Свет любви - Виктор Крюков

Еремин, скосив глаза на старшину, полежал минут десять и тоже сунул руку в бензин. Точно огнем охватило ее. Он вырвал ее из бензина, упал и стал кататься по брезенту...

— Ишь неженка!.. — усмехнулся Игорь.

Еремин приподнял голову. На крыльях, на солнцепеке, потели его товарищи, и потому долго валяться в тени было неудобно. Он встал и быстро пошел в техническую комнату, где была аптечка. «Затяну лейкопластырем и буду работать... Ведь, если откажусь от самолета, я стану посмешищем... «Технари» не терпят белоручек».

На дороге ему встретился Миша, везущий тележку с баллоном. И Еремин не мог не повторить стиха, которым часто надоедали Пахомову механики, попадавшиеся ему навстречу...

— Откуда баллончик? — С зарядной, вестимо, Механикам надо, А я подвожу...

— Кто бы смеялся, только не ты! — Миша выпустил ручку тележки. — И тебе машину не доверяют, посылают в наряд. А еще механик. Двухгодичную школу кончил. Мне-то и баллоны возить хорошо. Понял? Осталось отвезти десять баллонов, и спать лягу. А ты... вкалывай!

И Миша схватился опять за ручку тележки.

Окончив свою работу, он пошел к крайней машине, которую, судя по снятым лючкам, готовили к профилактическому осмотру.

— А... главный инженер, — шутливо встретил его Комаристов. — Привези, пожалуйста, из филиала техотдела два электромотора.

— Ну вас! Я свое задание выполнил... Сейчас спрячусь куда-нибудь и доберу минуток сто.

— Сделай, потом уснешь... Если хочешь, я тебя так спрячу, что даже Громов с его собачьим нюхом не сыщет...

— А куда? — заинтересовался Миша. — В нос фюзеляжа?

— Старо! — Комаристов подошел к створкам бомболюка. — Ты заберешься в бомбоотсек, а я закрою створки... Понял? Спи себе, никто тебя не найдет.

— Ладно, — широкая улыбка появилась на шелушившемся лице Пахомова. — Давай накладную. Поеду.

Миша привез моторы, взял чехол и, пристроив его в бомбоотсеке, забрался туда сам. Комаристов вошел в кабину пилота и при помощи рычага механического сбрасывателя бомб стал закрывать бомболюки.

Потом он подошел под крыло самолета и спросил:

— Ну как?

— Порядок! Только душно немного, — как из бочки, отозвался инженер.

— Зато полная маскировка.

— А как же я выберусь-то отсюда?

— Да я тебе открою. Проснешься, крикнешь — я и открою.

И Миша доверился.

Через полчаса дежурный по стоянке объявил перерыв, Комаристов, вытирая руки ветошью, ушел. Перерыв уже окончился, когда к курилке — она была в ста метрах от стоянки — подъехала машина. В стартовый наряд срочно требовалось два человека. Пучков назначил и Комаристова.

«Ладно, скажу на старте кому-нибудь из механиков, кто скорее вернется на стоянку, и выпустят Мишу», — подумал Комаристов, проезжая мимо самолета, где сладко храпел Пахомов.

Вскоре на стоянку пришел генерал Тальянов с двумя летчиками, приказал одному из них слетать на разведку погоды в район Каспийского моря — намечались тренировочные полеты группы курсантов. Свободных машин не было. Поскольку тот самолет, где спал Миша, был в состоянии готовности, его и выпустили на старт...

Пахомов проснулся от страшного рева и вздрагиваний. Миша понял, что машина катится по аэродрому. Он закричал, что было сил, стал ударять кулаками в створки: но разве услышит кто человеческий голос, когда бомбардировщик идет на взлет? Хоть лопни от крика — тебя никто не услышит... Все тело Пахомова сковал испуг. Огромным усилием воли он отвернул негнущимися пальцами резиновую окантовку створок бомболюка и заглянул вниз. О боже! Далеко, далеко внизу медленно проплывали луга и пашни, похожие на одеяла, сшитые из разных клочков.

Какая же высота? Километра два будет... Вдруг он увидел море. В голову стрельнула мысль: «А что если летчик вздумает открыть бомболюки? И я камнем вниз!..»

В какой-то судорожной агонии он схватился за тяги створок, удерживающие их в закрытом положении. Руки скоро онемели, и Миша глянул наверх, ища, за что бы схватиться. С боков люка на крюках висели бомбодержатели, он хотел уже было вцепиться в них, но вдруг подумал, что при нажиме держатели могут сработать и тогда створки откроются. А вокруг свистел ветер, самолет то проваливался, попадая в воздушные колодцы, то взмывал вверх. Мишу отбрасывало то вверх, то вниз, и каждый раз створки прогибались под ним...

Летчик делал над морем крутой вираж, когда в уши ему влетело:

— «Котлован», «Котлован»... Я «Волга». Как слышите? Прием.

