Горизонты внутри нас - Бен Окри

— Ох уж эти современные болваны. Никакого уважения к старому человеку, — клял он мальчишек. Он стиснул мяч изо всех сил, стукнул по нему кулаком, но мяч остался невредимым, только выскочил у него из рук и покатился. Мужчина погнался за ним и, поймав наконец, взял одну из булавок, которыми были заколоты у щиколоток штанины брюк, и проколол мяч. Потом снова оседлал свой шаткий велосипед и, злорадно хихикая, покатил дальше. Мальчишки шикали и свистели ему вослед.

И снова заговорил доктор Окоча:

— Эта работа потребует от тебя полной сосредоточенности и уединения. Отыскивая образы и краски, способные точно передать твой замысел, ты начнешь раскрывать свое дарование.

Омово молчал. Он взглянул на зеленую слизь, затянувшую сточную канаву, и ощутил подступившую к горлу тошноту.

— Только среди мерзости мы видим себя такими, какими нам не хочется быть. — Сказав это, Омово смутно догадался, почему Ифейинва молчала, глядя на изображенную на его картине сточную канаву. — Знаете, — добавил он, — я человек несчастливый.

Старый художник опустил свои натруженные руки на плечи Омово и, с нежностью глядя на него, сказал:

— Ты наделен способностью глубоко чувствовать. Ты по-настоящему широко смотришь на мир. Именно такое видение мира рождает великие творения. Но искусство не способно заменить реальную действительность. Омово, я знаю тебя уже давно, и я тебя люблю. Старайся жить и старайся действовать, когда это необходимо. Я не знаю…

Омово снова коснулся головы ладонью и ощутил колкую щетину отрастающих волос и выступивший на коже пот. Он пытался мысленно перенестись вдаль, за ветхие домишки, ветвистые деревья и заросли кустарника. Мимо проходили босые угрюмые люди.

— Меня не будет в городе какое-то время, недели две. Как только вернусь, я разыщу тебя и посмотрю, как далеко продвинулась твоя работа. Художник должен стремиться к тому, чтобы его видения воплотились в картине. Так что до встречи. С мечтами рождается и ответственность, — так сказал один индийский поэт.

Омово глядел вслед уходящему художнику. Он понимал, что доктор Окоча нарочно перевел разговор о мертвеце на другую тему, и был ему благодарен. Воспоминание о том далеком дне вызвало у Омово те же самые чувства, что он испытал в детстве, — потрясение и болезненное любопытство.

Он задумался над процитированной доктором Окочей строкой из стихотворения индийского поэта: «С мечтами рождается и ответственность», — и зашагал к дому Окоро.

Он прошел мимо компании молодых парней, обсуждавших денежную проблему. Его поразила их приверженность единственной страсти — побыстрее разбогатеть.

Ни о чем другом они ни думать, ни говорить не могли. Вернувшись поздно вечером с работы, они бормотали что-то себе под нос, считая при этом на пальцах. Вид у них был изнуренный до предела; лица, изборожденные преждевременными морщинами.

Омово дошел до деревянного висячего моста. В хибарке возле моста он уплатил пять кобо сонливой старухе с глазами навыкате. Она нехотя, словно по принуждению, брала руками прямо из миски бобы и отправляла в рот. Сочные когда-то губы с годами обмякли. Мост был шаткий и без перил. Ступив на него, Омово почувствовал себя неуверенно. Вода была зеленоватого цвета и кишела отбросами. Над водой, щебеча, сновали птицы. У берега густо разрослись водоросли. По существу, речушка являла собой мусорную свалку, источавшую гнилостное зловоние. Это зловоние свидетельствовало об отсутствии в реке каких бы то ни было признаков жизни.

На противоположном берегу кто-то тоже ступил на мостик, и он угрожающе зашатался. Шедшая навстречу женщина остановилась, уступая ему дорогу. Омово подумал: деликатная особа. Он вспомнил, как однажды некая девица упала в воду. В туфлях на непомерно высоких каблуках она шла, изо всех сил крутя бедрами. Мост заходил ходуном. Омово, помнится, сказал ей: «Осторожно. Ты же не на танцах». В ответ девица принялась извиваться и крутить бедрами пуще прежнего. Через минуту Омово услышал крик и последовавший за ним всплеск воды. Вот это было зрелище! Когда он вытащил девицу из воды, у нее был удивительно жалкий вид; одна ее туфля утонула.

Омово застал Окоро выходившим из дома с какой-то тоненькой, длинноногой девушкой.

— Привет! Давненько тебя не видел, — воскликнул Окоро. Это был высокий, приятной наружности молодой человек с темной узенькой полоской усов над верхней губой. Широкоскулое его лицо тоже было изрезано преждевременными морщинами. Под глазами синяки, вид усталый, потрепанный, лоб лоснится от пота, но волосы аккуратно подстрижены. На нем были белые брюки и голубая куртка, на ногах — черные туфли на каблуках.

