Ведьмина ночь - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И воды.
И ручьи.
Сядет Змеевна у воды чистой, распустит косы золотые и чесать примется. Где почешет, там после самородки находят, а то и каменья драгоценные. Полоз дочерей своих любит крепко, и каждую одаряет…
Наверное, там, в мире реальном, я бы сказала, что это лишь совпадение.
Бывают и гадюки.
И золото на чешуе. Ползла да вымазалась, но…
Гадюка поднялась.
В природе они на такое не способны, чай, не кобры, чтоб выплясывать. Но эта потянулась вверх, и тянулась, становясь выше и выше, и массивное тело её с тихим шелестом поднималось. Задрожал воздух.
А змея обернулась девицей.
— И тебе поздорову, — сказала она.
Красивая.
Нет, на самом деле красивая. Черты лица тонкие, волос… не золотой, скорее бурый, как шкура гадючья. Только нити в ней все же посверкивают.
Глаза вот, те золотые, чистые. И зрачок нечеловеческий.
— Простите, что побеспокоила… — не знаю, что говорить надобно.
Лучше бы и вправду жених приснился.
С женихами я хотя бы знаю, что делать.
Змеедева рассмеялась звонко.
— Жениха хочешь? Какого? Скажи, и любой твоим будет… — произнесла она. — Дам тебе зелье особое…
— Не надо.
— Не приворотное. Яд ведь змеиный не только убивать, но и исцелять способен.
— Знаю.
У нас была и практика в террариуме. Не скажу, что вспоминаю с содроганием, но и без особой теплоты. Все же змеи — это такое вот… такое.
— И на многое иное. Может кровь мужскую зажечь, да так, что только ты это пламя погасить и сумеешь. Только с тобой ему будет хорошо.
И чем оно от приворота отличается? Впрочем, молчу. Нет, не молчу.
— Спасибо, княгиня, велик твой дар, да только… глупая я. Хочу, чтоб меня любили, не по-за зелья, а… впрочем, можно и одной. Я привыкла.
Не нахмурилась Змеевна.
Улыбнулась только печально.
— Понимаю… я тоже хотела так вот. Да…
— Не вышло?
— Вышло, но не то.
— И у меня.
Вздохнули обе. И я решилась.
— Я ведь не случайно здесь оказалась, верно? Это же не сон? Не только сон? И меня позвали… кто, правда, не понимаю. Яму вот видела. Была в яме.
— Глубокой, — она прикрыла глаза и показалось, что вот-вот расплачется. — Темной да волглой. Опутан цепями, скован кореньями ведьминого древа. Словом да кровью от мира укрыт.
— Кто?
— Сын мой…
Твою же ж… нет. Молчу. Но, думаю, она поняла.
— Найди его. Отпусти его. И проси, чего желаешь!
— Как⁈
Да и надо ли… лежит некто там, в глубинах, и пускай себе лежит. Оно ведь в любой сказке дева прелюбопытная сует свой нос, куда не надобно, а потом начинается.
Змеевна шагнула ко мне.
И ладонь её сухая, теплая, коснулась моего лица. Тогда-то увидела я, что кожа её покрыта мелкой-мелкой чешуей. Нет, это не было страшно или противно, скорее уж удивительно.
— Когда-то мужчина обманул меня. Я простила его. А вот она не смогла.
Кто?
— Он был неправ. Но и того, что с ним сотворили, не заслужил. Да и её роду то не принесло блага.
Не понимаю.
В упор.
— Отпусти его, — Змеевна глядела умоляюще. — Отпусти. И я заберу его с собой. Клянусь. Уведу в отцовы чертоги.
— Я не понимаю…
— Просто отопри дверь.
— Какую!
— Скоро… — пальцы её еще касались лица. — Скоро будет та самая ночь, одна в году, когда сокрытое становится явным. Когда миры касаются друг друга и отворяются врата…
…и те, кто обретается на той стороне, получают шанс заглянуть на эту.
Знаю я, о чем говорит она.
О тех, чье существование наукой пусть и не отвергается, скорее уж игнорируется, ибо напрочь оной науке противоречит.
