Идеальная для колдуна (СИ) - Семенова Лика

— А… Что люди?

— Люди? — кажется, матушка не понимала.

— Люди. Соседи.

— А что люди? Люди завидуют. Ну, — она вздохнула, — пора! Пора!

Наконец, матушка будто прозрела, окинула настороженным взглядом грязное платье:

— Что это, Амели? Почему ты грязная? В такой день! И где твоя свадебная вуаль?

— Карету на повороте занесло и я выпала на дорогу. Вуаль унесло ветром.

Это было первое, что пришло на ум.

Матушка заломила руки, но раздумывала не долго:

— Там мало света — никто и не заметит. А вуаль… Что ж, придется без вуали. Зато есть материнский поцелуй. Мне кажется, это важнее.

Она взяла Амели под локоть, как и положено, и ввела в зал собора через открывшиеся двери. Краем глаза Амели увидела улыбающегося отца в новом кафтане. Кажется, он даже завил волосы. Девочек в светлых цветных платьях, на которых играли блики витражей. Даже Фелис в парадном старомодном воротничке. С другой стороны одиноко стояли тетка Соремонда и Гасту, которого происходящее, видимо, до крайности раздражало. Амели была рада, что Нил не пришел. Не важно, по какой причине. Она бы не хотела, чтобы он видел все это.

Сбоку от алтаря в специально принесенных креслах восседали, видимо, члены Конклава. Как почетные гости и свидетели. Амели не рассматривала их — на них было плевать. Теперь она видела лишь высокий темный силуэт. Черный, шитый серебром кафтан, черный шелк волос. Даже его сорочка оказалась черной. Феррандо будто нарочно надел траур, словно старался произвести впечатление на публику. Радовало хотя бы то, что он не явился в отвратительном обличие старика.

Матушка подвела Амели к жениху, символически махнула руками, будто поднимала вуаль, поцеловала в лоб, припав теплыми губами:

— Материнский поцелуй оградит и утешит тебя, дитя мое. Дочь не должна весь век оставаться с матерью, но с тобой всегда будет мое благословение. — Матушка взяла руку Амели и вложила в ладонь Феррандо: — Благословение матери сильнее любых проклятий.

На этом обряд благословения был закончен, и слово получил отец Олаф — крепкий румяный мужчина, на котором стоило бы пахать. Он благоговейно сложил руки на необъятном брюхе, улыбнулся и заговорил, но Амели не слушала. Речи священника — такая же формальность, как и слова обряда благословения. Повторяются из церемонии в церемонию так часто, что лишаются всякого смысла. Смысл был только в одном: прямо сейчас этот улыбчивый толстяк свяжет ее неразрывными узами с ужасным человеком, который совершенно ясно дал понять, что разорвет этот брак только смерть.

Амели посмотрела на свое грязное платье. Повернулась к Феррандо, который тоже видно совершенно не слышал болтовню священника:

— Вас не смущает… — она указала кивком на грязное платье. — Вот это? Разве можно совершать таинство в таком виде?

Феррандо лишь усмехнулся, едва заметно качнул головой:

— Я беру в жены тебя, а не платье. Если хочешь стоять голой — я это устрою. — Он поднял голову и сказал громко и четко: — Да.

Отвечал на вопрос отца Олафа, который Амели даже не услышала. Но теперь священник обращался к ней:

— Амели, согласны ли вы по доброй воле и без принуждения связать свою судьбу с господином Феррандо?

Она молчала и отчаянно понимала, что пауза неприлично затягивается. Она опустила голову и пробормотала:

— Да.

И заметила, как платье на глазах стало совершенно чистым.

Глава 26

Все вертелось, как в водовороте, в больном бреду. Амели не помнила, как простилась с семьей, села в карету. Не помнила, как Мари раздевала ее, облачала в белоснежную сорочку из муслина, расчесывала волосы. В голове билась лишь одна мысль: что колдун теперь сделает за этот глупый побег? Знает ли он — в этом даже не было сомнений.

Когда скрипнула дверь, Амели вздрогнула всем телом. Она стояла у огня, держась ледяными пальцами за каминную полку. Лишь бросила беглый взгляд и спрятала руки в складках сорочки. Феррандо был все так же черен, мрачен. Резкое лицо казалось алебастрово-белым. Он смерил Амели пронзительным взглядом:

— Тебя отмыли?

Она промолчала, лишь опустила голову.

— Полагаешь, я должен наказать тебя?

