Перелом - Дик Фрэнсис

Когда толпа вокруг загона рассеялась и страсти немного улеглись, я случайно столкнулся лицом к лицу с Алессандро. Эти два дня его возил в Донкастер частично оживший шофер.

Он побледнел так, что, если бы не желтоватая кожа, надо было сказать «побелел», а черные глаза совсем ввалились. Его буквально била дрожь, и он никак не мог собраться с силами, чтобы высказать то, что напрашивалось само собой. Я не стал ему помогать.

- Все правильно, - отрывисто произнес он. - Все верно. Почему вы не говорите этого? Я жду, что вы так скажете.

- Нет необходимости, - ответил я сдержанно. - И нет смысла.

Он как будто чуть расслабился. И решился:

- Тогда я скажу вам: Пудинг не победил бы, если бы вы дали его мне.

- Не победил бы, - согласился я.

- Я понял, - продолжал Алессандро все еще с дрожью в голосе, - что не мог бы скакать так. Я увидел…

Унижение было мучительно для Алессандро. Я сказал, пытаясь успокоить его:

- У Томми Хойлейка такая же воля и такие же руки, как у тебя. Но он поразительно ощущает ход лошади и потрясающе финиширует. Придет и твой черед, не сомневайся.

Хотя цвет лица не улучшился, но ему явно стало легче. Теперь он выглядел скорее ошарашенным.

- Я думал… вы будете… как это говорит мисс Крейг? Ткнете меня в это носом.

Я улыбнулся, услышав от него это просторечное выражение, произнесенное старательно, подчеркнуто правильно.

- И не собирался.

Он глубоко вздохнул и невольно развел руки в стороны.

- Я хочу… - начал он и умолк.

Ты хочешь, чтоб весь мир был твоим, подумал я. А вслух сказал:

- Начнешь в среду.

Когда перевозка доставила в тот вечер Пудинга обратно в Роули-Лодж, вся конюшня высыпала приветствовать его. Лицо Этти лучилось от радостных эмоций после всех тревог, и она хлопотала вокруг вернувшегося воина, как заботливая мамаша. Сам жеребец простучал копытами по трапу, спускаясь в манеж, и скромно принял улыбки величиной с дыню и грубоватые замечания вроде: «Ты добился своего, старый греховодник», которыми его осыпали со всех сторон.

- Конечно, не каждому победителю устраивают такой прием. - Я разговаривал с Этти, выйдя из дома узнать, что за шум.

Я приехал домой на полчаса раньше лошади, и все было спокойно: парни закончили вечерний обход конюшен и сидели в общежитии за чаем.

- Первый победитель в сезоне, - сказала Этти, сияя глазами и всеми морщинками на славном открытом лице. - Мы и не ожидали… ну, то есть… без мистера Гриффона и все такое…

- Я говорил вам, надо больше верить в себя, Этти.

- Ребята хвастались без конца, - сказала она, уклоняясь от комплимента. - Все смотрели по телевизору. Они так шумели в общежитии, что их, наверное, было слышно в «Форбери».

Конюхи принарядились к вечерней субботней вылазке. Убедившись, что Пудинг в целости и сохранности отдыхает в своем деннике, они смеющейся веселой толпой отправились в путь, чтобы сделать набег на запасы «Золотого Льва», и, только увидев их бурную реакцию, я осознал, в каком подавленным настроении они находились в последние дни. В конце концов, они ведь тоже читали газеты, подумал я. И привыкли верить моему отцу больше, чем собственным глазам.

- Мистер Гриффон будет так доволен, - с искренней, простодушной уверенностью сказала Этти.

Но мистер Гриффон, как я и предвидел, не был доволен.

Я поехал к нему на следующий день и обнаружил несколько воскресных газет в корзине для бумаг. Он настороженно приветствовал меня с каменным выражением лица, на котором было ясно написано, чтобы я не смел выражать радость и гордиться победой.

Ему незачем было волноваться. Ничто так не портит будущих отношений на любом уровне, как кураж перед потерпевшим поражение. И если в других областях мои знания можно было подвергнуть сомнению, то я, по крайней мере, прекрасно знал, как вести переговоры. Я поздравил его с победой.

Он не сразу нашелся, как ответить, но обрадовался, что избавило его от необходимости признать, каким дураком он себя сумел выставить.

- Томми Хойлейк блестяще провел скачку, - заявил он, игнорируя тот факт, что давал ему прямо противоположные указания.

- Да, - совершенно искренне согласился я и повторил, что все остальные заслуги надо отнести на счет Этти и того распорядка, который она установила, а мы преданно соблюдали.

Напряжение немного спало, но я с легкой тревогой обнаружил, что по контрасту с отцом восхищаюсь Алессандро, у которого хватило мужества извиниться за свои ошибки. До того момента я считал, что нравственное мужество - категория, совершенно чуждая Алессандро.

Со времени моего последнего посещения отцовская палата приняла вид офиса. Положенный по больничному регламенту прикроватный столик был заменен большим столом на больших колесных роликах. На столе стоял телефон, по которому отец портил людям жизнь, лежала кипа календарей скачек, экземпляры «Спортивной жизни», формы заявок на скачки, книга «Лошади на тренировке», карточки на лошадей за три предыдущих года, а из-под них виднелись отчеты Этти, написанные знакомым школьным почерком.

- Что, нет машинистки? - спросил я легкомысленно, и он сказал упрямо, что договорился с местной девушкой: она будет приходить и печатать под его диктовку на следующей неделе.

- Прекрасно! - воскликнул я с воодушевлением, но он не принял моего дружественного тона.

Он усматривал в победе на приз Линкольна серьезную угрозу своему авторитету, и его манеры ясно говорили, что он не допустит, чтобы этот авторитет перешел ко мне или хотя бы к Этти, и примет все меры против этого.

Он поставил себя в очень сомнительное, двойственное положение. Каждая победа была бы мучением лично для него, однако в то же время он отчаянно нуждался в этих победах с финансовой точки зрения. Слишком большая часть его состояния была вложена в половинные доли; и если все лошади покажут себя так плохо, как ему, по-видимому, хотелось бы, их ценность съежится, как лилии на морозе.

Одно дело понять его, и совсем другое - убедить в чем-то.

- Не могу дождаться твоего возвращения, - сказал я, но и это не сработало. Похоже, кости срастались не так быстро, как он надеялся, и напоминание об отсрочке просто переключило его раздражение на другую область.

- Несут всякую чушь, будто кости у стариков срастаются дольше, - сердито сказал он. - Сколько времени прошло… и они все не знают, когда я смогу выбраться из этих проклятых блоков. Я говорил, пусть наложат гипс, чтобы я мог ходить… черт возьми, сколько людей ходят в гипсе… но мне твердят, что во многих случаях это невозможно и что я в их числе.

- Тебе повезло, что вообще сохранили ногу, - напомнил я. - Вначале врачи думали, что придется ее ампутировать.

- Лучше бы так и сделали, - проворчал он. - Тогда я уж вернулся бы в Роули-Лодж.

Я привез еще шампанского, но он отказался выпить. Побоялся, наверное, что это будет слишком похоже на празднование.

Джилли просто крепко обняла меня:

- А что я говорила!

- Да, ты так и говорила, - признал я, бесконечно довольный. - И поскольку на твоей уверенности я выиграл две тысячи фунтов, веду тебя в «Императрицу».

Черная тряпица, однако, оказалась узкой.

- Только посмотри, - заныла Джилли, пытаясь втянуть живот, - я надевала это платье всего десять дней назад, и оно было в самый раз. А сейчас… это невозможно.

- Я не поклонник плоскогрудых дам с бедренными костями, выпирающими, как Монблан, - сказал я, чтобы успокоить ее.

- Нет… но пышные формы имеют тенденцию увеличиваться

- Тогда грейпфрут?

Она вздохнула, подумала, вышла из комнаты и вернулась в кремовой накидке, которая прикрывала все выпуклости.

- Разве можно отмечать победу Пудинга грейпфрутом? - засмеялась она.

Мы выпили за победу «Шато Фижак» шестьдесят четвертого года, а из уважения к швам черной тряпицы ели дыню и мясо, строго приказав себе не смотреть на пудинги.

За кофе Джилли сообщила, что, поскольку число сирот продолжает сокращаться, она более или менее предоставлена сама себе, и не мог бы я подумать еще раз и позволить ей приехать в Ньюмаркет.

- Нет, - ответил я резче, чем хотел.

Она выглядела немного обиженной, это было совсем не похоже на нее, и я забеспокоился.

- Ты помнишь те ссадины, что были на мне больше месяца назад? - спросил я.

- Да, помню.

- Так вот… это было началом довольно неприятной дискуссии с человеком, неукоснительно выполняющим свои угрозы. До сих пор я противостоял ему кое в чем, и в настоящий момент сложилась своего рода патовая ситуация. - Я помолчал. - Я не хочу нарушать этот баланс. Не хочу давать ему никаких рычагов воздействия. У меня нет жены, нет детей и близких родственников, за исключением отца, но он под надежной охраной в больнице. Нет никого, кому может угрожать враг… ни одного человека, ради спасения которого я сделаю все, что он скажет. Но ты понимаешь… если ты приедешь в Ньюмаркет, такой человек появится.