Идеальная для колдуна (СИ) - Семенова Лика

Амели не заметила, когда Феррандо успел одеться, даже натянуть сапоги. Он схватил ее за руку и потащил из покоев.

— Куда мы идем?

Амели едва поспевала за его широкими шагами. Каблуки звонко чеканили по натертому паркету, свечи в канделябрах загорались с острыми щелчками, как пистолетные залпы. Разве что не пахло порохом, и не стелился длинными тенетами сизый дым.

— Я обязан перед тобой отчитываться?

Пальцы до ломоты сжались на запястье, будто сковали железом. Феррандо спустился на первый этаж, свернул в левое крыло, таща Амели через изрезанную окнами галерею. Лунный свет отбрасывал на шахматную мраморную плитку бледные призрачные прямоугольники. Только сейчас Амели поняла, что вышла босой. Гладкий камень казался куском льда, по которому она ступала голыми ногами.

Феррандо вышел из галереи во флигель, свернул на крутую узкую лестницу, ведущую, вероятно, в подвал. Он как-то говорил, что Валора подтапливает камеры, в них по щиколотку холодной воды. Неужели решил наказать за побег? Теперь? После всего?

Амели нащупала в стене одно из железных колец, которые должны были быть скреплены цепью. Дернулась, пытаясь выдернуть руку из пальцев колдуна. Феррандо остановился, разжал хватку и обернулся. На стене затрещал разгорающийся факел.

— Умоляю, — Амели едва шевелила губами.

— Что? — Феррандо нахмурился, приблизился на шаг, заставляя вжиматься в холодную стену. На его мраморно-белом лице плясали огненные блики, бесновались в глазах.

— Умоляю, сжальтесь, мессир. Я раскаялась. Я…

— Вот как?

Она неистово кивала, все еще сжимая онемевшими пальцами спасительное кольцо:

— Это не повторится, мессир. Я ваша жена. Я клялась повиноваться вам во всем. Я принадлежу вам. И я буду покорной. Такой, какой хочет видеть меня мой муж.

Его лицо смягчилось, но глаза не изменились. Он подошел совсем близко, прожигая взглядом:

— Ты будешь покорной?

Амели кивнула, замирая.

— Верной?

Вновь кивнула. Она готова была просто мотать головой, даже не слушая, что он скажет. Соглашаться со всем, даже самым невозможным, немыслимым, нелепым.

— Ты полюбишь меня?

— Я уже люблю вас, мессир.

Слова вылетели прежде, чем Амели осознала всю их фальшь. Наверное, именно так играют плохие актеры. С истерикой в голосе и заламыванием рук. Лучше бы она промолчала. Дура! Как же глупо…

Феррандо усмехнулся и отстранился:

— Тогда поцелуй меня. Как любящая жена.

Он стоял, опустив руки, и просто ждал, наблюдая, как Амели отчаянно борется с собой. Сейчас это казалось совершенно неуместным. Здесь? В подвале? Вот так? Кажется, это надолго станет ее персональной пыткой. До тех пор, пока она не научится убедительно лгать, пока не поборет стыд. Она переминалась на окоченевших ногах, подалась вперед, привстала на цыпочки, стараясь дотянуться до его губ. Чтобы не упасть с лестницы, оперлась ладонями о его грудь, чувствуя заледеневшими пальцами жар тела. Коснулась губами недвижимых губ, с опаской тронула их кончиком языка. Ведь этого он хотел. Чтобы ее язык скользнул в его рот и вытворял все то, что не так давно делал он сам. Это он называет поцелуем. Чтобы вешалась, предлагая себя. Он говорил об этом. Чтобы она делала это сама, как доступные девки, которые отираются у кабаков.

Амели видела их. Да их все видели! У уличных шлюх особый угрожающе-жалкий вид. Как у бродячих собак. С одной стороны, приблудная собака ластится к прохожим, ждет минутной ласки, подачки, с другой — боится их до невозможности, потому готова напасть каждую минуту. Мальчишки, собравшись ватагами, с воем гоняют их по улицам, швыряются камнями. В девок тоже швыряют. И те, как собаки, готовы к ежеминутному нападению. И ластятся к каждому, проходящему мужчине. Бесстыдно распускают руки, улыбаются крашеными губами.

Этого он хочет?

