1941. Время кровавых псов - Александр Золотько

— Что?

— Танки на той стороне. Две штуки. И пехота до роты.

— Значит, нужно уходить. — Комиссар спрятал пистолет в карман, прошел к выходу.

Севка осторожно перевел дыхание.

— А что там еще за карта? — спросил комиссар.

— Вот. — Малышев протянул свернутую топографическую карту.

— Хорошо. — Комиссар ее взял, и, не разворачивая, сунул за борт плаща. — Старший сержант свободен, а политрук… политрук следует за мной. Никита, подними его револьвер, и поехали.

Со стороны реки доносились выстрелы пушек и пулемета. Один снаряд взметнул фонтан песка возле дзота.

— В машину. — Комиссар пропустил Севку на заднее сиденье, сел рядом и захлопнул дверцу.

Лейтенант сел на переднее сиденье возле водителя.

Вначале тронулась легковушка, потом за ней двинулся бронеавтомобиль.

Севка оглянулся — старший сержант Малышев стоял возле блиндажа и растерянно махал рукой.

Дождь стих, на дороге стояли лужи, в которых отражались стремительно несущиеся облака.

— Всеволод, — комиссар потер переносицу, — у старшего лейтенанта на лице были особые приметы?

Севка пожал плечами.

— Ты его давно знаешь?

— Позавчера познакомились, вместе выходили из окружения… А что?

— Ничего, наверное… Мало ли бывает на свете совпадений…

Севка прикрыл глаза, пытаясь мысленно представить себе лицо Орлова.

Обветренная кожа, черные брови и ресницы, зеленые глаза. Четко очерченные скулы. И тонкая полоска от внешнего края левого глаза к виску. Шрам.

— Шрам у него. Вот тут. — Севка показал пальцем на своем лице. — Старый.

— Так говоришь, что всего два дня знакомы? — задумчиво произнес комиссар. — Может, подскажешь, что он имел в виду, когда написал, что очень советует спросить у тебя точную дату твоего рождения и выбить честный ответ?

Глава 4

31 июля 1941 года, 05 часов 20 минут.

Западный фронт

— Кто бы мог подумать, что бывают такие шустрые лейтенанты, — сказал Сличенко и поморщился. — Ведь упал же, кровь из виска…

— Наверное, пуля прошла вскользь. — Егоров осторожно, как мог, стащил с капитана гимнастерку. — А у вас — навылет.

— Что-то в «тэтэшках» есть и хорошее. — Сличенко закрыл глаза, вдохнул и выдохнул сквозь зубы. — Высокая пробивная способность, например… Пуля из «нагана» могла бы остаться внутри… А из немецкого «парабеллума» — так вообще разворотить все к черту. Все-таки девять миллиметров…

Капитан застонал, когда Егоров стал накладывать ему на плечо повязку.

— Ничего-ничего, — пробормотал Егоров. — Я, конечно, не медсестра, но и тут не разорванный живот… потерпите.

— А я и не спорю… — прошептал Сличенко. — Обидно немного… Я последние годы стрелял из стадвадцатидвухмиллиметровых гаубиц… Сейчас у меня — стотридцатидвухмиллиметровые установки… а чуть не помер от семь шестьдесят два… Обидно?

— Справедливо, — серьезно ответил Егоров. — Еще справедливее было бы, если бы пуля попала прямо в лоб.

— Серьезно? И тогда получилось бы, что смерть этих людей, — Сличенко открыл глаза и посмотрел на тела убитых, — их смерть была бы вообще бессмысленна. Твою мать…

— Все-все, я уже завязал. — Егоров выпрямился, уперев руки в поясницу. — Сами наденете гимнастерку?

— Если вам не трудно — помогите. Если буду орать — не обращайте внимания. Я вообще плохо переношу боль… — Сличенко поднял правую руку и посмотрел на Егорова.

Тот вначале не понял, что от него требуется, потом сообразил и помог капитану подняться.

— Значит, гимнастерку… — выдохнул Сличенко.

На висках у него выступили капельки пота, лицо побледнело. Наверное, капитан и в самом деле плохо переносит боль, подумал Егоров, но сейчас держится вполне пристойно. Сам военинженер был дважды ранен еще в Гражданскую, помнил ту ослепительную боль, что приходит после минутного недоумения.

Удар или толчок — ты удивленно смотришь на дырку в своей шинели, потом оттуда — из отверстия в одежде — вдруг появляется кровь, и ты успеваешь вначале почувствовать досаду по поводу испорченной вещи, потом — жалость к себе самому и только потом — боль.

Во всяком случае, так было с Егоровым. И еще военинженер помнил, что орал, ничуть не стесняясь, корчился на земле, пока ему делали перевязку. А второй раз, когда шуметь было нельзя, когда его крик мог выдать в ночи местоположение всего отряда, Егоров чуть не откусил палец приятелю, который попытался зажать ему рот.

