Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти... - Петр Мультатули

Ю. М. Ломан вспоминал, что в первых же днях после ареста Государя он возле дворцовой ограды «увидел убитую собаку — колли. Раньше я видел, как Царь гулял с этой собакой по парку. Убитая собака произвела на меня большее впечатление, чем все вместе взятые события последних дней».[213]

А. А. Вырубова: «В первый вечер, после перехода дворца в руки революционных солдат, мы услышали стрельбу под окнами. Камердинер Волков пришел с докладом, что солдаты забавляются охотой в парке на любимых коз Государя».[214]

В начале Царскосельского заключения Император свободно гулял по парку, занимался физическими упражнениями, чистил снег, колол лед. Часто с Государем были его дети. Собиравшаяся возле ограды толпа наблюдала за ними. Отношение к Государю и его Семье было в целом доброжелательное. Для Временного правительства создавалась опасная ситуация, когда в глазах простого народа Царская Семья все более приобретала ореол мучеников. Особенно такое отношение усиливалось по мере углубления «великой и бескровной», с ее безобразиями и анархией.

Как же вел себя сам Керенский по отношению к Царской Семье? Может быть, он лично делал от него все зависящее, чтобы облегчить ее жизнь в Царском Селе?

«Лишение свободы Их Величеств, — пишет Н. А. Соколов, — создало особый уклад их жизни. Кто установил его?»[215]

Из имеющихся фактов на этот вопрос можно ответить однозначно: этот уклад был установлен Керенским.

«Согласно воле Временного правительства, — свидетельствует сам Керенский, — я выработал инструкцию, которая устанавливала режим в Царском, и передал ее для руководства Коровиченко[216]. Инструкция, устанавливаемая мной, не касаясь подробностей, вводила: 81

а) полную изоляцию Царской Семьи и всех, кто пожелал остаться с Нею, от внешнего мира;

б) полное запрещение свиданий со всеми заключенными без моего согласия;

в) цензуру переписки.

Установлена была двойная охрана и наблюдение: внешняя, принадлежавшая начальнику гарнизона полковнику Кобылинскому, и внутренняя, лежавшая на полковнике Коровиченко. (…) Вводя указанный режим, я установил в то же время как руководящее начало полное невмешательство во внутренний уклад жизни Семьи. Они в этом отношении были совершенно свободны. Я заявляю, что с того момента, когда Государь отдал Себя и Свою Семью под покровительство Временного правительства, я считал себя по долгу чести обязанным перед Временным правительством оградить неприкосновенность Семьи и гарантировать Ей проявление в обращении с нею черт джентльменства»[217]

Последние слова являются очередной ложью Керенского. С самых первых дней в отношении свергнутого Царя последовательно проводилась линия на его притеснение и унижение. «Я бы охотно поверил в джентльменство Керенского, — писал Н. А. Соколов, — если бы не существовало иных фактов».[218]

Разработанная Керенским инструкция носила оскорбительный для Государя характер. «Указывая, какие блюда может кушать семья, Керенский требовал, чтобы заключенный Царь был скромен, чтобы семья „впредь воздерживалась употреблять горячие закуски“. Своей инструкцией, чуждой, конечно, и тени джентльменства, начал Керенский общение с Царем» (Н. А. Соколов).[219]

Некоторые офицеры и солдаты охраны вели себя по отношению к Государю нагло и оскорбительно. С первых же дней его стали ограничивать в прогулках по парку, демонстративно курить в его присутствии, называть «полковником» и так далее. Ю. Ден вспоминает, как Государь в первый день своего пребывания в Александровском дворце вышел погулять в парк: «Глаза наши были прикованы к Государю, который к этому времени вышел из дворца. Быстрым шагом он направился к Большой аллее. Вдруг словно из-под земли появился часовой и заявил Императору, что ему нельзя идти в этом направлении. Государь махнул рукой, но повиновался и пошел назад. Но тут произошло то же самое: другой часовой преградил ему путь, а какой-то „офицер“ стал объяснять Государю, что поскольку он находится на положении арестанта, то и прогулка должна быть такой же, как в тюремном дворе!».[220]

