Перегной - Алексей Рачунь

Мент скомандовал мне грузиться.

Я подтащил термос к краю пандуса, спрыгнул, опустил его на землю, а затем перенес в Бобик. Интересно все—таки, а должны ли арестанты сами ездить за едой, или это обязанности надзирателей? Если их, то какие же они все—таки разъебаи! Милые мои, хорошие такие разъебайчики. Из—за которых у нормальных пацанов иногда случаются в жизни шансы. Ведь если сейчас этот нескладный ментеныш проявит чисто человеческие качества, например решит мне помочь — прощайся ты, Маратик, со всеми своими помыслами да надеждами.

Но мент гуманных качеств проявить не спешил. Наоборот — эта отъевшаяся, наверняка комплексующая по поводу своего роста, а в детстве так и просто немилосердно битая всеми ряха, решила лишний раз самоутвердиться, а заодно и обожрать несчастных арестантов.

— Ну—ка, ну—ка, чё это там за булочки? — Заинтересованно завытягивал вдруг он свою немытую шею. — Резко дернул, принес, и представил мне их с докладом. — скомандовал он.

Вас там  что, пол отделения из одного, для умственно—отсталых, стройбата понабрали? — Подумалось мне.

Я запрыгнул на пандус. Взял в руки картонку с булками. Шагнул к менту. Наклонился. Со стороны это наверное казалось забавным, человек стоит на большом возвышении,  согнувшись в поясе пополам, как  половой возле барина.  Только полотенца через руку не хватает.

— Тэкс, — потер руки мент, — ну—ка, дай—ка, я попробую.

— На, — резко, на выдохе, уже весь в напряжении, ответил я, и влепил  картонку в его довольную рожу. Мент  полетел, осыпаемый булками, наземь. Я тут же, с места  рванул, что есть сил по пандусу.

Я сам не понял, как я взлетел на этот забор. По правде говоря, путь до забора для меня показался вечностью. Это было как во сне, когда тебе сниться что ты от кого—то убегаешь, а к ногам будто привязаны гири и все очень медленно,  как на покадровом просмотре кинопленки. И ты пытаешься ускориться, даже сбрасываешь обувь, чтобы ускорить бег, но все напрасно, скорость остается неизменной.

Но только я очутился возле забора, как это ощущение пропало. И вот, без перехода, я уже на нем, восприятие обострено — ты ощущаешь буквально все — от колыхания травинок во всем видимом пространстве, до мельчайшей частички тела — тут натер кроссовок, тут сбоит дыхание, а за ухом стекает капля пота, — и все это в полумгновение. Присев, согнувшись на заборе я увидел, что ментеныш еще только пытается подняться с земли, что он еще не понял до конца, что произошло, а водитель, тот вообще  не в курсе произошедшего. Местный привратник так же лениво щуриться куда—то вдаль, совсем не интересуясь происходящим во дворе.

Все это я увидал в тот короткий миг, между тем как сидел на заборе и тем, как спрыгнул с него.

Приземлился я, можно сказать, удачно, хотя высота с этой стороны была — ого—го. Что—то хрустнуло в голеностопе, ободралась о кусты нога, но это мелочи. Главное, что я был на воле. В чьем—то огороде.

Рванув инстинктивно влево, сквозь кусты, я пробрался еще к одному забору — на этот раз деревянному, ветхому, покосившемуся. Махнув через него оказался еще в одном огороде. Видать я попал в улочку, застроенную частными домиками. Разбираться мне в этом было некогда, я в полуприсяде, наискось, пересек и этот огород.  Затем присел еще у одного заборчика. Здесь были роскошные  ягодные кусты.  Я укрылся в них и оглянулся на забор столовки. Тот был уже еле виден.

Вскоре из—за него показалась голова в фуражке, она едва торчала, дергалась и что—то выглядывала. Видимо один снизу, с той стороны забора поддерживал второго, и не мог выдержать его веса. Потом голова исчезла. Выждав с полминуты, справившись с рвущимся наружу дыханием я перебрался и через этот забор.

На этот раз я решил не штурмовать его сверху, а расшатал трухлявую доску, сорвал её снизу с гвоздя, сдвинул в сторону и втиснулся на четвереньках в образовавшийся узкий лаз. Теперь я был еще в одном дворике, на узкой полоске заросшей сорняком  земли между заборчиком и сараем. Здесь и решил отсидеться. Забор с кустами надежно закрывал меня с одной стороны, сарай с другой.

Через какое—то время послышался звук сирены. Видимо экипаж, в поисках меня, решил объехать весь околоток и расспросить прохожих. Я замер, как замирает мышь посреди комнаты, когда внезапно включишь свет. Но бобик пролетел мимо,  затем, судя по звуку,  свернул в проулок, и  был уже еле слышен. Потом  звук стих совсем.

