Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская

вообще очень-очень хороший, давайте поможем человеку». Подслушивает под дверью. Любит, значит. И я мысленно начинаю себя убеждать: «Не все же риелторы обязаны очаровывать с первого взгляда, в нашем деле важнее хорошо подвешенный язык, определенная доля наглости, замешанная на опыте, Сева наверняка принесет компании неплохую прибыль…» И т. д. и т. п., и сто раз да, мной руководит несовместимая с законами бизнеса симпатия к Кире.

Спустя месяц тайное становится явным. У Севы пивная зависимость, распространяющаяся на рабочие часы (по банке Heineken в каждом кармане). Но и матерая хватка; он ведет показы пяти квартир, выставленных агентством на продажу. Имеющая свой фронт работ Кира успевает растворяться в любимом. В офисе ловит каждое его слово, на глазах сотрудников вытирает носовым платком пену, собирающуюся при разговоре в углах его рта, хвастает подарками, добытыми в свободное время для его дочки. Сева снисходит до ее любви. С Кирой вдвоем они снимают квартиру на «Коломенской».

(Забегу вперед. Весной мы с Севой расстанемся. Выторговавший себе шикарные проценты от сделок, неоднократно их получивший, он скрысит у одного из клиентов 50 долларов за бесплатно взятую в ДЭЗе справку. Клиент, не будь полным лохом, быстро прозреет и примчится ко мне качать права. Кира станет клясться, что такая оплошность с Севой впервые. Я буду непреклонна.)

А сейчас, в ноябре, на семейство Аникеевых у нас полтора месяца. Комнату нужно продать до выхода на основную сделку, где и без того по плану три квартиры в цепочке.

Оценить комнату с первой попытки не удается. В субботу, потратив три часа на подписание агентского договора с семейством, взбешенный Сева сопровождает Юрия на «Павелецкую». Державший при матери лицо Юрий с каждой минутой в метро мрачнеет. На пороге квартиры впадает в агрессивное отрицание, но Сева, будучи сам на взводе, решительно гасит выпад. Пока Сева забегает в квартире в туалет (выпитое по дороге пиво в действии), Юрий пулей несется в свою комнату, запирается изнутри и не реагирует ни на какие ухищрения и угрозы Севы – под изумленным взглядом застывшего на пороге кухни соседа. В воскресенье Сева поступает хитрее. Приезжает ранним утром без предупреждения. Его впускает разъяренный продолжительным звонком сосед, опухший от ночного бдения с убитым горем Юрием. В несколько фраз Сева подбирает к соседу ключ, обещая тому лучшую жизнь. Для соседа, пропитанного чесноком и доставляемым родственниками из Ставрополя самогоном, Юрий не иначе как Юрис. Два одиноких мужских сердца объединяет регулярный брудершафт. Но слаб человек; и всякий в душе мечтает о лучшей жизни. Взяв под руку размягченного туманными перспективами соседа, Сева следует с ним к комнате Юрия. Дверь в комнату нараспашку. Юрий спит на спине в просторных, линялого цвета сатиновых трусах, в отсутствие одеяла, со свесившейся к полу ногой синюшного цвета. Перед Севой предстает полуголое помещение со следами умеренного вандализма. «Подъем, Юрис, – трясет его за плечо сосед, – к тебе снова тут этот меняльщик Сева».

Слушая в понедельник в офисе циничный рассказ Севы, представляю, как худосочный Юрис, лежа в замурзанной постели, тушит с похмелья окурки о почерневший паркет. Привычка обходиться без пепельницы – ровесница бегства «лахудры-пустоцвета». Но! Площадь комнаты 20 квадратов, третий этаж добротного кирпичного дома, три минуты от метро «Павелецкая».

* * *

Покупатель квартиры Аникеевых (на риелторском языке «верхний») находится быстро и в моей памяти не задерживается. Вносит аванс и растворяется до сделки. Зато приобретатели комнаты на «Павелецкой» до сих пор стоят перед глазами, реальные и осязаемые. Отец и сын из подмосковного Видного. Оба худые, высокие, одеты скромнейшим образом. Семья мечтает оградить субтильного первокурсника (Академия Плеханова взята им без блата) от ежедневных испытаний в электричках и маршрутках. Деньги на комнату собирали ближней и дальней родней.

Поскольку Сева на показе комнаты темнил в каждом слове и ходил кругами, отец с сыном нуждаются в разъяснениях. И вот оба стоят вплотную к моему рабочему столу, от предложения присесть отказываются. Я мило им улыбаюсь. Отец собирается с духом:

– Скажите, а владелец точно решил продавать комнату?

– Есте-ественно, – отвечаю я. – Вас что-то заставило усомниться?

– Как сказать… – отец склоняется к моему уху, словно боясь невидимых конкурентов, и вполголоса продолжает: – Понимаете, с вашим риелтором комнату показывал некто Алексей, брат хозяина, как я понял. Открывал квартиру своим ключом. А сам хозяин, если не ошибаюсь, Юрий, лежал лицом к стене и ни разу не повернулся.

– Да что вы? Возможно, нехорошо себя чувствовал?

– Да, но… такая индифферентность… Вы не подумайте, мы очень заинтересованы (толкает сына локтем в бок, тот мелко кивает птичьей головой), готовы сделать косметический ремонт не только в комнате, а и в местах общего пользования. Облицевать, так сказать, новой плиткой. Освежить, так сказать. Но если Юрий находится под давлением…

О рыцарь печального образа! Идальго XXI века. Радужные перспективы сына сошлись для него в этой точке Москвы. Но подобных людей нельзя оглушать алкогольной нейропатией коммунальных жильцов. И я прибегаю к акварельным краскам:

– За Юрия не беспокойтесь, он съезжается с матерью, улучшает жилищные условия. А по поводу облицовки новой плиткой – уверена, ни один сосед не возразит против обновления мест общего пользования за чужой счет.

– Да, преимущества есть, безусловно, – ободряется отец-идальго. – Коридор довольно широк, просторная кухня. Там мужчина плотного вида, сосед, если не ошибаюсь, готовил ужин и пел: «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю». Мы пока не были друг другу представлены…

– Пение, согласитесь, не самое худшее проявление соседей, – снова улыбаюсь я.

– Пожалуй… – выжимает идальго ответную улыбку. – Значит, вы утверждаете, срыва не будет?

– Утверждаю.

* * *

В конце ноября Майя Георгиевна внезапно требует меня к себе в квартиру. Алчность и патологическое стремление Севы сэкономить на клиентах делают свое дело. Он предлагает не те варианты. Вдова полковника КГБ не сдается. Звонит в агентство: «Вот что, деточка (мне), я на грани расторжения договора и прошу вашего немедленного вмешательства как руководящего лица. Разговор приватный, так что приезжайте». «Корона с головы не упадет, ситуацию надо спасать», – решаю я и еду на Ленинский.

Выхожу из лифта. На площадке между пятым и шестым этажами меня подкарауливает сухопарый, несвежего вида мужчина. «Пару слов…» – тушит он сигарету в стеклянной баночке из-под майонеза и, заталкивая банку в боковой карман видавших виды брюк, спешит ко мне, перешагивая через две ступеньки. По лысеющей голове и пиджаку с оплывшими плечами узнаю в нем Владимира, среднего сына Майи Георгиевны. (Севе сценарии бы писать.)

– У вас на мази́ продажа комнаты, так? – вклинивается Владимир между мной и входной дверью в квартиру. – Ваш Сева в курсе, но хочу предупредить лично вас, Юрке доверять нельзя