Загул - Олег Зайончковский

Вот ее койка – между пожарным ящиком и кадкой с фикусом. Сердечница, к слову, не спит – она смотрит на Игоря и… шевелит губами, будто силясь что-то сказать. Может быть, просит позвать сестру?

– Что?.. Я не слышу… – склоняется над ней Нефедов.

– Вредно… курить… – шелестит сердечница ему в ухо.

Добрая женщина! Так, наверное, и растратила свое сердце… Нефедов сидит на перевернутом ведре с надписью «Пульмонология». Поставить в туалете стул не разрешают врачи, чтобы не потворствовать вредным привычкам больных. Докурив, Нефедов бросает бычок в унитаз и дергает за цепочку. Бычок исчезает в шумном водовороте, но потом опять выныривает. Они редко когда тонут с первого раза.

Игорь идет обратно. Порядок теперь такой: фикус, койка сердечницы, пожарный ящик… Но что это? Сердечница откинула вытянутую руку в проход, словно веля Нефедову остановиться. Какое-нибудь еще напутствие?.

Нет, просто она умерла. Ошибки не может быть: женщина не улыбается, и взгляд у нее так пуст, как бывает лишь у слепцов и покойников. Осторожно Нефедов возвращает ее руку в койку. С ним не делается эффекта домино, но вид мертвой женщины вызывает в нем острый приступ меланхолии. Больше не даст она никому полезного совета…

Что ж, надо идти в ординаторскую, будить дежурную медсестру. Новость сестру не обрадует, но что поделаешь. Кроме того, в процедурной давно уже бренчит выкипающий бикс со шприцами. Если шприцы упустить, они изжарятся и провоняют все отделение.

В том, что случилось, больница не виновата – все люди смертны, особенно по ночам. Вообще же лечение тут хорошее. Нефедов тоже не должен жаловаться, тем более что попал сюда по блату – с помощью тети Тани.

– Больница повышенной категории, – обнадеживала она Игоря перед госпитализацией, – не сравнить с вашей районной богадельней. Здесь весь персонал получает специальную надбавку, так что будешь лежать и радоваться.

И благодетельница не обманула. В этой больнице действительно даже нянечки, которые выносят из-под лежачих, не морщатся, не ругаются, а, наоборот, проявляют к больным внимательность. Доктора в отделениях – видно, что знающие специалисты; они знают, когда медицина бывает бессильна, но все делают, чтобы зря больных не травмировать.

Только с выносом тел здесь у них, похоже, не все налажено. Труп надо эвакуировать тихо и по возможности быстро, но вот уже четверть часа медики в коридоре хлопочут над мертвой сердечницей. В палату к Нефедову доносятся приглушенные голоса и чье-то частое осторожно-торопливое хождение. Ну как тут уснешь? Не выдержав, он надевает тапочки и выглядывает в коридор. Там и правда какие-то затруднения. У койки сердечницы только двое – местная медсестра и вызванный ею дежурный врач; медики препираются.

– Я женщина, а не санитар, чтобы тяжести вам таскать! – шепотом кричит сестра. – И вообще, это не моя больная!

– Что же, моя она, что ли?! – сердится ответно врач. – Мое дело – констатировать смерть.

Рядом стоит приготовленная каталка, но она выше койки на целых полметра, а покойница выглядит очень крупной. В этом, видимо, и проблема.

– Простите, – встревает Нефедов. – Может быть, я помогу?

Медики, вздрогнув, оборачиваются к нему. Врач делает шаг навстречу, загораживая собой труп.

– Что вы хотели, больной?.. Немедленно ложитесь спать!

– Я только предлагаю помочь…

Врач с сестрой смущенно переглядываются.

– Ну, если вы так хотите… Возьмитесь вот тут за простыночку…

Втроем они берутся за простыню, чтобы прямо на ней переместить покойницу на каталку. Та, естественно, сопротивляется: разбрасывает руки в стороны, мотает головой и складывается углом. Не сразу троим живым удается справиться с одной мертвой женщиной, но все же ее переваливают на каталку и второй простыней прикрывают наконец ее наготу. Врач пожимает Игорю руку.

– Спасибо, – благодарит он шепотом. – Но… прошу вас не распространяться. Знаете, больным ведь не положено…

– Не волнуйтесь, – шепчет в ответ Нефедов. – Мы с покойницей никому не скажем.

Он возвращается к себе – в привычный душноватый сумрак палаты. Теперь ему точно заснуть не удастся. Игорь готов к тому, что единственным его развлечением в ближайшие часы станут лишь сонные звуки, производимые его счастливыми товарищами по несчастью. Но это оказывается не совсем так.

– Что там такое? – входя, слышит он из темноты сиплый голос.

– Спите ничего особенного…

– Жмура выносил? И делать тебе нечего… Спирту тебе они хоть плеснули?

