Перелом - Дик Фрэнсис

Повисла новая длительная пауза; мы проехали Грантхем и Ньюарк; застучал дождь. Я включил «дворники», и щетки равномерно зашаркали по стеклу.

- Мне кажется, - мрачно сказал Алессандро, - что вы с моим отцом затеяли что-то типа перетягивания каната, а я у вас на кону. Или в заложниках.

Я улыбнулся, подивившись в равной степени и тому, что он это осознал, и что смог высказать это вслух.

- Это верно, - согласился я, - именно так было с самого начала.

- Что ж, мне это не нравится.

- Все и случилось только из-за тебя. Если ты откажешься от мысли стать жокеем, то и .борьба прекратится.

- Но я хочу стать жокеем, - сказал он, как припечатал. И для его фанатика отца это закон. С этого все началось, этим и закончится.

Мы проехали под дождем еще десять миль. Алессандро изрек:

- Вы пытались избавиться от меня, как только я появился.

- Не отрицаю.

- Вы все еще хотите, чтобы я от вас ушел?

- А ты? - спросил я с надеждой.

- Нет, - ответил он.

Я поморщился.

- Нет, - повторил он, - потому что вы с моим отцом общими усилиями добились того, что мне теперь невозможно уйти в другую конюшню и начать все сначала.

Мы опять замолчали надолго.

- И в любом случае, - сказал он, - я не хочу уходить в другую конюшню. Я хочу остаться в Роули-Лодж.

- И завоевать титул чемпиона, - пробормотал я.

- Я говорил только Маргарет… - начал он резко, а затем все встало на своим места, и он с горечью закончил: - Она рассказала вам, что я интересовался Бакремом. Вот как вы поймали Карло.

Соблюдая справедливость по отношению к Маргарет, я заметил:

- Она не рассказала бы мне, если бы я в упор не спросил, чего ты хотел.

Он выразил недовольство:

- Вы не доверяете мне.

- Ты прав, не доверяю, - согласился я с иронией. - Дураком был бы, если бы доверял.

Дождь с большей силой застучал по стеклам. Мы остановились на красный у светофора в Боутри и ждали, пока воспитатель переведет через дорогу половину школы.

- Этот пункт в вашем письме, что вы поможете мне стать хорошим жокеем… вы правда так думаете?

- Да, думаю, - ответил я. - Ты достаточно хорош на тренировках. Лучше, чем я ожидал, честно говоря.

- Я же говорил вам… - начал он, вздернув нос.

- …что ты великолепен, - закончил я, кивая. - Да, говорил.

- Не смейтесь надо мной. - Он вскипел, как чайник, вот сейчас выплеснется.

- Что тебе нужно теперь, так это победить в нескольких скачках, научиться спокойствию, показать, что ты умеешь выбирать нужный аллюр и разрабатывать тактику скачек, ну и прекратить полагаться на отца.

Он не собирался уступать:

- Это естественно - полагаться на отца!

- Я сбежал от своего, когда мне исполнилось шестнадцать лет.

Он повернул голову. Уголком глаза я заметил, что он удивлен - но и только. Не заинтригован.

- Очевидно, он не давал вам, как мой, например, всего, чего вы хотели.

- Да, - согласился я, - я-то хотел свободы.

Я рассудил, что свобода - это то единственное, в чем Энсо отказал бы своему сыну, если б тот попросил. Люди щедрые часто становятся тиранами. А то, что у Алессандро не было даже своих денег, что он не умел водить машину и его повсюду сопровождал Карло, днем и ночью не сводя с него глаз и докладывая отцу о каждом шаге, указывало на полное отсутствие свободы. Но тогда, значит, свобода не стояла на первом месте в списке желаний Алессандро. Под крылышком крепостника ему было привычно и приятно.

Большая часть дня ушла у меня на встречи с людьми, которые как-то связаны с отцом: надо было повидать других тренеров, жокеев, чиновников и некоторых владельцев. Все эти переговоры оказались полезны и информативны, так что к концу дня я точно знал, что мне следует делать, равно как и чего следует избегать в связи с заявкой Пудинга на приз Линкольна.

Томми Хойлейк, ухмыляясь во весь рот, изложил это кратко:

- Заявить его, оседлать, проследить, чтобы победил, и держаться поблизости на случай возражений.

- По-твоему, у нас есть шанс?

- А как же? Должен быть, - заверил он. - Это открытые скачки, кто угодно может победить. Тут уж, как Бог положит, понимаете ли. Все в руках Божьих. - Из чего я заключил, что он все еще не пришел к окончательному выводу о предварительном соревновании: хорош ли был Ланкет или плох Пудинг.

На обратном пути я спросил Алессандро, как ему это все. Вообще-то его лицо часто попадалось мне на глаза в течение дня, и выражало оно то зависть, то гордость. Я и так понимал, что ему одновременно и льстило, что его принимают за жокея из-за сложения, и бесило, что уйма других жокеев участвует в открытии сезона, а он нет. Взгляд, которым он уперся в мальчика, победившего в заезде учеников, напугал бы гремучую змею.

