Дороги Катманду - Рене Баржавель

— Что, Жак, — негромко произнесла она, — вот и наступил для тебя момент истины.

— О какой истине ты говоришь?

Жак помахал в воздухе бумагой, которую только что прочитал, выйдя с помощью этого жеста из оцепенения.

— Истина в том, что мой сын оказался не священником, а бухгалтером! А я-то надеялся, что ты приехал повидать отца. Поохотиться с ним. И подружиться со мной. Ладно, ты получишь свои миллионы! Жаль только, что ты испортил вечер. Прошу извинить меня, но я пойду прилягу.

Он опорожнил бокал и встал.

— Мне жаль, но он ничего вам не даст, — сказала Ивонн, глядя на Оливье. — Просто потому, что у него ничего нет.

Отошедший от стола на несколько шагов Жак остановился и обернулся.

— Это так. Здесь нет ничего, что принадлежало бы ему. Ничего! — негромко продолжала Ивонн.

Она говорила негромко, и по звучанию голоса можно было понять, что жизнь у нее была нелегкой.

— Постройки, весь капитал, слоны, ружья, даже этот смокинг, что на нем, ему не принадлежат. Здесь все принадлежит моему мужу!

— Простите! — воскликнул Жак. — Что касается капитала, согласен, это его деньги. Но половина нашего состояния — это моя работа! Что там половина, гораздо больше! Где бы мы были, если бы не я? И чем бы был Тед? Ничем!

Он вернулся к столу и хотел взять бокал, который уже был наполнен официантом, но Ивонн помешала ему.

— Хватит пить, — устало произнесла она. — Лучше присядь к нам, поговорим.

Она снова повернулась к Оливье.

— Я больше так не могу. Не знаю, можно ли найти выход из этой ситуации. Я люблю его, потому что он совсем как ребенок, и я пытаюсь сделать из него мужчину. Может быть, это неправильно, не знаю.

— Ты считаешь, что Оливье все это интересно? — язвительно поинтересовался Жак.

Стоя возле стола, он принялся копаться в коробке с длинными тонкими сигарами.

— Да! Потому что это его касается! Потому что тебе придется сказать ему всю правду! Может быть, что-то изменится в тебе, когда ты услышишь то, что сам скажешь сыну! Когда скажешь ему, что ты — пустое место и что у тебя ничего нет! Тебе не принадлежит даже эта сигара!

Гнев преодолел ее усталость; продолжая говорить, она встала из-за стола и вырвала у него из пальцев сигару, которую он осторожно поворачивал над пламенем свечи.

— Здесь все принадлежит Теду! Все! Твой труд! Твоя жизнь! Все, что ты делаешь, служит только для того, чтобы замаскировать его подпольную торговлю!

Официанты, быстрые и молчаливые, освобождали стол от посуды, меняли тарелки, поднесли несколько больших подносов, заваленных фруктами, и блюдо с огромной пирамидой из разноцветного мороженого. Они не понимали ни слова по-французски, они не представляли, что происходит, и не пытались понять. Они походили на муравьев, такие же озабоченные, быстрые, эффективные. Старик-музыкант и его ассистенты, которым нечего было делать, спокойно сидели, ожидая приказа возобновить концерт. Они знали, что то, что должно произойти, произойдет, и в этом не будет ничего удивительного. Обезьяны, коровы, люди в этой столовой или в любом другом месте делали или говорили то, что они должны сделать или сказать. И никого больше это не касалось.

Жак неторопливо выбрал другую сигару и закурил. Он спокойно опроверг все, что сказала Ивонн. Она давно говорила ему о подпольном рынке, которым, как она была уверена, заправлял Тед. Он скупал за гроши похищенные из храмов статуэтки, чаще всего эротические, и продавал их за большие деньги туристам. Жак был убежден, что это выдумки, игра воображения романтически настроенной женщины.

— Ты не можешь не знать, что это правда, — фыркнула Ивонн. — Ты просто делаешь вид, что не веришь этому, чтобы продолжать свой цирк.

Оливье молча наблюдал за спором, отодвинувшим на второй план предъявленный отцу счет.

— Наполеон! — воскликнула Ивонн. — Он разыгрывает из себя Наполеона! Непобедимый маршал! Великий вождь краснокожих! Длинный карабин! Просто кино! Он изображает актера каждую минуту дня и каждый день в году! Но ему ничто не принадлежит. Ни декорации, ни костюмы, ни ассистенты, ни даже его роль!

Не садясь за стол, Жак схватил бокал и залпом опорожнил его. Он выглядел совершенно спокойным, хотя было заметно, что у него немного дрожат руки. Потом он повернулся к Оливье, приглашая его в судьи.