Амели скользнула языком по его гладким зубам, чувствуя, что не встречает сопротивления, протиснулась глубже и тут же отстранилась, будто обожглась, едва не закрыла лицо руками. Было в поцелуе нечто большее. Он казался интимнее всего того, что только что было в постели. Или его приказы наделяют этот жест иным смыслом?

Феррандо лишь презрительно усмехнулся:

— Приверженцы старых практик утверждают, что души сливаются именно в поцелуе. Искренний поцелуй выражает истинную любовь. И он ценнее всего остального. Квинтессенция. Даже девственность имеет меньшую цену. Я тоже так считаю, как адепт истинных учений. Значит, ты только что солгала мне?

Амели сглотнула, нервно покачала головой:

— Нет, мессир! Нет!

— Тогда в чем дело?

Она не знала, что отвечать. Едва не рыдала. Лучше еще раз повторить все то, что было в спальной, чем отвечать на эти вопросы.

Феррандо вновь схватил ее за руку и потащил вниз. Амели что-то бессвязно лепетала ему в спину, но колдуна это не волновало. Он открыл какую-то дверь и втолкнул Амели в темноту. Она лишь вскрикнула, сжалась. Едва дышала от страха.

Свечи загорались по кругу — одна за одной, создавая подобие иллюминации. Амели подскочила, когда камень загорелся под ногами, расцветился десятками горящих цветных линий, исходящих неземным светом. Она старалась не наступать на линии, чтобы не обжечься, но свет был холодным. Точнее, никак не ощущался. Просто невиданное свечение без огня и тепла. Амели прижала ладонь ко рту, огляделась. Помещение чем-то напоминало лавку аптекаря. Вдоль стен теснились стеллажи, заставленные склянками с разноцветным содержимым, пузатыми колбами разных размеров, стеклянными трубками, глиняными горшками. И книги. Десятки книг с толстыми кожаными и матерчатыми корешками. У стены, возле окна, стоял резной стол, заваленный бумагами.

Амели опустила было голову, но вдруг снова повернулась к окну: посреди ночи за приоткрытой створкой звенел летний день. По спускающемуся к спокойной глади реки холму рассыпались деревенские домики. Вдалеке неспешно вертелись лопасти мельницы. Порывы ветра приносили запах разогретого разнотравья. Амели невольно перевела взгляд к двери, туда, где стоял Феррандо:

— Как это возможно?

Он лишь повел бровью:

— Для меня невозможного мало.

Амели будто забыла про страх и холод, подошла к столу, оперлась о столешницу, выглядывая в окно, подставляя лицо теплому ветру:

— Что это за деревня?

— Я там родился. И по-своему был счастлив какое-то время. Мне нравится видеть ее за окном.

— Значит, теперь вы не счастливы?

Амели тут же прикусила язык, проклиная себя за этот вопрос. Ей было не интересно, счастлив ли он. Она даже хотела бы, чтобы он был несчастен.

— Довольно.

Окно попросту растворилось. Растворилась деревянная рама, свинцовый переплет. Растворилась деревня вместе с домами и запахом луговых трав. Теперь Амели смотрела в глухую каменную стену, на которой плясали апельсиновые отсветы огня. Сердце вновь заходилось, болезненно билось. Зачем он привел ее сюда?

Феррандо подошел к комоду черного дерева, достал длинный деревянный ящик, полный выставленных в ряд маленьких склянок с деревянными пробками, взял крайнюю из них, пустую, и откупорил. Поставил на консоль и накрыл матовым стеклянным колпаком.

Амели с немым недоумением наблюдала за этими приготовлениями, совершенно не понимая, что происходит. Понимала лишь одно — она отчаянно мерзла, так, что начали стучать зубы. Она обхватила себя руками, чувствуя, как возвращается забытая, было от страха, боль между ног. Феррандо бесцеремонно ухватил ее за руку, поставил в центре световой паутины, сам встал напротив.

— Целуй меня.

Амели опешила. Нет, не от просьбы. Она уже стала навязчивой и едва ли неожиданной. Амели не понимала, зачем это нужно делать так, здесь? Но лицо Феррандо не оставляло места возражениям. Казалось, если она ослушается, он попросту ударит. Напряженный, сосредоточенный, будто закаменевший. Черное и белое, свет и тень в бледных цветных отсветах. Амели привстала на цыпочки, снова потянулась к губам, обещая себе в этот раз сделать так, как он хочет. Наплевав на все. Не струсить. Если это единственный способ, чтобы он оставил ее в покое и позволил вернуться в комнату…