- Я не могу ждать до следующей среды, - заявил он. - Я хочу начать завтра.

- У нас нет заездов до следующей среды, - ответил я спокойно.

- Пудинг. В субботу.

- Мы это уже проходили.

- Я хочу скакать на нем.

- Нет.

Он весь просто ходуном ходил, только из машины не вылетел. Подлинный вид, и звуки, и атмосфера скачек возбудили его до такой степени, что он не мог сохранять даже спокойствия. Тот разумный подход, которого я добился на пути в Донкастер, был снесен шквальным ветром вересковых пустошей, где мчались лошади, и первая половина обратной дороги, насколько я мог судить, была полным возвратом к прежнему настроению. Потом он немного утихомирился и с мрачным видом откинулся на спинку сиденья.

Тогда я спросил:

- Как ты думаешь провести скачку на Пулитцере? Его позвоночник снова немедленно выпрямился, и он ответил так же откровенно, как говорил после пробного забега:

- Я просмотрел прошлогодние отчеты о его заездах, - сказал он. - Пулитцер был верен себе, большей частью он приходил третьим, четвертым или шестым. Он почти всегда лидировал вначале, но сдавал на последнем ферлонге. В следующую среду в Каттерике семь ферлонгов. В учебнике сказано, что лучше всего вытащить первые номера, так что я буду надеяться на один из них. Попытаюсь хорошо взять старт и занять позицию поближе к ограждению или чтобы сбоку от меня была только одна лошадь и не стану гнать его слишком быстро, но и в хвосте тащиться не следует. Постараюсь не отставать больше чем на два-два с половиной корпуса от ведущей лошади, но не стану пытаться достать ее почти до самого финиша. До последних шестидесяти ярдов, я думаю. А впереди постараюсь оказаться только ярдов за пятнадцать до финишного столба. Мне кажется, Пулитцер не лучшим образом показывает себя, возглавляя скачку, значит, ему нельзя быть впереди долго.

Сказать, что я был удивлен, значит, подойти только к краешку того чрезвычайно острого волнения, которое неожиданно застигло меня. За долгие годы практики я научился отличать подлинность от пустозвонства, а то, что сказал Алессандро, было настоящее, причем высшей пробы.

- О'кей, - обронил я. - Вроде бы все правильно. Поведешь скачку на Пулитцере именно так. А что ты думаешь о Бакреме? Тебе предстоит выступить с ним в заезде учеников в Ливерпуле на следующий день после Пулитцера. Еще ты можешь скакать на Ланкете в Тиссайде в следующую субботу.

- Я посмотрю их карточки и подумаю, - ответил он серьезно.

- Не придавай значения карточке Ланкета, - напомнил я. - Он не показал хороших результатов среди двухлеток. Работай, исходя из того, что понял во время пробного забега.

- Да, - ответил он, - я понимаю.

Возбуждение вернулось к нему с прежней силой, но более целенаправленное, подконтрольное. Я оправдывал в какой-то степени его нетерпение: он стремился к участию в скачках, как голодающий к хлебу, и ничто не могло остановить его. Более того, я обнаружил, что мне и не нужно останавливать его и что мое обещание помочь ему стать жокеем оказалось ближе к правде, чем я сам думал, когда составлял послание его отцу. В то время как Энсо и Алессандро были озабочены тем, чтобы насильно заставить меня дать младшему Ривере возможность выйти на скачки, я обнаружил, посме-ваясь над собой, что начинаю подыскивать ему такие возможности по собственному желанию.

В сражении менялись позиции. Я подумал об Энсо и как он печется о своем сыне… и понял наконец, как делать, чтобы он отказался от угроз. Но будущее, скорee всего, принесет больше опасности…

Глава 11

Каждый вечер в течение недели перед Линкольном я проводил не один час, отвечая на телефонные звонки. Владельцы звонили один за другим, и голоса всех без исключения звучали подавленно. После четвертого звонка стало ясно, что говорят они примерно одно и то же: «Нельзя ожидать многого, поскольку ваш отец прикован к постели». Я догадался, с чем это связано: по-видимому, предполагаемый инвалид был чрезвычайно занят восхвалением своих достоинств.

Он обзвонил их всех, принес им извинения за мое существование, сказал, что ничего хорошего их не ждет, и обещал, что все придет в норму, как только он приступит к работе. Он также сообщил совладельцу Пудинга, майору Барнетту, что, по его мнению, лошадь не подготовлена к скачкам. И мне потребовалось не менее получаса и вся моя наработанная годами убедительность, чтобы доказать майору простую вещь: поскольку отец не видел лошади последние шесть недель, он не имеет представления о ее действительной подготовке.