Российское общество: потребление, коммуникация и принятие решений. 1967-2004 годы - Александр Жаворонков

Среди общих главных выводов укажем следующие. За 10 лет резко изменяется поколенческая активность (использование существующих форм общественной жизни уменьшается у молодежи и растет у старшего поколения). Включенность в социальную структуру выравнивается, теряет дифференциацию по возрасту за счет ухода из нее широких слоев. Убирая запятую в колонке «средняя» мы получаем общую массу форм общественной жизни в расчете на каждые 100 человек в каждом массиве и замере. При общем ничтожно малом уменьшении массы социально данных форм обмена на 3,5 % (в возрасте от 18 до 75 лет на 5,2 %), а также среднего числа форм социальной жизни, падают стандартное отклонение и вариация признака «активность» и энтропия (в распределении людей как по числу форм жизни, так и по возрастным группам, причем по последним в значительно меньшей степени). В большей степени падают значения медианы и моды[67], а также энтропии в распределении общей массы форм активности по числу форм жизни и в меньшей степени по распределению этих же форм по возрастным группам. Система стягивается в более остроконечный конус, одновременно распыляясь по периферии. Кроме того, энтропия распределения активности по возрастным группам говорит о более ровной заполняемости возрастных ячеек общества по сравнению с ячейками институциональной активности по числу форм жизни. Возрастная пирамида тут превращается из «елочки» в «столб»[68].

Значение энтропии заполняемости возрастных ячеек формами активности при резкой дифференциации возрастных групп по среднему числу освоенных форм социальной жизни (кривые графика), более плотное распределение по количеству форм активности (последняя колонка таблицы) говорит скорее всего о нахождении всей массы поведения в стационарном равновесии процесса обмена свойствами, который носит стохастической характер.

Рассмотрим теперь полученный график, нормализовав каждую из кривых по линии равновесия, которая для каждой кривой различна. Для лучшего понимания того, что произошло в 1991 г., и более реалистичной оценки картин точки разлома, в котором сразу социально «погибают» три поколения (младшее, отвергающее институциональную структуру, старшее, уходящее физически и уносящее эту структуру на себе, и среднее, которому предстоит уход из дестабилизированной структуры), рассмотрим два графика детально.

Теперь каждая из линий рис. 3.1 представлена не только отдельной и аппроксимированной программой TableCurve2D (полином Чебышева с приближением r21981 = 0,9899, а r21991 = 0,9461), но и нормализованной относительно отклонения средней активности у каждой возрастной группы (58 групп от 18 до 75 лет) от точки равновесия, выраженной средней в каждом из массивов 1981 и 91 гг. в целом. Из картины следует:

1) максимальное значение активности в 1981 г. приходится на возраст в 34 года, а минимальное на группу 74-летних. В 1991 г. минимальная активность также приходится на группу 74-летних, а вот максимальное значение сдвигается на возрастной шкале к 42 годам;

2) среднее значение социальной активности у 18-летних в 1981 г. – 20,2, ау75-летних – 10,7 институциональных форм жизни. А вот в 1991 г. аналогичные значения у этих же возрастов составляют 21,7 и 20,2 форм. «Всплеск» социальной активности стариков достиг уровня молодых 1981 г.;

3) разность между максимальным и минимальным значением активностей возрастных групп в 1981 г. составляет 14,5 формы жизни против 6,6 в 1991 г., а среднеквадратическое отклонение (по 58 группам) 4,6 против 1,6. Вариация падает из-за исчезновения используемых форм предметной среды;

4) при более плотном распределении наблюдается резкое снижение активности от среднего по всему массиву в группе до 25 – 26 лет, составляющей 16 – 18 % анализируемого ансамбля. Обратные всплески активности наблюдаются в немногочисленных (1 – 2 %) группах старше 56 лет.

В целом люди пытаются найти новые точки опоры в изменяющейся социальной среде, и график 1991 г. как нельзя лучше иллюстрирует стохастический, так сказать, судорожный характер этого процесса. Конечно, наибольший интерес, на первый взгляд, представляет описание того, в каких подсистемах и какие формы исчезают, а в каких приходят новые социально институционализированные или асоциально возникающие формы жизни. Но параллельно с этим важно помнить об объективном характере катастрофы, так как такие события не случайны и тем более не могут происходить по воле отдельных личностей. Картина отклонений активности годовых возрастных когорт от средней по системе заставляет помнить об очередном «великом переломе страны через колено» не только в целостном движущемся образе, но и с точки зрения ответов на вопросы: «Кто, что опять ломал?» и «Те же ли в этот раз это снова были колена?». Это тем более важно потому, что 10000-ный массив 1991 г. уникален комплексным замером в точке слома системы, благодаря чему только и стало можно увидеть иллюстрируемый графиками разлом. В дополнение к нему два массива замера бюджетов времени в 1986 и 1993 гг. (как раз под финал «шоковой терапии» и переворота 1993 г.) покажут, какие катастрофические последствия имеют диссонирующие с объективной реальностью формы сознания, захватывающие сферы управления и принятия решений[69]. Однако отсутствие замера в точке перехода единым с предыдущими замерами инструментарием не дало бы возможность зафиксировать изменения. Через год-два мы снова бы получили плавную кривую на новых формах социальной жизни не поняв, что же произошло.

