Смерть в чужой стране - Донна Леон

Не будучи уверенным, что солдаты могут услышать его, и не зная, понимает ли кто-то из них по-итальянски, он сыграл напрямую и спросил у водителя, не находил ли тот в машине записную книжку. Разумеется, он не находил. Брунетти открыл заднюю дверь, сунул руку за заднее сиденье и пошарил в пустоте. Он ничуть не удивился, ничего там не найдя. Потом он вылез из машины и повернулся к джипу. Поднял руки, продемонстрировав, что в них ничего нет, а потом уселся на заднее сиденье и велел водителю ехать на вокзал.

Глава 12

Единственным поездом, который отходил от Виченцы в этот час, был местный, останавливающийся на каждой станции между Виченцей и Венецией, но поскольку междугородный из Милана должен был прийти только через сорок минут, Брунетти решил ехать на местном, хотя и терпеть не мог постоянных остановок в пути, при которых пассажиры то и дело меняются, а в Падуе обязательно сойдет толпа студентов и сядет точно такая же толпа. Еще в столовой он взял номер газеты на английском языке, который кто-то оставил на столе. Теперь он вынул ее из внутреннего кармана и стал читать. «Звезды и полосы» называлась газета, заголовок — красными буквами, очевидно, ее издавали американские военные в Европе. На первой странице был напечатан рассказ об урагане, пронесшемся над местностью под названием Билокси. Кажется, это город в Бангладеш. Нет, в Америке, но как можно объяснить это название? Статью иллюстрировала большая фотография: поврежденные здания и перевернутые машины, деревья вповалку. Он перевернул страницу и прочел, что в Детройте питбуль откусил руку спящему ребенку. Брунетти не сомневался, что этот город находится в Америке. Фотографии не было. Министр обороны заверил Конгресс, что все нарушители договоров с правительством будут наказаны в полной мере по закону. Замечательно сходство между риторикой американских политиков и итальянских. Брунетти не сомневался, что иллюзорная природа этого обещания одинакова в обеих странах.

Три страницы были отведены карикатурам, ни в одной из которых он не видел ни малейшего смысла, шесть — спортивным новостям, смысла в которых было еще меньше. На одной карикатуре пещерный человек размахивал клюшкой, а на одной из спортивных страниц человек в полосатой форме делал то же самое. На последней странице было продолжение сообщения об урагане, но тут поезд подъехал к венецианскому вокзалу, и Брунетти бросил чтение. Газету он оставил на сиденье рядом; возможно, кто-то почерпнет из нее больше, чем он.

В Венецию он прибыл в восьмом часу, но небо все еще было светлым. Это кончится в следующие выходные, подумал он, — часы переведут на час назад, и темнеть станет раньше. Или наоборот, и темнеть станет позже? Хотелось думать, что большинство людей так же путаются с этим каждый год, как и он. Он прошел по мосту Скальци и углубился в лабиринт извилистых улочек, которые вели к его дому. Прохожих было мало, даже в этот час, поскольку большинство отплыло на катерах к вокзалу или к автовокзалу на пьяццале Рома. Обычно по дороге он смотрел вверх на фасады домов, на окна, на мостовые, всегда внимательный к тому, чего он мог не замечать раньше. Как и многим его землякам, Брунетти никогда не надоедало рассматривать свой город, и он часто радовался, обнаружив что-то такое, что раньше ускользало от его внимания. За многие годы он выработал систему, которая позволяла ему награждать себя за каждое открытие: за новое окно он получал кофе; за новую статую святого — как бы мала она ни была — причитался стакан вина; а однажды, несколько лет тому назад, он заметил на стене, мимо которой проходил, наверное, пять раз в неделю еще ребенком, камень с надписью, увековечивающей закладку старейшего в Италии «Издательства Альдини», основанного в четырнадцатом веке. Он тогда обогнул угол, вошел в бар на кампо Сан-Лука и заказал себе бренди «Александр», хотя было всего лишь десять утра, и бармен, поставив перед ним стакан, бросил на него странный взгляд.

Но сегодня улицы не вызывали у него интереса, он все еще был в Виченце, все еще видел шлицы четырех болтов, которые удерживали переднюю панель на нагревателе воды в квартире Фостера, каждый из которых был завернут немного не так, как вчера завернул его Брунетти, и каждый доказывал, что солдаты лгут, утверждая, будто никто не входил в квартиру после Брунетти. Значит, теперь они — кто бы ни были эти «они» — знали, что Брунетти взял наркотики из квартиры и ничего об этом не сказал.

