прихожая маленькая, а прямо напротив входа — неказистая дверь, покрашенная в тот же цвет, что и стены. Но Хинес и те, кто за ним последовал, на эту дверь внимания не обращают, потому что слева есть еще одна, распахнутая настежь и ведущая вроде как в гостиную, где стоят деревянные стол и стулья в традиционном деревенском стиле, а также старомодная плита с газовыми баллонами, на ней — почерневшая от копоти и давно остывшая решетка. Хинес при входе в гостиную машинально пригибает голову, потому что весь дом построен словно бы в расчете на людей низкорослых — в первую очередь это касается высоты дверей и потолка. Его товарищи медленно переступают порог, с почтительным любопытством оглядываясь по сторонам. В гостиной очень светло. Свет льется через широкое окно, выходящее на улицу. Ни тюлевые занавески, ни укрепленная снаружи решетка почти не мешают любоваться пейзажем. Свет дает еще и оконце на противоположной стене — через него виден лишь поросший кустарником горный склон. Оконце приоткрыто, но, несмотря на это, воздух в комнате кажется совершенно неподвижным. В доме жарче, чем снаружи, и, кроме того, здесь царит вязкая и давящая тишина. Люди, вошедшие в дом, уже не слышат жужжания насекомых — оно пригашено толстыми стенами, зато они сразу замечают суетливо летающую одинокую муху.
— Здесь мухи, — говорит Кова таким тоном, словно присутствие мух является зловещим знаком.
— Ну и что? — спрашивает Уго.
— «Вы, всем знакомые, — начинает рассеянно декламировать Ибаньес, пробегая глазами по комнате, — надоедливые, жадные…»[10]
— Разумеется, здесь есть мухи, — говорит Марибель, указывая на низкий столик, — и как им не быть, если на столе оставлен недоеденный пирог.
На столике и вправду видны остатки залитого сверху шоколадом пирога, который лежит на покрытом фольгой картонном кружке, а тот в свою очередь покоится на смятой упаковочной бумаге с анаграммой какой-то кондитерской. Рядом стоят два стакана: один, широкий и круглый, до половины наполнен темной жидкостью, возможно кока-колой, другой, более узкий и высокий, пуст, но на его стенках сохранились следы пива.
Из прихожей эту часть комнаты видно не было. Столик расположен перед диваном, с другой стороны — два кресла, рядом высится стенка с неизбежным телевизором, не слишком большим и не слишком современным, он окружен фарфоровыми фигурками. Там же хранятся допотопные видеокассеты. Справа от стенки находится кирпичный камин с аккуратно сложенными поленьями — их много, они почти целиком закрывают закопченное нутро. Вокруг камина квадрат размером примерно два на два метра — он не выкрашен белой краской, как вся комната, а покрыт цементом, в который беспорядочно вдавлен сланец — неуклюжая попытка повторить распространенную в Пиренеях технику украшения оград и фасадов.
— Смотри-ка, — говорит Ньевес, — на диване тоже остались куски пирога.
— Всего лишь крошки, — поправляет ее Ампаро.
— Да нет же, вон довольно большой кусок. — Мария наклоняется над диваном. — И на полу тоже… Как странно!
— Это, наверное, гриф похозяйничал, — говорит Марибель. — Вот он, оказывается, чем тут занимался.
— Будем надеяться, что так. — Мария брезгливо отбрасывает на софу кусок, который она разглядывала.
— А почему «будем надеяться»?.. — спрашивает Марибель, но резко обрывает фразу и кричит, указывая на стенку: — Смотрите, часы!
Часы стоят на одной из полок, рядом с заурядного качества стеклянной фигуркой. Это небольшие настольные часы, где циферблат держится на двух вычурных завитках, и сделаны они из материала, имитирующего старое золото.
— Наконец-то попались механические часы! — не скрывает радости Хинес. — Без десяти час…
— Без десяти час? — переспрашивает Уго.
— Хотя нет, они стоят — посмотри на секундную стрелку! — говорит Хинес.
— Это время, когда они остановились, — произносит Кова, и взгляд ее делается рассеянным, как у человека, которому только что открылось нечто очень важное. — Как раз то время, когда выключилось электричество.
— Точно, — кивает Хинес.
— Неужели было так рано? — сомневается Ампаро.