— Все это из-за женских нервов! Просто ей никак не удается уговорить меня бросить это замечательное дело и уехать с ней. Вернуться во Францию, чтобы обрабатывать несколько гектаров земли, которые она унаследовала от своих родителей. Ты можешь представить, что я выращиваю свеклу? — Он искренне рассмеялся и добавил: — Эти рассказы о статуэтках… Бред какой-то! Тед честный человек!

— Тед вор! — крикнула Ивонн. — Он крадет твою жизнь! Он обкрадывает всех! Сначала, покупая статуэтку, он обкрадывает того, кто ее украл, потом он обкрадывает простака, который покупает ее, переплачивая в десять раз под предлогом, что добывать статуэтки опасно. Опасно для кого? Кому приходится щекотать тигра, чтобы отвлечь внимание властей? Однажды ты промахнешься, и он сожрет тебя!

— Это я-то промахнусь? Я?

Жак расхохотался, швырнул сигару в ведерко для шампанского, сорвал со стены ружье, вскинул его и нажал на курок восемь раз подряд, постепенно поворачиваясь вокруг своей оси. Стрельба продолжалась пять секунд. Пустые гильзы отлетали на стол, на музыкантов, на Ивонн. Небольшое облачко голубоватого дыма отгородило Оливье от отца. Вокруг них неподвижно застыли официанты; на их лицах не было заметно ни испуга, ни волнения. Висевшие на стенах четыре головы тигров, три буйволов и одна носорога лишились каждая одного глаза.

Жак улыбнулся, довольный собой.

— Видишь? Твой отец еще не скоро позволит сожрать себя.

Ивонн подошла к нему. Она смотрела на Жака с любовью и жалостью. Взяв у него из рук ружье, она передала его подбежавшему слуге.

— А теперь, когда ты закончил свое выступление, посмотри своему сыну в глаза и повтори, что ты дашь ему все, что он потребовал.

Она слегка подтолкнула Жака к столу, но тот возмутился:

— Оставь меня в покое! Не вмешивайся не в свое дело, это должно быть решено между мужчинами.

— Для этого нужно, — грустно улыбнулась Ивонн, — чтобы было двое мужчин. У тебя уже никогда не будет возможности стать одним из них! Скажи ему правду! Ну, давай! Скажи ему все! Может быть, ты найдешь для него хотя бы один миллион из тех тридцати, которые ты ему должен?

Жак растерянно огляделся. Потом он взглянул в глаза Оливье. Тяжело опустившись на стул, он превратился в того, кем был на самом деле, в человека, внезапно оказавшегося под грузом невыносимой правды.

— Мне очень жаль, малыш. Я не могу дать тебе даже миллион. У меня его нет. Нет даже половины, даже четверти миллиона. Она права. У меня нет ничего. Ничего.

Он взял со стола свой бокал, уже наполненный официантом, но сообразил, что играть дальше нет смысла, и поставил его назад. Потом пожал плечами и улыбнулся сыну жалкой улыбкой.

— Ты не таким представлял себе отца, не так ли?

Оливье немного помолчал, потом негромко произнес:

— Да, совсем не таким. — Снова помолчав, он добавил: — Я думал, что это негодяй с набитыми деньгами карманами, который заставляет нас голодать.

Его взгляд медленно смягчился, в его груди словно лопнула невидимая пружина, и все мышцы расслабились. На лице появилась совершенно детская улыбка. Он схватил свой бокал, к которому ни разу не прикоснулся с начала застолья, поднял его приветственным жестом и выпил.

Джип остановился на тропе, в нескольких шагах от дороги. Оливье выбрался из него. Жак, сидевший за рулем, протянул ему рюкзак. Солнце, уже высоко поднявшееся над горизонтом, нещадно припекало.

— Пешком ты будешь добираться очень и очень долго! Почему ты не хочешь подождать, когда мы закончим охоту? Потом мы вместе отправимся в Катманду.

— Нет, я не могу ждать.

— Почему ты так торопишься в город? Что, тебя там кто-то ждет? Наверное, девушка?

— Угадал, — вздохнул Оливье.

Перед ним не оставалось других препятствий. Деньги, из которых он воздвиг вокруг себя непроницаемую стену, превратились в дым, исчезли, растворились. Джейн была там, совсем недалеко, в нескольких шагах. Нужно было преодолеть это расстояние и встретиться с ней. Ему даже не нужно было избавляться от других парней, она сама выбросит их из своей жизни.

— Она красивая? — спросил Жак.

— Конечно!

— Ты влюблен в нее?

— Кажется, да.

Жак вздохнул.

— Поосторожней с девушками! Какое-то время все бывает очень хорошо, но если затянуть, то может выйти совсем иначе. Ладно, давай! Счастливого пути!

Он помахал рукой, развернул джип и исчез за деревьями.