То же самое описывает и П. Жильяр: «Каждый раз, что мы выходим, нас окружают несколько солдат с винтовками с примкнутыми штыками под командой офицера и следуют за нами по пятам. Мы точно каторжане среди караульных. Распоряжения меняются ежедневно, или, может быть, офицеры понимают их каждый на свой лад! Когда мы возвращались сегодня днем во дворец после нашей прогулки, часовой перед дверью остановил Государя словами: „Господин полковник, здесь проходить нельзя“»[221]

На это обращение Государь говорил: «Это ведь глупо полагать, что их поведение покалечит мне душу. До чего же это мелко — они пытаются унизить меня, называя „полковником“. В конце концов, это очень почетная должность».[222]

Постоянно делались попытки морального и психологического давления на Царскую Семью. В апреле 1917 года, на пересечении двух аллей, хорошо просматриваемых из Александровского дворца, революционеры устроили похороны солдат, погибших в февральские дни. Примечательно, что похороны были устроены Временным правительством в Страстную Пятницу, и Государь просил их перенести на другой день, но ему было в этом отказано. Возле этой могилы постоянно проходили митинги и шествия революционных толп, сопровождавшихся траурными мелодиями. Император Николай II писал уже из Тобольска своей сестре великой княгине Ксении Александровне: «В марте и апреле по праздникам на улицах проходили процессии (демонстрации) с музыкой, игравшей Марсельезу и всегда один и тот же похоронный марш Шопена. Шествия эти неизменно кончались в нашем парке у могилы „Жертв Революции“, которые вырыли на аллее против круглого балкона. Из-за этих церемоний нас выпускали гулять позже обыкновенного, пока они не покидали парк. Этот несносный Похор. Марш преследовал нас потом долго и невольно мы посвистывали и попевали его до полного одурения. Солдаты говорили нам, что и им надоели сильно эти демонстрации, кончавшиеся обыкновенно скверной погодой и снегом».[223]

Когда великой княжне Марии Николаевне понадобилась медицинская помощь и был приглашен врач со стороны, то руководство охраны потребовало, чтобы на осмотре присутствовали офицер и двое солдат.[224] Государь об этом пишет в уже цитированном выше письме сестре: «Когда я приехал из Могилева, то, как Ты знаешь, застал всех детей очень больными, в особенности Марию и Анастасию. Проводил, разумеется, весь день с ними, одетый в белый халат. Доктора приходили к ним утром и вечером, первое время в сопровождении караульного офицера. Некоторые из них входили в спальню и присутствовали при осмотре врачей».[225]

Режим, установленный Керенским, проводился в жизнь полковником П. А. Коровиченко, сменившим Коцебу и лично знавшим Керенского еще до революции. Дочь лейб-медика Е. С. Боткина К. Е. Мельник-Боткина писала о Коровиченко: «Комендантом после Коцебу был назначен полковник Коровиченко, друг Керенского, впоследствии командующий войсками сперва Казанского, потом Ташкентского округов, где он был большевиками разорван на части. (…) Это был очень образованный и неглупый, но чрезвычайно нетактичный и грубый человек. Он позволял себе, получив и прочитав письма, носить их в кармане и не выдавать их адресату, рассказывая в то же время в посторонних разговорах содержание этих писем. Затем, подметив некоторые любимые выражения Их Высочеств, как, например, употребление слова „аппетитно“ не для одних съедобных вещей, вдруг говорил которой-нибудь из Великих Княжон: — Какая у Вас аппетитная книга, так и хочется скушать.

Конечно, подобные выходки не могли к нему расположить арестованных»[226]

Одной перлюстрацией писем Царской Семьи Керенский не ограничился. Императору было запрещено писать матери, Вдовствующей Императрице Марии Федоровне и своим сестрам и брату, а также вести переписку с английским королем.

Еще одним моральным воздействием на Царскую Семью стало надругательство над останками Друга Царской Семьи Г. Е. Распутина, произведенное по личному приказу Керенского. Тело Распутина было извлечено из могилы в Александровском парке, вывезено на Пискаревское кладбище и там сожжено.[227]

С первых же дней началось оскорбительное вмешательство в личную жизнь Царской Четы. Происходило это по личному почину Керенского.