Рама II - Артур Кларк

Чернокожий старик молчал. В правой руке он держал камень и небольшой фиал. Немного помедлив, он направился прямо в комнату. С каждым его шагом Николь отступала назад. Глаза старика словно приковывали к себе ее взгляд. Когда оба оказались посреди ее номера, старик, стоя в трех или четырех футах от Николь, поднял глаза к потолку и заговорил нараспев. Это был ритуальный напев сенуфо, благословляющий, дарующий удачу. Шаманы племени веками отгоняли этим напевом злых духов.

Закончив речитатив, древний Омэ вновь поглядел на свою правнучку и очень медленно заговорил:

— Роната, — начал он, — Омэ знает, когда близка беда. В хрониках племени написано, что трехсотлетний старик оградит от злых демонов женщину, не имеющую друга. Но Омэ не сможет более охранять Ронату, когда она оставит королевство Минове. Вот, — сказал он, беря ее за руку и вкладывая в ладонь фиал и камень. — Пусть Роната не разлучается с ними.

Николь опустила глаза на камень — гладкий полированный овал около восьми дюймов длиной и четырех дюймов шириной. На молочно-белой поверхности камня змеились странные бурые линии. Маленький зеленый фиал величиной был с дорожный флакончик духов.

— Вода из озера Мудрости может помочь Ронате, — проговорил Омэ. — Роната сама узнает время пить.

Склонив голову набок, он снова дотошно повторил все заклинания, на этот раз с зажмуренными глазами. Николь, озадаченная и молчаливая, стояла возле него, сжимая камень и фиал в правой руке. Закончив пение, Омэ выкрикнул три слова, которых Николь не поняла, а потом резко повернулся и направился к двери. Вздрогнув, она бросилась следом за ним в коридор, чтобы увидеть, как за дверьми лифта исчезло зеленое пятно.

14. ПРОЩАЙ, ГЕНРИ

Николь с Женевьевой шагали под руку вверх по склону. Шел легкий снежок.

— А ты видела физиономию этого америкашки, когда я объяснила ему, кто ты? — рассмеялась Женевьева.

Подойдя к отелю, Николь переложила на другое плечо лыжи и палки. Guten Abend note 25, проговорил ковылявший мимо старичок, как две капли воды похожий на Санта-Клауса.

— Знаешь, о таком не нужно сразу говорить людям, — отвечала Николь с легким укором. — Иногда лучше оставаться неузнанной.

Небольшой навес возле входа в отель был предназначен для лыж. Николь с Женевьевой остановились возле него, чтобы убрать снаряжение в шкаф. Сменив лыжные ботинки на мягкие снежные шлепанцы, они повернули назад в сгущающийся сумрак. Мать и дочь постояли рядом, поглядели с горы на деревню Давос.

— Знаешь, — заметила Николь, — когда мы сегодня катили вниз по этой задней лыжне к Клостерсу, в какой-то миг я даже поверить не могла, что скоро, менее чем через две недели, окажусь там, — она махнула в сторону неба, — где меня ждет встреча с таинственным космическим кораблем чужаков. Иногда человеческий разум не в силах представить правду.

— Ну а если это всего только сон, — легко проговорила дочь.

Николь улыбнулась. Ей нравилось в Женевьеве это чувство игры. Когда дневные труды и хлопоты начинали утомлять, она всегда могла положиться на легкую натуру дочери, умевшую развеселить ее. Все они трое из Бовуа в жизни воистину сливались в троицу: каждый не мог представить своей жизни без двух других. Николь даже не хотела думать, как трехмесячная разлука может повлиять на гармонию их взаимоотношений.

— А тебя не волнует, что меня так долго не будет дома? — спросила Николь у Женевьевы, входя в гостиную. Возле ревущего огня в центре комнаты сидели с дюжину человек. Не предупредительный, но расторопный официант-швейцарец подавал горячее питье усталым лыжникам. Роботов в отеле «Моросани» не терпели ни для каких надобностей.

— Знаешь, по-моему, все будет не так, — жизнерадостно отозвалась дочка.

— В конце концов я сумею почти каждый вечер разговаривать с тобой по видеотелефону. А запаздывание сигналов только делает разговор забавным и занимательным. — Они миновали старомодный стол регистратора. — К тому же,

— добавила Женевьева, — все время твоего полета я буду в школе в центре внимания. И тему для классной работы мне уже утвердили — создать психологический портрет раман по нашим с тобой разговорам.

Николь улыбнулась и качнула головой, оптимизм Женевьевы всегда заражал ее. Право же, стыдно…

— О, мадам де Жарден, — прервал ее мысли некий голос. Управляющий отелем делал ей знаки от стола. Николь обернулась. — Для вас есть послание, — продолжал управляющий. — Мне было нелепо передать его вам в руки.

Он вручил ей маленький простой конверт. Открыв его, Николь успела заметить лишь крошечную часть герба на визитной карточке. Сердце ее отчаянно забилось, и Николь вновь закрыла конверт.

— Что это, мама? — поинтересовалась Женевьева. — Что-нибудь особенное, раз в собственные руки? Сейчас никто так не поступает.

Николь попыталась скрыть свои чувства от дочери.

— Просто секретный материал, касающийся моей работы, — соврала она. — Курьер допустил грубую ошибку, конверт нельзя было оставлять у герра Граффа. Следовало сразу же отдать мне.

— Новые конфиденциальные материалы о здоровье членов экипажа? — спросила Женевьева. Ей уже приходилось беседовать с матерью о деликатной роли офицера службы жизнеобеспечения в космической экспедиции.

Николь кивнула.

— Дорогая, — обратилась она к дочери, — сбегай, пожалуйста, наверх к дедушке и скажи ему, что я сию минуту приду. Обед в семь тридцать. А я тем временем прочту это сообщение и посмотрю, нужен ли ответ.

Поцеловав Женевьеву, Николь проследила за ней, пока девочка не оказалась в лифте, а потом вышла обратно на улицу под легкий снежок. Стоя под уличным фонарем, она холодными пальцами открыла конверт. Пальцы тряслись. «Дурак, — думала она, — беззаботный дурак. Дождалась, написал. Что, если девочка заметила герб?»

Он выглядел точно так же, как и пятнадцать с половиной лет назад, в то утро, когда Даррен Хиггинс вручал ей в помещении прессы на олимпийском стадионе приглашение на обед. Сила собственных чувств удивила Николь. Наконец успокоившись, она прочла то, что было написано под гербом: «Извини, что обращаюсь в последний момент. Должен увидеть тебя завтра. Ровно в полдень. Хижина для обогрева N8 на Вейсфлухйох. Приходи одна. Генри».

На следующее утро Николь оказалась в голове очереди к кабинке канатной дороги, поднимавшей лыжников на вершину Вейсфлухйох. В вагончик из полированного пластика она поднялась среди первых двадцати человек и, отвернувшись к окну, стала дожидаться, пока закроются двери. «За эти пятнадцать лет я видела его лишь однажды, — думала она, — и все-таки…»