Так что капитан держался молодцом. И когда Егоров натягивал ему на руку гимнастерку поверх повязки, только замычал что-то нечленораздельное. И побледнел, словно собирался падать в обморок.

— Все нормально. — Егоров на всякий случай схватил капитана под руку, и тот оттолкнул его не сразу — стоял с минуту, приходя в себя.

Над лесом низко пролетел самолет. Егоров поднял голову, но рассмотреть не успел.

— Бомбардировщик «Ю-87», — сказал Сличенко. — Пикирующий бомбардировщик. Рано что-то они…

— Наступление.

— Прорыв, Артем Егорович. Прорыв… — невесело засмеялся Сличенко. — Очередной. Похоже, мы с вами можем оказаться в окружении. Вы никогда не попадали в окружение? Это очень забавно, а иногда даже и поучительно. Идет по полю к лесу группа красноармейцев во главе с командирами… сотни три или даже пять, знамя полка несут, а то и дивизии… И вдруг на дороге появляется немецкий мотоцикл — два запыленных тевтона в стальных шлемах и кожаных плащах. Казалось бы, ерунда. В другое время эти мотоциклисты бросились бы наутек, а бойцы и командиры даже внимания на них бы не обратили, но то в другое время… А сейчас мотоциклисты живенько с ходу открывают огонь по колонне, а колонна вместо того, чтобы залпом из трех или даже пяти сотен винтовок разнести наглецов в клочья, бросается бегом к лесу, теряя вещмешки и винтовки… и бойцов, между прочим, тоже теряя… не потому бегут, что струсили, а потому, что в окружении. Когда вокруг враг, ты начинаешь думать иначе, чувствовать не так, дышать по-другому… Вы сейчас куда?

Егоров вздрогнул — капитан сменил тему слишком резко. Егоров даже и не думал об этом, просто перевязывал человека.

Куда он сейчас? На дорогу? Попытаться добежать до станции? Так вряд ли эшелон его ждет, что бы там ни пытался сделать Мовсесян. Пикировщики уже проснулись, и это — повод поторопиться.

Значит, выйти на дорогу и идти на встречу с первым мотоциклистом? Сличенко ждал, не торопил. Он прекрасно понимал, что в такой ситуации человеку лучше дать возможность все понять самому. Осознать, что другого выхода нет. Разумного выхода нет.

— Нужно их похоронить, — сказал наконец Егоров.

Капитан пожал плечами и поморщился от боли:

— У нас нет времени.

— Нужно похоронить, — упрямо повторил военинженер. — Что мы — не люди?

— Нет, — спокойно сказал Сличенко. — Мы не люди. Мы — орудие мести. И у нас нет времени на сантименты и прочие ритуалы. Нам нужно успеть замаскировать машины, пока самолеты их не засекли. Нам нельзя рисковать…

Егоров посмотрел на тела убитых, перевел взгляд на небо.

— Что нужно сделать? — спросил Егоров.

— Нужно загнать машины под деревья, нарубить или наломать веток, набросать на капоты… И все это вам придется сделать одному.

— А вы?

— А я попытаюсь оттащить тела куда-нибудь в сторонку, чтобы воронье не налетело и не… — Сличенко потер правой рукой лоб. — Не демаскировало это место… Приступаем…

Капитан переступил через свой автомат, лежавший на прошлогодних листьях, и подошел к телам, наклонился, ухватил лейтенанта за ремень на спине и потащил к деревьям. Мертвое тело согнулось, руки и ноги тащились по земле, как тряпичные.

Егоров отвернулся, снял зачем-то фуражку, потом снова надел ее и пошел к машине.

Капитан тела оттаскивал недалеко, оказалось, что в пяти метрах от машин есть неглубокая промоина. Туда Сличенко и сбрасывал трупы.

Егоров по очереди отогнал грузовики, нарубил саперной лопаткой, найденной под сиденьем, ветки с кустарника, уложил их на капоты машин, а Сличенко все еще перетаскивал убитых. Ему было тяжело — одной рукой, с кровоточащей повязкой на левом плече, но он не попросил помощи и даже не посмотрел на Егорова. Тащил, останавливался, чтобы передохнуть и дать возможность темноте перед глазами рассеяться, и снова хватался за ремень убитого.

Когда оказалось, что Егоров тащит мертвеца вместе с ним, Сличенко ничего не сказал и не поблагодарил.

— Нужно было документы у них собрать, — сказал Егоров, когда они сбросили в промоину последний труп.

— Хотите, я туда и свои документы брошу? — Сличенко прислонился спиной к дереву и вытер ладонью со лба пот. — Нам не нужны имена…

— Но их родственникам…

— А кто передаст весточку родственникам? — Сличенко дышал хрипло и часто. — Я? Я не планирую выжить в этой операции… И, боюсь, не могу гарантировать выживание и вам… Если, конечно, вы прямо сейчас все не бросите и не уйдете…