Реквием по Иуде - Марк Арен

— Но… Но это же абсурдно, — запинаясь от волнения, проговорил пожилой священник.

— Согласен, — со вздохом ответил ему спутник. — Я и сам не склонен полагать, что это может служить упрощению некоторых наших доктринальных проблем.

— Тогда что же является целью этой реабилитации? — спросил его собеседник.

— Снижение напряжения между нами и иудеями, — ответил тот, кто помоложе. — Он полагает, что стереотипное отношение к Иуде как к еврею, с легкостью предавшего учителя за небольшую мзду, привело к возникновению устойчивого антисемитизма в среде католиков. А он как и большинство его земляков, страдает комплексом вины за то зло, что творила Германия во время войны. А тут еще не совсем безупречная юность…

Воцарилось молчание.

— И как, по-вашему, став понтификом, он сможет это сделать? — нарушил его через некоторое время тот, кто постарше.

— Скорее всего он обратит внимание паствы на то, что без предательства Иуды не произошло бы ни казни Иисуса, ни Его воскресения. Следовательно, Иуда и Его преступление — это часть Божественного плана, направленного на спасение человечества через смерть и воскресение Сына Божьего. А тут еще, как по заказу, найденный апокриф от Иуды… Я начинаю задумываться о том, насколько случайно этот текст выплыл на свет сразу после смерти Папы.

Думавший в это время о своем, тот, кто постарше, вновь остановился и сказал:

— Его идейные сторонники руководствуются в первую очередь его имиджем консерватора. Ожидается, что, став понтификом, он возьмет передышку после того обилия реформ, которые претерпела наша церковь за годы папства Иоанна Павла II. Так что же заставляет его задуматься о том, чего не было в мыслях даже такого реформатора, как его предшественник?

— Я же сказал вам: немец, кающийся немец борется в нем с рыцарем веры. Он, как и многие из них, замучен комплексом вины за Холокост, и хочет хоть как-то искупить ее, — вздохнув, ответил ему спутник.

— Что вы намерены предпринять?

— Пока не знаю, — был ответ, но тут раздался телефонный звонок. Приложив трубку к уху, тот, кто помоложе, изменился в лице.

— Вы уверены в достоверности этой информации? — спросил он через некоторое время своего телефонного собеседника и, покачав головой, захлопнул трубку.

После минутной задумчивости он вновь подхватил под руку своего спутника и увлек его по аллее. Некоторое время они шли молча. Наконец, тот, кому был адресован недавний звонок, обратился к пожилому собеседнику с вопросом:

— Вы, монсеньор, спрашивали, что же я собираюсь предпринять? Так вот, еще минуту тому назад я и не знал, что ответить, а теперь — знаю! Мне сейчас сообщили, заметьте, из весьма и весьма надежного источника, что вчера к нам в мир вернулся тот, о ком мы говорили.

— Я вас не очень хорошо понимаю, — произнес тот, кто постарше. — О ком вы?

— Об Иуде! Иуда Искариот собственной персоной явил себя в Армении, дабы судиться с человечеством по поводу защиты своей чести и достоинства, — с некой театральностью в голосе пояснил тот, кто помоложе.

На его спутника нельзя было смотреть без сожаления. Он очень старался сохранять самообладание, но это ему не удавалось.

— Как же это может быть? — растерянно спросил он.

— Не требуйте от меня невозможного. Я не могу ничего объяснить ни вам, ни себе, — ответил его спутник, — но это не самое важное сейчас. А сейчас самое важное то, что если это так, а я, при всей необычности этого, склонен доверять своему источнику, то, возможно, это будет нам только на руку.

— Объясните мне хотя бы что-нибудь, — взмолился тот, кто постарше.

— Извольте. Я полагаю, что если без самого Иуды можно было бы рассчитывать на смягчение его образа в глазах верующих, то с его приходом это сделать будет невозможно. Ибо одно дело — персонаж Священной истории, которую многие стали считать не более чем красивой легендой, но совсем другое — реальный участник судебного процесса. Пытаясь оправдаться, Иуда доказывает, что он на самом деле существовал! Следовательно, реальна и сама Священная история, а значит, реален и Тот, кого он предал. Предателя из легенды, возможно, еще простили бы. Предателя же реального Христа не простят никогда!