Я сидел на траве, между сарайчиком и забором и жадно обгладывал  ветви с недозрелой смородиной. Только сейчас, впервые со вчерашнего дня, я понял  как же я голоден, просто до рези в желудке.  Еще все сильнее чувствовалось избитое, испинанное тяжелыми форменными башмаками тело. Да и нога начинала наливаться тяжестью и набрякать тупой болью. Ныла.

Скинув кроссовок, я исследовал ногу и пришел к выводу, что при падении я растянул связки. Хреновое дело. Сейчас бы кстати был эластичный бинт, и  разогревающая мазь. Но за неимением гербовой, как говориться, пишем на простой. Делать все равно было нечего, нужно было выждать время, и я принялся руками растирать ногу.

Примерно через час я решил, что пора бы и честь знать. Мысленно поблагодарил гостеприимных хозяев, так радушно устроивших неподалеку от забора сарайчик. Не забыл поблагодарить и кадровую службу Штыринского ОВД, нанимающих на службу таких  сноровистых ребяток. Можно даже сказать цепных псов, в секунду готовых броситься на беглеца, настичь его, затерзать, взять за глотку и прижать к земле. Поблагодарил я и Виктора, с его дерзким, логичным и не лишенным остроумия планом.  И конечно Всевышнего, милостиво облегчающего мне путь, и посылающего мне добрых людей. Он видит и знает все. И конечно же он не мог не видеть площадь в городе Прете, кишащую ряженым отребьем. И  летящие на них бутылки с кетчупом, и давку с ветеранами. И быть может он не забыл отметить, что ни одной бутылки не было мной сброшено с крыши, что ни один человек от моей руки в тот день не пострадал. А иначе зачем бы он стал мне помогать?

Пускай я  не видел себя со стороны, но был уверен, что видок у меня еще тот. Избитый, хромой, с ободранными о забор ладонями,  с проломленной головой, в измазанной одежде,  да вдобавок ко всему еще и без денег я теперь должен был покинуть этот городок и двинуться в путь. Куда? Только сейчас я понял смысл поговорки: страна большая, а не прислонишься и с края.

Решительно некуда мне было идти. В гостеприимной Юрычевой хате, в случае самого худшего сценария, была засада, и совершенно не хотелось мне испытывать судьбу чтобы проверить  эту догадку. Да я бы до неё и не дошел. Шанс напороться на патруль по дороге был крайне велик. Вдобавок ко всему я находился я сейчас в незнакомой части города и не знал как выбираться.

Мир, в отличие от общества,  не без добрых людей. Недаром на Руси, испокон, от веку этим емким словом  обозначали не только отсутствие конфликтов, не только всеобъемлющую совокупность вещей, обычаев и нравов, но и общину, некую группу, всегда готовую тебе помочь. И мне только на него, на мир и оставалось уповать.

Я кое—как почистился,  и потихоньку, вдоль сарайчика, прихрамывая двинулся на улицу. С минуту постоял у заборчика — он, на мое счастье зарос с улицы шикарным кустом сирени. Выбрался наружу.  Типичная деревенская улица, сплошь и рядом застроенная бревенчатыми домами с палисадниками, какими получше, а какими похуже. Грунтовая, в колеях, дорога между ними. Однако тут, как и в любой деревне все должны друг друга знать.  И  лучше бы отсюда смыться не привлекая внимания. Менты  с парой местных бабок наверняка провели профилактическую беседу.

На мою удачу через дом оказался проулок и я свернул в него.  Теперь я  топал под горку  вдоль каких—то заборов и огородов, и, как знал, через сто метров вышел к реке. К Иланьге, судя по всему. Насколько я уяснил Штырин, в нем, в отличие от моего родного Кумарина, была всего одна река — Иланьга.

Уже подступали сумерки.

Как и в любом частном секторе река изобиловала здесь мостками для полоскания белья. Недолго думая я разделся до плавок и побрел  по воде от мостков к мосткам. Скоро  я нашел несколько обмылков хозяйственного мыла, за малостью и потому бесполезностью оставленных хозяйками на плотиках.

Укрывшись в подходящих зарослях ивняка я прикинул на всякий случай, как, если что, лучше переплывать реку и стал мыться.

Голова, едва только намылилась, стала саднить. В самых неожиданных местах, везде, где только можно были микроскопические ссадины. Затем, по мере намыливания, засаднило и тело. Несмотря на это от мытья я испытывал  давно забытое удовольствие. Знать бы ранее что я буду рад как ребенок принимать гигиенические процедуры не в теплой и чистой ванне, а в кустах, в реке, хозяйственным мылом — ни за что бы не поверил. А сейчас… Кажется лучше и нет ничего на свете. Как мало оказывается надо человеку — сбить с него наносную шелуху цивилизации, вывести его за рамки стереотипов и он тотчас, за кратчайшее время способен вернуться к истокам. Довольствоваться малым и в это малое заключать великое, сокровенное, настоящее.