— Да, хотя впечатление было такое, будто гораздо позднее, но… вполне вероятно… — рассуждает вслух Ньевес. — Сама подумай: стемнело довольно рано, небо затянули тучи.
— «…Из детства и юности, из моей золотой юности…»[11] — медленно декламирует Ибаньес, проводя пальцами по камням, украшающим стену вокруг камина.
— Что ты несешь? — спрашивает Ампаро.
— Это стихи, слова песни, — отвечает за него Уго не без доли презрения; одновременно он продолжает пристально рассматривать кнопки телевизора.
— Судя по их убогому вкусу, они вполне могли бы повесить на стену и часы с кукушкой. Тогда мы хотя бы знали, который час, — говорит Мария.
— А разве в часах с кукушкой нет батареек? — интересуется Марибель.
— Нет, энергию для хода дают гири, — объясняет Мария, — ты что, никогда в жизни таких не видала? Небольшие гирьки в виде шишек.
— Тут две двери…
Кова произнесла только три простых слова, но все сразу на несколько секунд примолкают. Кова сказала правду: кроме той двери, через которую они вошли, имеется еще две — по одной на каждой из боковых стен. Обе они закрыты. Если стоять лицом к камину, то левая дверь украшена большим матовым стеклом янтарного цвета; вторая дверь сплошь деревянная, но деревянность ее как-то уж слишком бросается в глаза, потому что, если приглядеться, видно: поверхность расписана краской и на ней изображены симметричные кремовые и коричневые прожилки.
В наступившей после слов Ковы тишине один только Ибаньес по инерции продолжает вспоминать слова из все той же песни:
— «…Вас гонит любовь к полету…» — произносит он, совсем не заботясь о дикции и думая наверняка лишь о расположенной в нескольких метрах от него двери с поддельными прожилками и золоченой ручкой.
Между тем Уго подошел к застекленной двери. Он тянется к круглой ручке, поворачивает ее и открывает щель шириной в несколько сантиметров, потом еще немного расширяет отверстие и наклоняет к нему голову.
— Кухня… Никого нет, — сообщает он, заглянув внутрь.
Но его товарищей, по всей очевидности, куда больше интересует другая дверь, хотя кое-кто быстро обернулся, чтобы взглянуть на Уго. Но кажется, будто простодушная симметрия рисунка на второй двери обладает какой-то непонятной гипнотической силой и, притягивая их взгляды, одновременно удерживает людей на расстоянии. И опять инициативу берет в свои руки Хинес: он делает несколько шагов и останавливается перед разрисованной деревянной створкой. В напряженной и давящей тишине снова слышен звук прерывистого и хаотичного полета мух.
— «…Я знаю, что вы уселись на закрытую книжищу…» — декламирует Ибаньес, но остальные больше не обращают на него ни малейшего внимания, так как затаив дыхание следят за движениями Хинеса.
А он все никак не решается взяться за ручку.
— «…На любовное письмо…»
— Хватит! — неожиданно кричит Хинес, напугав присутствующих. — А ну кончай! — добавляет он, поворачиваясь и глядя на Ибаньеса со злобой, которая всем кажется ничем не оправданной. — Кончай, говорю…
— Ну, если они и спали, то теперь наверняка проснулись.
Слова Ампаро помогают снять вспыхнувшее напряжение. Но тотчас снова наступает тишина, и Хинес поворачивает дверную ручку. Язычок замка с легким щелчком выходит из прорези — это всего лишь металлический звук, приглушенный деревянной оболочкой, но некоторые из тех, что сгрудились за спиной Хинеса, непроизвольно и почти незаметно ежатся, услышав его, точно от булавочного укола. Хинес начинает открывать дверь, словно в замедленной съемке, но, когда щель еще не превышает и ширины ладони, останавливается, как сделал бы на его месте любой другой человек, попавший в чужой дом и увидевший часть разобранной постели.
— Что там? — тихим тревожным голосом спрашивает Кова. Она стоит едва ли не позади всех и не старается вступить в соревнование с теми, кто, поднявшись на цыпочки, вытягивает шею и пытается разглядеть хоть что-нибудь через плечо Хинеса. Она, наоборот, то и дело оглядывается назад, ожидая, когда же Уго выйдет из кухни.
Но Уго все не появляется, и Кове никто не отвечает. Наконец подает голос Хинес, он говорит тоном хирурга, разъясняющего своим ассистентам, что они должны сделать в следующий миг: