Дороги Катманду - Рене Баржавель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никто из сидевших за столом не знал Джейн. Но были другие места для сборищ, другие столы, другие дороги, другие храмы и другие праздники. Непал — страна богов, и каждый день в одной из деревень одному из них посвящался праздник, только потому, что солнце восходит каждый день. Музыканты и правоверные перебирались от одного поселения к другому узкими тропинками от одного холма, увенчанного храмом, к другому. И «путешественники», собравшиеся здесь со всех концов земли, шли за ними теми же путями, думая, что они все понимают, но на самом деле ничего не понимая, несчастные, потерявшие свой мир и не нашедшие ничего взамен, блуждающие в поисках смысла жизни и заглушающие дурманом воспоминания о том, что покинули, и боязнь того, что не найдут ничего, что могло бы заменить все, от чего они отказались.
Где были Джейн, Свен и Гарольд? Может, в Свайянбунате, может, в Патане, может, в Пашупакинате, может, в Покаре, может, еще где-нибудь… Они постоянно перемещаются… Они никогда не сидят на одном месте… Они нигде не находят места для себя, места и покоя. Они всегда идут все дальше и дальше… И они курят… Чистенькая блондинка с хорошо уложенным шиньоном, смотрела через плечо Оливье. Она ничего не видела.
Оливье не представлял, где он сможет провести ночь, но двое американцев позвали его с собой. На пустынных улицах, плохо освещенных редкими и слабыми лампочками, прицепленными к натянутой над перекрестками проволоке, мелькали тени тощих псов. Лавочки были закрыты на массивные висячие замки. Вороны и обезьяны давно уснули.
В гостиницу, куда Оливье привели американцы, можно было попасть только через узкую дверь в щели между двумя лавками. Из ниши над дверью выглядывал многорукий божок. Тусклый свет небольшой лампочки освещал его лицо и жалкие подношения — небольшую кучку риса и горсть лепестков роз. Пройдя по узкому коридору, они попали в квадратный дворик, посреди которого теснилось несколько каменных богов и возвышался стоявший над йони лингам. Лица богов были вымазаны желтой или красной краской, в ладони им были насыпаны зерна риса, а плечи и головы были украшены свежими цветами. Вокруг дворика деревянные столбы поддерживали кружевной деревянный навес с выщербленными краями, покрашенный в красный цвет. Под навесом на дворик выходили двери комнат.
Едва очутившись во внутреннем дворике, Оливье почувствовал сильный запах гашиша. Подавив отвращение, он последовал за хиппи в их комнату, располагавшуюся в глубине двора. Юноша толкнул дверь и первым вошел в комнату, не заботясь о следовавших за ним. Шагнув через порог вслед за девушкой, Оливье остановился. Комната освещалась масляной лампой, стоявшей в стенной нише. Вместо мебели на земляном полу лежало несколько ковриков; ни простыней, ни одеял он не увидел. Лежавшие на полу юноши и девушки спали или курили. Несколько ковриков оставалось свободными. Справа от двери парень и девушка, только что занимавшиеся любовью, уснули. Их совершенно не волновало, что они остались почти обнаженными.
Оливье отшатнулся, задержав дыхание, потом повернулся и выскочил во двор. Опрометью промчавшись по коридору, он снова оказался на улице. Здесь остановился, поднял лицо к небу, на котором сверкали непривычно яркие звезды, и глубоко вздохнул. Заполнивший его легкие воздух, насыщенный запахом навоза, показался ему свежим и даже приятным, словно он вдыхал аромат весенних фиалок.
Ущербная луна освещала крышу храма в конце улицы. Усталость быстро сморила Оливье, и он заснул на его верхней ступеньке. Желтый пес, следовавший за ним по пятам, улегся рядом, положив ему голову на грудь, чтобы им обоим было теплее. Когда на восходе солнца появился ворон, пес уже отправился на поиски завтрака.
***Он искал ее весь день. Исходив весь город, улицу за улицей, расспрашивая всех попадавшихся ему навстречу хиппи. Но получал от тех, кто его понимал, только отрицательные или невнятные ответы. Несмотря на терзавшую его тревогу, он постепенно начал понимать этот удивительный город, в котором барахтался, как муха, упавшая в кружку с молоком. Повсюду ему встречались боги — над дверями, в простенках между окнами, даже посреди улицы, в гуще движения, где их устанавливали на массивном основании. Боги поселялись в храмах, находившихся на каждом перекрестке, целыми группами располагались во дворах, выглядывали из окон, поддерживали крыши или сидели на них. Похоже, их было так же много, или даже больше, чем жителей города. И они были такими разными и такими похожими. Это были не просто части декораций, но живые участники городского быта. Мужчины и женщины общались с ними, приветствовали, проходя мимо, делились с ними едой, посыпали лепестками цветов, гладили по лбу, выражая таким образом свою признательность. Дети карабкались на них, птицы и обезьяны забирали у них рис, оставляя взамен помет, коровы чесали бока об острые углы, стриженые овцы дремали у их ног, вороны цвета табака садились им на голову, чтобы обратиться к прохожим с похвальными словами или ругательствами, торговцы овощами вешали связки лука на их протянутые руки. Они жили обычной жизнью, такой же, как и все горожане. Люди, боги и животные были перемешаны, сплетены в нечто единое подобно волосам, цветам и шерстяным ленточкам в женских прическах. Люди всегда относились к ним так же дружелюбно, как к своим соотечественникам. Боги были везде, в тысячах существ из плоти, из камня, из шерсти или из перьев, они были в глазах множества детей, игравших голышом перед дверями своих хижин, где их, казалось, не занимало ничто иное, как только счастье быть живыми.
Бог был везде, но «путешественники», пришедшие сюда из далеких краев, нигде не находили его, потому что забывали, что искать его нужно было прежде всего в себе.
В плане Катманду походил на звезду с восемью лучами. Восемь торговых улиц, расходившихся в разные стороны от площади Храма, протянулись во все концы долины. Между ними размещались кварталы ремесленников, в которых небольшие мастерские, открытые взглядам прохожих, заменяли лавки.
На севере, за пределами звезды, вдоль дороги в аэропорт, были построены отвратительные бетонные здания, в которых размещались посольства, отели для туристов, казармы, а также госпиталь Красного Креста, банк, водонапорная башня, хлебозавод, электростанция и тюрьма.
На юге квартал горшечников обрывался на берегу большого пруда с темной водой. Здесь Оливье закончил поиски вечером второго дня.
В конце улочки, по сторонам которой груды глиняных горшков и кувшинов достигали крыш, он очутился среди мрачного пейзажа. Пруд был большим, и люди на противоположном берегу выглядели небольшими фигурками. Вода в нем была цвета ночи. Множество черных свиней, коротконогих и волосатых, бродили по берегам пруда, разрывая грязь пятачками и пожирая обнаруженных червей и личинок. Буйволы погружались в воду почти целиком, так что над поверхностью торчали только ноздри и рога. На берег они выбирались черными от грязи. К пруду подошла женщина, опорожнившая в воду синее пластмассовое ведро, в котором были собраны семейные экскременты, накопившиеся за день. Потом она протерла рукой ведро внутри и ополоснула его. Немного в стороне три женщины, болтая и смеясь, полоскали белье, выжимали его и снова полоскали. Одна из них распустила волосы и долго мыла их. Потом она полностью разделась и, присев на корточки, принялась обливать себя водой с головы до ног. Она была уверена, что ничем не нарушает приличия, так как ее нагота не была заметна со стороны.
Повернувшись, чтобы уйти, Оливье увидел Джейн. Она лежала на спине на самом краю грязной лужи. Спутанные волосы закрывали лицо, джинсы были выпачканы в грязи. Огромная свинья обнюхивала ее. Толкнув лежавшую рылом, свинья распахнула у нее на груди блузку, обнажив грудь. Оливье кинулся к девушке, громко выкрикивая ее имя. Наткнувшись на не успевшую убраться в сторону свинью, он упал. Пока он поднимался, свинья, бродившая вокруг девушки, принялась мочиться на нее. Подбежав, Оливье пинком отшвырнул в сторону животное, умчавшееся прочь с громким визгом, заставившим прачек обернуться на происходящее. Оливье, потерявший голову от ужаса, приподнял Джейн и отбросил с ее лица волосы. Это была другая девушка.
Она очень походила на Джейн ростом, общим обликом и цветом волос. Но она была заметно старше Джейн, с большим носом и показавшимися ему почти желтыми подслеповатыми глазами, тупо смотревшими на него из наркотического тумана, в котором сочувствие юноши и моча свиньи ничем на отличаются и одинаково не имеют значения.
Оливье попытался поднять ее на ноги, чтобы увести отсюда. Но ноги не держали ее, она выскользнула из рук Оливье и осела на землю, едва не упав. Увидев, наконец, юношу, она протянула к нему руку, невнятно бормоча что-то вроде «упи, упи». Оливье с трудом понял, что она просит денег. Положив ей на ладонь бумажку в несколько рупий, он сжал ей пальцы, чтобы она тут же не потеряла ее.