Прежде чем перейти к описанию социальных карт разрыва общественных взаимосвязей, уничтожения полей фундаментальных общностей, исходя из двухмерной графики рис. 3.2, посмотрим, как изменилась сама поверхность социального взаимодействия.

Объемная картина изменений на возрастной шкале

На графиках зафиксированы всплески и падения средних величин активности в целом относительно средней по всему массиву, представленной осевой линией. В 1981 г. это эволюционирующее общество с достаточными уровнями социализации, создания предметного мира и естественным процессом угасания в старших возрастах. В 1991 г. это агонизирующая система. Вычтем из среднего значения активности каждого возраста среднюю по ансамблю в каждом из двух массивов. Получим вариацию активности когорт от точки баланса на уменьшение (на «-») и на увеличение (на «+») по каждой годовой когорте. Каждая когорта имеет репрезентативный объем. Перемножив этот нормированный объем на вариацию активности каждой группы от средней, увидим отклонение суммарной массы активности, измеренной формами общественной жизни, от точки баланса. Рассмотрев взаимосвязь вариации активности и массы отклонений у значений возрастов, шкала которых имплицирует физическое время в 58 лет, мы получим в трехмерной графике фигуры поверхности социума для 1981 и 1991 гг.

Итак, если формы общественной жизни представляют собой объективно данные индивидууму инструменты его личностного и одновременно социального существования, то в 1991 г. мы имеем уникальную возможность наблюдать смещение центра выпадения из общественной жизни не по естественным причинам (как это видно по 1981 г.), а по причинам уничтожения форм обмена в институциональной структуре. Поля социальной активности взрываются в кристаллической решетке социума. Воронка выпадения масс человеческой деятельности в асоциальную область сдвигается в зону младшего поколения, видны отчаянные всплески и падения в ряде возрастных когорт.

Мы далеки от попыток идеализировать порядок функционирования социальной системы в 1981 г. Перед ней объективно стояли задачи баланса обмена результатами труда на межнациональном, отраслевом, территориально-производственном уровне, между разными по социальным функциям общностям (семья – территориально-производственные агломерации), наконец, в целом между трудом и капиталом. Эти задачи могли решаться оптимизацией товарно-денежного обращения, конверсией, снижением доли госзаказа и степени эксплуатации труда. Главным политическим инструментом решения этой задачи была сильная представительная власть, местное самоуправление и основанная на базе внутрипроизводственной демократии самостоятельность предприятий, создающих стоимость в цепочке производственно-торговой кооперации при отчислении прибыли на социальное развитие регионов. Торговлю следовало приватизировать на балансе нового производителя стоимости с легализацией производящего, промышленного капитала при отсутствии льгот спекулятивно-агрессивному капиталу, умеющему создавать обществу лишь инфляцию, а себе «бешеные» деньги. Эти меры могли бы усилить существовавшую в недостаточно развитой степени обратную связь между властью и населением. Причем, по всем параметрам недостаточную: экономическим, социально-политическим и идеологическим. Но под лозунгом возрождения полновластия Советов, которым Советы на самом деле фактически почти никогда не обладали, номенклатурный слой власти окончательно приватизировал государство и всю институциональную структуру общества. Вместо усиления социально данных человеку форм институциональной структуры через оптимизацию производства и затем товарообмена вся эта структура была превращена в «своего рода частную корпорацию». Все (бывшие в определенной степени общественными) формы коллективного воспроизводства жизни стали частными формами наживы и стяжательства. Можно сказать, что верхи политической партии превратились в стране в секты, где «выборная общественная работа» плавно перетекает в занятие ипотечным кредитованием, «отдельные общественные поручения» в создание финансовых пирамид и превращения стоимости всей группы «А» в денежную массу доверенными для этого «общественного» дела лицами. Реставрация социальных порядков, однако, превзошла возврат к капиталистическим отношениям. В части форм взаимодействия между трудом и капиталом-«работовзятелем» она шагнула в дофеодальную эпоху, воссоздав темные виды крепостничества[70].