Будьте моим мужем (СИ) - Иванова Ксюша

— Не знаю. Так ты разрешаешь?

— Нет.

— Почему?

— А если ты сломаешь его велик? Покупать будем и возвращать? А если ты убьешься там, шею себе сломаешь?

— Мам! Там шлем выдают, защиту! Там тренер следит за всеми. Кстати, дядя Паша…

— Знаешь что! Знаешь что, Кирюша! Дядя Паша слишком много на себя берет!

В запале я набрала "дядин Пашин" номер, подогреваемая злостью из-за утреннего происшествия, особенно из-за предположения Логвинова о моем развязном поведении, о ветренности и легкодоступности, иначе как еще расценить эту фразочку о спортивном интересе? И еще не придумав, что именно буду ему сейчас говорить, услыхала в трубке отрывистое:

— Да, Эмма! Я тебя слушаю.

— Эт-то что за самоуправство такое? Нет, я, конечно, понимаю, что мы многим тебе обязаны. Но я не соглашалась на то, чтобы Кирилл занимался, ездил на этом велике! А если с ним что-то случиться? Кто виноват будет?

— Мам, пожалуйста, не надо, — умолял, цепляясь за мобильник у моего уха, пытаясь вырвать его, Кирилл.

— Эмма, что у вас там происходит? — слышалось из трубки, которая то приближалась к уху, то вновь удалялась, вырываемая Кириллом.

— Прекрати это, зараза! Отпусти немедленно! Накажу, засранца!

Но Кирилл не отступал, наоборот, выхватил телефон, а я, не желая отдавать, ухватилась за него тоже… Мобильник, как кусок мокрого мыла в ванной, буквально выпрыгнул из рук, подлетел вверх и ме-едленно упал на пол. Так медленно, что я успела взглядом запечатлеть его полет, но поймать не успела… А вот приземлился несчастный гаджет очень быстро, и со страшным звуком — этаким "кратц!" на весь дом!

Долгих пять минут, а может и дольше, мы вдвоем с Кириллом смотрели на кучку стекла и пластмассы, в которую превратился мой не такой уж и старый, и не такой уж дешевый, телефончик…

Злая, как дикая собака, как сто диких собак, я медленно, с показным горем, сметала осколки телефона по всей прихожей. Кирилл, так же молча, помогал мелким собирать игрушки, лично предложив погулять на площадке Полине и Андрюше, чего добровольно не случалось никогда. Так, только не орать! Только не орать! Все! Я даже обрадовалась, когда за детьми закрылась дверь! Словно пришибленная, прибитая к земле непомерной тяжестью, пошла на кухню, где кипел на плите суп, жарились котлеты и одновременно с этим пекся в духовке пирог с грушевым вареньем.

В прихожей хлопнула дверь — забыли что-то. Скорее всего, Поля не взяла своего любимого медведя Мишутку, без которого не выходила никуда. Уверенная в этом, я даже не повернулась на звук. И оттого для меня было шоком, когда вдруг со спины меня обняли крепкие загорелые мужские руки, с закатанными до локтей рукавами той же самой белой рубахи, в которю он был одет утром.

34. Павел

На детской площадке хохотала Полинка, повиснув, как сосиска, на турнике. Андрюша с лопаткой и ведром в руках смотрел снизу на нее и улыбался. Кирилл, уставившись в телефон, сидел на скамейке неподалеку. Слава Богу, все живы! Когда наш с Эммой разговор прервался, закончившись криком и треском, я испугался, что с ними что-то случилось. Поэтому прыгнул в машину и уже через пятнадцать минут стоял в их дворе.

— Кирилл, что у вас произошло?

Он обрадованно подскочил, пряча мобильник в задний карман черных бриджей.

— О, Павел Алексеевич… Просто я начал маме рассказывать о велике, она разозлилась и стала вам звонить, я хотел телефон у нее отнять… Он упал и разбился… Вдребезги.

На последних словах парень неожиданно покраснел и опустил глаза — неужели свою вину чувствует? Странно, мне всегда казалось, что современную молодежь ничем не проймешь…

— А мама? Ругалась?

— Странно, но нет. Она расстроилась очень…

— Дома?

— Ага…

Взглянув еще раз на Полину, пищащую:

— Дядя Паша, дядя Паша, посмотрите, как я могу!

Я помахал ей рукой и зашагал в дом. Шел и думал о том, зачем это делаю. И правда, зачем? Меня никто не звал. Никто ни о чем не просил. Так что же я снова делаю в доме этой женщины? Почему я примчался сломя голову, только предположив, что у нее что-то там могло случиться?