— Ты откуда идешь?

— Из дома. Как у тебя дела?

— О’кей. Я видел Кеме. Расскажу, когда вернусь.

— Ты не собираешься познакомить меня со своей приятельницей?

— А разве вы не знакомы?

— Нет.

— Ну, тогда знакомьтесь: Джулия, моя девушка. Джулия, а это Омово.

Омово и Джулия обменялись приветствиями. Джулия была довольно миловидна, хотя и с прыщавым лицом, с пышными, соблазнительными бедрами. Ее темные, умные глаза говорили о житейском опыте. На ней была простая красная юбка и белая блузка. Держалась она очень уверенно и невозмутимо.

— Джулия учится в технологическом колледже. Послушай, Омово, я собираюсь проводить Джулию до автобусной остановки, хочешь пойти с нами?

— Нет. Я подожду здесь. Дверь не заперта?

— Нет. Дома ни души. Я вернусь через несколько минут.

— Буду рад снова увидеть вас, Джулия.

— И я тоже.

Омово проводил их взглядом. Окоро на ходу обернулся и подмигнул. Омово улыбнулся в ответ. И снова на него нахлынула тоска одиночества. У него возникло ощущение нереальности происходящего. Как будто вовсе не он стоит сейчас здесь, а кто-то другой; сам он как будто находится где-то глубоко внутри себя самого; как будто все вокруг сделалось не таким, как в действительности, а совершенно иным. Омово встряхнулся и пошел в комнату.

Комната Окоро была маленькой, душной каморкой. Окно приходилось держать закрытым из-за запахов, идущих с заднего двора. На небольшом столике стояла стереосистема. На стенах, выкрашенных голубой масляной краской, висели афиши с портретами Фелы Аникулапо Кути, Санни Окосун и Исаака Хайеса, а также плакаты с романтическими видами зарубежных городов. Большую часть комнаты занимала громадная кровать. Окоро снимал жилье на паях с еще двумя парнями — своим дальним родственником и бывшим одноклассником. Можно сказать, в Лагосе Окоро был одинок. Его отец погиб во время гражданской войны. Из-за политики геноцида, проводившейся в тот период, Окоро так и не окончил среднюю школу, проучившись всего два года.

Он участвовал в войне сначала в составе отряда бойскаутов, а потом был зачислен в действующую армию.

Обычно в это время дня в комнате гремела музыка; сейчас здесь стояла непривычная тишина. Омово подсел к письменному столу, на котором лежали пособия для заочного обучения. Окоро готовился в третий раз сдавать экзамены на право занять скромную должность в государственном учреждении. Омово разомлел в духоте, его стало клонить в сон; он опустил голову на стол и задремал.

— Старик, проснись!

Окоро похлопал его ладонью по плечу, а потом поставил пластинку Санни Окосун.

— Ну, старик, как тебе эта девочка?

— Послушай, ты же обещал прийти ко мне в пятницу, что-нибудь случилось?

— A-а, я попал на вечеринку.

— С Деле?

— Да. Но он скоро ушел, был приглашен еще на одну вечеринку.

— Он рассказал тебе, что мы к нему приходили?

— Да. А знаешь, вечеринка была шикарная.

— Ну и…

— Просто обалденная. Там-то я и познакомился с Джулией. Как она тебе?

— Мне всегда казалось, что такого рода девицы должны тебя отпугивать. Я имею в виду технологический колледж и тому подобное.

— Ты прав, но выглядит она нормально. Этих девиц не разберешь.

Омово зевнул.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

— О чем?

— По-твоему, я ни черта не понимаю? Ты, старик, думаешь о Функе, этой стерве, что бросила тебя, как только была зачислена в университет. Если уж быть до конца откровенным, она никогда тебя не любила.

— Правда? — Омово снова зевнул.

— Я познакомился с Джулией на вечеринке. Я чувствовал себя таким неприкаянным. И вдруг увидел ее — она сидела с двумя подругами. Не знаю, что со мной случилось, только мне вдруг захотелось с ней поговорить. Я сказал: «Давай потанцуем». Знаешь, я был в новой куртке, не в этой, а в другой, получше. И в новых туфлях. Она взглянула на меня и сказала: «Нет». Я продолжал стоять перед ней. Я думал, что раз она сказала «нет», то не будет танцевать. Но она поднялась, и тогда мне стало ясно, что на самом деле она сказала «да». И мы пошли танцевать. Ты не представляешь, старик, какое у нее тело. Я вскружил ей голову. Она рассказала мне, где учится, как ее зовут и все прочее, а я в самой изысканной форме рассказал ей о себе, конечно, слегка приврав. Потом мы сели за отдельный столик и, хочешь верь, хочешь не верь, до конца вечера с ней не расставались. Старик, я был так счастлив!