Голос принадлежит соседу Нефедова – пожилому шахтеру. Уж этот-то повидал больничные виды. Угольная пыль, что выела изнутри его могучую грудь, превратила шахтера в легочника со стажем. В московскую клинику он попал не по блату, а потому что в других местах лечение на давало эффекта. Здесь ему, впрочем, тоже лучше не становится. Речь шахтера звучит сквозь бронхиальный шум, словно запись на старой патефонной пластинке. Он любит поговорить, но разговор его всякий раз переходит в продолжительный кашель. Вот как сейчас… Это хуже любого храпа.

Игорь знает по опыту: если старик раскашлялся, то надо бежать из палаты. Он нашаривает свои сигареты и выходит опять в коридор. Пустая койка стоит еще на прежнем месте, и даже не убран матрас с мокрым пятном на нем.

Так умирают сердечники – тихо, быстро и где придется. Но интересно, как тут в больнице поступают с безнадежными легочниками? Надо, чтобы их тоже куда-нибудь выносили – в такое глухое место, где их предсмертные кашли никого бы не травмировали и не вызывали у окружающих эффект бессонницы.

Нефедов сидит на ведре с надписью «Пульмонология». Сигарета вот-вот выпадет из его пальцев. Похоже, он наконец засыпает…

Рукопись в опасности

Есть вещи, способные прервать самый крепкий сон. Это могут быть мухи, всем известные и всеми ненавидимые, а может быть и хохот полудюжины спевшихся немцев. Такой, что способен преодолеть любую стенную толщу и плюс еще толщу чьего угодно самого пьяного сна.

Они разражались гоготом дружно, как по команде, словно бы всей компанией смотрели какую-то очень смешную комедию. Но сколько Нефедов ни силился, ни одной немецкой комедии, а тем более смешной он вспомнить не мог. С памятью на данную минуту у него обстояло плохо.

Зато он мог уже делать некоторые умозаключения. Например, все окружавшие его сейчас предметы имели отношение к приготовлению, хранению и поеданию пищи. Следовательно, Нефедов находился на кухне, и неудобная поза, в которой он лежал, объяснялась тем, что диванчик под ним был кухонный, Г-образный. Помещение, назначение которого не оставляло сомнений, освещено было солнцем сквозь оконные вертикальные жалюзи. Ленты света везде, куда падали, имели розоватый оттенок, из чего Игорь сделал вывод, что время уже вечернее. Это же подтверждали его собственные наручные часы.

Затекшие члены тела ныли и требовали придать им какое-нибудь иное буквенное выражение. Однако Игорь боялся, что перемена позы ускорит возвращение к реальности, а что-то ему подсказывало, что возвращение это не будет приятным. Новый взрыв хохота, рассыпавшийся возбужденным грассирующим говором, воскресил в памяти фрагменты последней его бесславной попойки. Возможно, комедия, так взвеселившая немцев, к кино отношения не имела, а самым смешным персонажем в ней был именно он, Нефедов. Но не боязнь потерять лицо перед немцами тревожила его сейчас. Было что-то еще, а точнее, с ним не было чего-то, очень для него важного… “Провозвестие”!» – внезапно озарило Игоря. Слависты стащили рукопись и оттого хохочут!

Эта мысль не взметнула его с диванчика, но заставила наконец принять сидячую позу. Первым его побуждением было пойти к этим развеселым господам и отнять у них рукопись. Им следовало бы знать, что роман Почечуева – это достояние нации, представителем которой является здесь Нефедов, и красть это достояние, а тем более над ним смеяться не позволено никому. Но потом он решил, что будет выглядеть убедительней, если сначала умоется. «Неудобно, – подумал Игорь. – Хоть и жулики, а все-таки иностранцы».

Хотя и со второй попытки, но ему удалось встать и кое-как утвердиться на ногах. Добравшись до посудной мойки, Нефедов пустил воду и сунул голову под кран. При этом он, конечно, не видел и не слышал, как в кухню кто-то вошел.

– Ага! Вот мы и проснулись! – раздалось вдруг у Игоря за спиной.

От неожиданности он стукнулся затылком о кран. Вынув из мойки голову, Нефедов увидел мужчину в шейном платочке вместо галстука. Мужчина улыбался и делал ему приятное лицо, но немцем он, кажется, не был.

– Еще не проснулся… – пробормотал Нефедов. – Извините, нет ли у вас полотенца?

– Само собой, – ответил с готовностью тип в платочке. – Для вас у меня и кофе найдется… Или вы хотите чего-нибудь покрепче?

– Покрепче?.. Не знаю… – Вытершись поданным полотенцем, Игорь плюхнулся опять на диванчик. – У меня к вам вопрос по поводу рукописи. Скажите, над чем это они там ржут?