… Опущенные плечи, ладони упершиеся в столешницу… Даже со спины, не видя ее лица, я понимал, чувствовал, что Эмма устала и расстроена. И нет, я не собирался этого делать, помня о суке-хлыще на красной тачке, и почему-то все-таки сделал…

Просто обнимать ее, чувствовать тепло ее кожи, запах ее волос, стало необходимостью, такой же, как дышать… Просто мне самому было это нужно — касаться Эммы, быть рядом. И она, напрягшись всего на секунду, вдруг обмякла в моих объятиях, расслабилась, обхватив тонкими пальчикам мои запястья и откинув голову мне на грудь.

— Этот парень на красной машине… он журналист, который пишет о семьях, взявших ребенка из приюта. Вот… и почему-то решил о нас написать… об Андрюше.

Разве сейчас для меня это имело значение? Она не оттолкнула, не отшатнулась, поняв, кто именно ее обнял. А значит, что-то же я для нее значу! Это было странно, это было удивительно, но для меня вдруг стало важным что-то значить для Эммы! И да! Все-таки имело значение, иначе разве появилось бы у меня такое вот чувство облегчения и радости, если бы было безразлично, что за мужик отирается возле нее? А еще я с удивлением увидел на безымянном пальце ее правой руки мое кольцо, подаренное в день свадьбы! Я готов был поклясться, что еще утром его там не было!

— Эмма, ты расстроена из-за того, что я дал Кириллу велосипед?

— Да.

— Тогда собирайся, сейчас поедем и посмотрим, где занятия проходят. И ты убедишься в безопасности спортзала, я тебя с тренером познакомлю — он спортсмен, в олимпиаде даже участвовал.

— Сейчас? — она заволновалась, поворачиваясь ко мне лицом. — У меня пирог печется, котлеты вот… Котлеты!

Всплеснув руками, с выражением полнейшего ужаса на лице Эмма дернулась к плите, а я, разжав руки, отпуская ее, только сейчас обратил внимание, что пахнет, действительно, горелым.

— Сколько времени тебе нужно, чтобы закончить?

— Ну, минут двадцать хотя бы. И переодеться еще…

— Хм, — а халатик-то коротковат! Даже, я бы сказал, эротичен сверхмеры. Интересно, почему войдя, я его сразу не разглядел?

Проследив за моим взглядом, с занесенной над шкворчащей сковородой деревянной лопаткой, Эмма тут же покраснела почти в тон своего ярко-красного ультракороткого наряда. Потом, закусив губу, начала ловко переворачивать котлеты, дав мне возможность спокойно рассматривать стройные ножки, незагорелые, в отличие от плечей и рук. Мне хотелось шагнуть к ней, нагнуться и медленно провести ладонями по этим ножкам так, чтобы закончить это движение ровно под халатом… И я уже занес ногу, чтобы сделать именно так, но ее следующая фраза остановила:

— Паша, скажи, только честно, зачем ты все это для нас делаешь?

Я усмехнулся — признаний моих захотела! Ну так это я могу!

— Это очевидно, Эмма! Ты мне нравишься. И дети твои мне нравятся. Все трое. А вообще, иногда мне кажется, что в том супе, которым ты меня кормила во второй день нашего знакомства было что-то… трава какая-то, — по мере моего признания на ее губах расцветала улыбка и только чтобы видеть ее и дальше, я говорил и говорил. — Приворожила, зараза! Или как это там у вас, у ведьм, называется? Околдовала. Так и тянет сюда, к вам, словно магнитом. И что самое страшное, с другими бабами не могу… не хочу… Тебя хочу.

Она снова забыла о котлетах. Половина так и не была перевернута. Ошарашенно смотрела, чуть приоткрыв рот и подняв вверх свою деревянную лопатку. Понятно, Эмма в шоке от услышанного! А мне это было только на руку — осторожно взяв из ее рук столовый прибор, я сунул его в кастрюльку с уже пожаренными котлетами, быстро повернул все выключатели на газовой плите и, пока она не пришла в себя, присел, обхватил под коленями, закинул себе на плечо, обрадовавшись полному отсутствию сопротивления, и понес прочь из кухни.

Я уже знал, что это — комната Кирилла. Но кровать в ней казалась мне самой подходящей для задуманного. И еще радовало наличие двери с замком. Закрывшись изнутри, я уложил свою ношу на кровать и опустился рядом, берясь за застежку молнии на халате…