Она неожиданно повернулась:

— Полагаете, я не достаточно наказана? Я вынесла урок, мессир. Мне некуда бежать.

Это было правдой: отныне за стенами замка ей не рады. Побег больше не имел смысла.

— Ты опозорила меня перед Конклавом. Грязная, без вуали. И это моя невеста!

— Мне жаль, мессир.

Феррандо какое-то время сверлил ее взглядом. Амели холодела, сжималась, отчаянно желая раствориться в воздухе, исчезнуть. Феррандо отвернулся, направился в сторону алькова:

— Раздевайся, моя дорогая… жена, — последнее слово прозвучало с особым пренебрежением.

Амели замерла в нерешительности, руки скользнули было к тесемкам сорочки, но опустились. Она лишь обреченно склонила голову — не могла.

Феррандо нарочито-медленно стаскивал черный кафтан:

— Тебе приказывает муж. Неужели, все еще и этого мало?

Он был прав. Во всем. Амели отныне жена и должна слушаться своего мужа, но все происходящее отчего-то мало напоминало первую брачную ночь. Ту самую сокровенную ночь, которая всегда рисовалась в девичьем воображении. Где все как в старых легендах, напитано нежностью и взаимной любовью. Амели чувствовала себя шлюхой, которую только что купили. Точнее, шлюхой, которая только что продалась. Добровольно согласилась на все и теперь умирала от страха, стыда и ощущения собственной порочности.

Само присутствие Феррандо было порочным. Заставляло тело будто звенеть от звука его необыкновенного голоса, жажды касаний. Но чем сильнее захватывало это чувство, тем ощутимее становилась пустота в груди. Будто ветер подвывал в каминной трубе.

— Ты оглохла от счастья?

Амели вздрогнула, подняла голову. Феррандо скрестил руки на груди и смотрел скорее с презрением, чем с насмешкой. Черный, как грач. От высоких натертых сапог до глянцевых шелковых локонов. Лишь яркие глаза, в которых плясало пламя свечей.

— Или надеешься, что я раздену тебя? — Он усмехнулся: — Отныне этого не будет. Ты всего лишь жена, у которой есть обязанности. И первейшая из них — выполнять свой супружеский долг. — Он подошел вплотную и коснулся пальцами щеки Амели: — И подчиняться мужу. Во всем, моя дорогая. — Склонился к самым губам и с жаром выдохнул: — Во всем.

Хотелось плакать, но слез не было. Сейчас бесполезно раздумывать, было ли ее упорство ошибкой. Дело сделано. Она жена. И, как верно выразился сам колдун: союз нерасторжим. Она попалась в собственный капкан.

Он подцепил пальцами ее подбородок и заставил смотреть в глаза:

— Я знаю, чего ты хочешь. — Феррандо зашел за спину, положил на плечи обжигающие ладони: — Остаться невинной поруганной жертвой обстоятельств. Нежной красавицей, которую силой отправили в логово к дракону. О да! Когда-то в детстве я тоже читал эти побасенки. И знаешь, — он повернул ее голову и посмотрел прямо в глаза, — мне тоже было жаль красавицу. Мне всегда представлялось, что будь я взрослым и сильным, я бы сел на коня и сразился с ним. Но потом, годы спустя, я смеялся над этим праведным порывом.

Амели не удержалась:

— Почему?

— Потому что в этих сказках дракон всегда имел сердце. А красавицы — лишь себялюбие и спесь.

— А у вас разве есть сердце?

Феррандо лишь расхохотался и сильнее стиснул пальцы, вынуждая поднять голову еще выше:

— Вот скажи мне, дорогая, вас учат этому с колыбели? Внушают матери и кормилицы? Вы, женщины, очень любите перекладывать свои пороки на чужие плечи. Горите от похоти так, что не можете стоять, но все равно врете и прикрываетесь всем, чем только возможно. Чтобы потом сказать, что всегда виноват мужчина. И чем красивее женщина — тем больше вранья. Разве не так?

Амели молчала. Лучше бы он не говорил ничего. Последние слова, вылетевшие низким хрипящим шепотом, едва не лишили ее чувств, разносясь приятной дрожью по телу, бурлили в кровотоке. Дыхание сбивалось, вырывалось рвано и шумно. Он хочет признания? Но не получит его, чего бы это ни стоило. Это было слишком. Он насильно сделал ее своей пленницей. Теперь женой. Он овладеет ее телом. Чего нужно еще, любви? Но к чему любовь, если он и так уже добился всего.