— «Волга», «Волга»... Слышу вас хорошо, — ответил летчик.

— «Котлован», «Котлован»... Слушайте меня внимательно... Слушайте меня внимательно... У вас в бомболюке — человек. У вас в бомболюке человек. Не трогайте эс-бэ-эр... Не трогайте эс-бэ-эр... Законтрите механический рычаг сбрасывания. Законтрите механический рычаг сбрасывания... Возвращайтесь... Повторите приказание... Прием!

Летчик испуганно посмотрел вправо — на электрический сбрасыватель бомб, при нажатии кнопки которого бомболюки открывались. Выйдя из виража, он лег на обратный курс.

Когда самолет приземлился, к нему устремилось все живое. Никогда в жизни Мише не случалось быть предметом такого внимания. Едва он вылез из люка, как его обступили «технари» и курсанты. «Уж не сон ли это?» — подумал Миша, смотря на смеющиеся запыленные лица. Толпа расступилась, и к Пахомову подошел командир эскадрильи капитан Гурьянов.

— Как это могло случиться?

Ответ Миши, еще скованного испугом, был невнятен.

— Вы понимаете, что могло бы произойти, если б летчику вздумалось открыть люки?

Толпа грохнула смехом.

— Чего смеетесь? От смешного до трагического был один шаг. Смотрите. — Гурьянов дотронулся до белобрысой головы моториста. — Он начал седеть.

Действительно, волосы на висках у Пахомова были значительно белее, чем на голове.

Гурьянов тут же наложил взыскание на пилота — самолет перед вылетом надо осматривать лучше — и на техника звена, чтобы внимательней следил за своими подчиненными, и на Комаристова, не подумавшего, к чему может привести глупая и злая шутка. Пахомову же он сказал:

— Идите отдыхайте.

— Слушаюсь, товарищ капитан.

— Ну, Миша! Теперь ты авиационный внук деда Щукаря, — сказал Ершов, прибежавший со стоянки встречать самолет с Мишей в бомболюке.

Но на этом злоключения дня не кончились. Придя в себя, Миша, как побитый, поплелся на стоянку. У самолета, что стоял в капонире на покраске, он увидел человек пять механиков, окруживших осла. Осел рвался с привязи, раскрашенный, как зебра. Сержант Ершов, заканчивая свое дело, торопливо орудовал распылителем краски. Белые полосы ложились на вздрагивающий ослиный бок.

— Вы что потешаетесь над животным? — закричал Миша.

— Надоел, проклятый! Отучим его от аэродрома! — ответил Ершов. Он пояснил, что хозяином ишака стал после недавней смерти матери ее сын, стиляга, которому осел вовсе не нужен. С ним толковали, требовали, чтобы он отучил своего осла от аэродрома. Стиляга вызывающе отвечал, что механики ничего сделать ишаку не смогут. А если и сделают, то заплатят в пятикратном размере, чего, как видно, и добивается этот поселковый шалопай.

Когда камуфлирование было закончено, Ершов сказал:

— Ну, Миша, теперь от тебя зависит, будут тебя называть его другом или перестанут...

— А что я должен сделать? — нерешительно спросил Миша.

— Возьми вон тот насос, подними умнейшему хвост и цикни...

Миша поднял насос, однако руки словно застыли.

Желтый приподнял хвост, Ершов подскочил к Мише и, направив насос в цель, толкнул шток поршня. Брызнул обжигающий, как йод, этилированный бензин. Осел взвился, как птица, и с ревом полетел мимо технической комнаты.

Пучков выскочил и не поверил своим глазам. Что скажет теперь население поселка? Осел будет носиться по всем улицам. Бабы будут приговаривать: «Ерадромные-то над скотиной потешаются». Он выхватил у дежурного по стоянке карабин и, когда ишак забежал на летное поле, пристрелил его...

Буквально через час на стоянку приплелся стиляга. Не вынимая изо рта сигареты, он заломил немыслимое денежное возмещение.

— Бога-то побойся! — ахнул Пучков.

Но ни в бога, ни в черта этот лощеный недоросль не верил.

— Вы забыли, сэр, — процедил он, — что это называется самоуправством. Я напишу вашему генералу, а, если он не согласен, то и министру...

Пучков долго молчал.

— Хорошо. Завтра наше коллективное письмо будет у председателя поселкового Совета, а ишак такого же веса — на вашем дворе...

— Мне не нужен осел, сэр, мне нужны монеты. Надеюсь, вы не хотите широкой огласки?..

И парень назвал сумму, в пять раз меньшую, чем сперва.

В обед Пучков расплатился.

Когда Тальянову рассказали, как мчался по аэродрому, ревя и подпрыгивая, назойливый ишак, глаза генерала налились гневом... Но вдруг он отвернулся, расхохотался и сказал, что пусть разбирается сам Пучков.