Он вошел в свой дом и открыл почтовый ящик прежде, чем вспомнил, что Паола уже давно пришла и посмотрела почту. Он начал подниматься на свой этаж, радуясь, что первый пролет такой невысокий и пологий, — этот пролет остался от бывшего здесь палаццо пятнадцатого века. Наверху ступени круто сворачивали влево и подводили двумя крутыми пролетами к следующему этажу. Там его ждала дверь, которую он отпер и закрыл за собой. Еще один пролет, на сей раз крутой и опасный. Винтовая лестница, ступени которой нависали друг над другом, привела его к последним двадцати пяти ступеням, ведущим к его квартире. Он отпер дверь и наконец-то оказался дома.

Его встретил запах стряпни, при этом один запах смешивался с другим. Он различил легкий аромат тыквы, что означало, что Паола готовит risotto conzucca, которое можно приготовить только в это время года, когда темно-зеленые плоские тыквы barucca привозят из Кьоджи, с того берега лагуны. А что еще? Телячья нога? Зажаренная с оливками и белым вином?

Он повесил пиджак в шкаф и прошел по коридору на кухню. Здесь было жарче, чем обычно, что означало зажженную духовку. Когда он поднял крышку большой сковородки, там оказались светло-оранжевые ломти тыквы, которые медленно поджаривались с мелко нарубленным луком. Он взял стакан с полки за мойкой и вынул из холодильника бутылку Риболлы. Налил всего лишь глоток, попробовал, выпил, потом наполнил стакан и поставил бутылку на место. Тепло кухни обволакивало его. Он ослабил галстук и вышел в коридор.

— Паола!

— Я здесь, — услышал он в ответ.

Он не ответил и, пройдя через длинную гостиную, вышел на балкон. Для Брунетти это было самое лучшее время дня, потому что с их террасы хорошо смотреть на закат солнца. В ясную погоду из маленького окошка кухни можно было видеть Доломитовые Альпы, но сейчас эти горы уже утонули в вечерней мгле. Он остался стоять на месте, опираясь о перила, рассматривая крыши и башни, неизменно доставляющие ему удовольствие. Он слышал, как Паола идет по коридору, входит в кухню, слышал звяканье передвигаемых кастрюль, но оставался там, где был, слушая, как на Сан-Поло колокола вызванивают восемь часов, потом, через пару секунд, им отвечают, как всегда, колокола на Сан-Марко, и гул их разносится над городом. Когда все колокола стихли, он вошел в дом, прикрыв дверь от прохладного вечернего воздуха.

На кухне Паола стояла у плиты, помешивая ризотто, то и дело останавливаясь, чтобы добавить сока от жареного мяса.

— Выпьешь винца? — спросил он.

Она покачала головой, не переставая помешивать. Он прошел у нее за спиной, задержался, чтобы поцеловать в шею, и налил себе еще стакан.

— Как там Виченца? — спросила она.

— Лучше спроси меня, как там Америка.

— Да, я понимаю, — сказала она. — Это невероятно, да?

— А ты там разве когда-нибудь была?

— Много лет тому назад. С Элвисами. — И, видя его недоумевающее лицо, пояснила: — Полковника тогда направили в Падую. Там была какая-то вечеринка в офицерском клубе для итальянских и американских офицеров. Примерно десять лет назад.

— Не помню.

— Да, ты туда не ходил. Ты тогда был в Неаполе. Кажется. Там все по-прежнему?

— Смотря как там было тогда, — ответил он, улыбаясь.

— Не язви, Гвидо. Так как там?

— Там очень чисто и все то и дело улыбаются.

— Ну ладно, — сказала она, снова принимаясь помешивать ризотто. — Значит, все как было.

— Интересно, почему это они все время улыбаются? — Он замечал это всякий раз, когда бывал в Америке.

Она отвернулась от ризотто и посмотрела на него.

— А почему бы им и не улыбаться, Гвидо? Ты сам подумай. Это самый богатый народ в мире. Все должны считаться с ними в политических делах, и они каким-то образом убедили себя, что все, что они успели сделать за свою очень короткую историю, сделано с единственной целью — содействовать благу всего человечества. Так почему же им не улыбаться? — Она снова повернулась к сковородке и что-то проворчала, увидев, что рис прилип к днищу. Она подлила еще сока и быстро-быстро помешала.

— У нас что, сейчас начнется собрание ячейки? — вкрадчиво спросил он.

Хотя обычно их политические взгляды совпадали, Брунетти всегда голосовал за социалистов, а Паола агитировала за коммунистов. Но теперь, когда и система рухнула, и партия умерла, он иногда иронизировал.