Москва, вечер того же дня

Москва — один из самых шумных и суетливых городов. Особенно остро чувствуешь это, когда вырвешься из уличного бурного потока и заглянешь в один из ее тихих дворов. Но настоящая тишина и подлинный покой царят только за кремлевской стеной. Даже бесцеремонные воробьи ведут себя здесь как-то иначе, сдержанно, и если дело у них все же доходит до скандалов, то ругаются в полголоса, будто отдавая себе отчет, где находятся.

Журналисты, конечно, если и воробьи, то стреляные. Но и они меняются, попадая на кремлевские пресс-конференции. Что-то происходит с голосовыми связками, и голоса звучат не так дерзко. Впрочем, и тот, кто отвечал им, тоже, казалось, старался не потревожить великие тени, поселившиеся в Кремле. Он говорил негромко и спокойно, и его точно выверенные слова гасили последние искры журналистского пыла. Это был моложавый мужчина, до боли похожий на словесный портрет того, кого имел в виду Шульгин, говоря в двадцатом году прошедшего столетия, что «придет Некто, большевик по энергии и националист по убеждениям… У него нижняя челюсть одинокого вепря… И человеческие глаза… И лоб мыслителя».

Вопросов было много. И не успевал он ответить на один вопрос, как с десяток рук взмывали вверх, требуя права на следующий.

— Когда в России начнут исполняться законы? — получив разрешение, спросил его франтоватый мужчина из третьего ряда.

— Закон — это в первую очередь согласие всех подчиняться. А для этого он должен быть справедлив. Тогда и справедливость будет законна. Исполняться же он будет тогда, когда с ним нельзя будет договориться. Закон должен действовать, как электрическая розетка. Никто же не сует в нее пальцы. Потому что с ней договориться нельзя. Шарахнет — и все! Так должен действовать и закон.

— Вы поставили перед собой цель консолидировать нацию. В чем трудность? — тщательно выговаривая русские слова, спросил господин в черной тройке, похожий на буржуя с революционных плакатов.

— Хороший вопрос, — словно сам себе сказал отвечающий. — Консолидация — это способ объединения людей, при котором каждый жертвует чем-то во имя общей цели. Нужна только ясность: кто, чем и в каком объеме. Трудность пока в отсутствии такой ясности.

— Ваш комментарий по поводу инициативы некоторых членов Европарламента, объединившихся с целью изгнания вашей страны из европейских институтов, — характерно пшекая, спросила польская журналистка.

— Ничто не объединяет людей так, как отсутствие интеллекта, — с сочувствием ответил президент. После чего сразу указал рукой на краснолицего мужчину из последнего ряда.

— С ростом террористической угрозы под предлогом обеспечения безопасности людей во многих странах началась атака на их свободы. Ваше отношение к этому? — спросил тот.

— Бытует мнение, — поразмыслив пару секунд, ответил он, — что если из двух ценностей — свободы и безопасности — выбрать безопасность, то в итоге будет утеряно и то и другое. Но, с другой стороны, безопасность — необходимое условие для жизни, а свобода без жизни никому не нужна.

— Продолжаются споры вокруг назначения губернаторов. Многим кажется, что это не самая лучшая форма управления. Как вы относитесь к этому? — с украинским акцентом спросил журналист с пышной пшеничной шевелюрой.

— Не обращайте внимания на этих «многих», — прозвучал совет. — Только глупцы могут спорить, какая из форм правления лучше. Очевидно та, при которой существует наилучшее правление. А оценку этому дадут люди на следующих выборах. Там и посмотрим, и, дай-то бог, может, посрамим этих «многих».

— В продолжение предыдущего вопроса, — подняв руку и встав со своего места, без разрешения обратился журналист из первого ряда. — Сегодня много разговоров о строительстве в России корпоративного государства. Ваш комментарий по этому поводу.

— Только лишь потому, что это действительно в продолжение предыдущего вопроса, — сказал он сухо, и продолжил: — Дело в том, что по своей экономической сути любое государство — это первейшая естественная монополия. Ибо предлагает услуги в сфере, где конкуренция экономически нецелесообразна и технически невозможна. А все современные естественные монополии организованы именно по корпоративному принципу. Возможно, не должно быть исключением и государство. Но речь не о зловеще известных государствах сословных и профессиональных корпораций, а о государстве как общей корпорации всех граждан вне зависимости от их веры, расы или материального достатка. Что же касается правовой сути, то Кельзен, авторитетный в праве, как в философии Кант, утверждал, что государство, если рассматривать его как чисто правовой феномен, как юридическое лицо, есть не что иное, как корпорация. То есть организация, основанная на членстве.