— Найди ведьмин цвет. Принеси к корням дуба. Отвори… и проси. Что в моих силах, проси… я многое могу. Хочешь, подниму из глубин огненные лалы? Такие, каких нынешний мир не видывал? Или вот злато, серебро…
— Не надо, — я покачала головой. И закрыла глаза.
Ведьмино слово крепче камня?
А потому аккуратней надо с обещаниями. Аккуратней. И… и как знать, кто тот, что лежит где-то там, в глубинах земных, корнями опутанный, тьмою сохраненный? Мне… жаль его.
Но я уже, если не старая, то взрослая. И понимаю, что жалость опасна.
— Спрашивай, — Змеевна поняла все верно. И руку убрала. — Что смогу, то отвечу. Но поспеши, дева рода человеческого, времени немного. Ночь на исходе.
— А завтра?
— Один раз мне дозволено просить и быть услышанной.
Спрашивать?
Мать моя женщина… знать бы о чем!
— Расскажи, — прошу её и опускаюсь на траву. — Просто расскажи… кто он? Кроме того, что твой сын? И чем заслужил это… он убивал?
Змеевна улыбнулась и тоже присела.
— Многих. Времена были такие… но нет, он не мучил врагов, не терзал слабых из желания потешить жажду крови. Он не был зверем в человечьем обличье, каковые порой встречаются.
Уже легче.
Но…
— Он был просто мальчиком, который слишком уж поверил в мечту. А после получилось так, что мечта эта заполонила его разум.
— Владислав, — имя вдруг всплыло вдруг в памяти. — Князь Владислав?
Надо же…
Или это просто все бред. А сон нынешний — продукт деятельности разума, которому скормили красивую местечковую сказку?
— Да, — согласилась дева. — Люди его так называли.
Глава 16
У Змеедевы не было змеиного хвоста, как в книгах о том пишут. Отнюдь. Белые человеческие ноги, с тонкими щиколотками, разве что чешуей покрытыми. Но увидеть эту чешую можно лишь приглядевшись.
— Когда-то давно случилось мне выходить к людям…
— В ведьмину ночь?
— Именно. Только тогда мир… способен принять меня. И мне подобных. В ту ночь, помню, костры горели особенно ярко. И люди веселились. Я… в чертогах моего отца не бывает такого веселья.
— Я думаю…
— Нет, это неправда…
— Что именно?
— Сказки ваши… вовсе он не утягивает девиц силой. И не крадет их. Люди сами, когда ищут милости, когда хотят злата там, серебра, оставляют.
Вот в это я как раз верю охотно.
— Отец же дает выбор. Он может забрать деву в жены, но ежели сама того захочет. Войдет она в палаты драгоценные, чтобы навек в них остаться.
Жить в роскоши, но при том не видя света солнечного. Да, об этом что-то тоже упоминается.
— А если нет?
— Служба. Три года она служит в подземных чертогах, женам отцовым кланяются. У матушки моей две дюжины служанок было человечьих. Ей без того тоскливо… ну да не суть в том. Ежели дева вовсе откажется, тогда отец уйдет.
А девку за упрямство свои же прибить могут.
Хороший выбор.
— А не мешают они там друг другу?
— Чертоги отца велики. Есть там место палатам малахитовым или лазоревым, бурштыновой слезою убранным, и всяким иным. Там реки текут и озера с водою черной. Иные лунным светом полны, есть и те, которые огнем дышут… всякое есть. И нет, никто никому не мешает. И отец тоже… в нем кровь течет земли, огненная. Одной женщине с такою не сладить.
Она разгладила ладошками ткань платья.
Дорогую, переливчатую, расшитого тонкой золотой нитью. И узоры такие, что чудо просто. Запомнить бы, глядишь и попробую вышить.
Или нет.
— Мы тоже разными выходим… в ком-то кровь людская сильна, их наверх тянет. Тогда-то отец и дозволяет уйти. Порой и сам находит семью хорошую, которая готова дитя принять. Не совсем малое, но тут как у кого… кто-то с младых лет без солнца мается и чахнет, а кого-то уже в век девичий наверх тянет. Я вот ходила из интересу. Мне и там, дома, хорошо. Спокойно. Люди шумные очень.
— Что есть, то есть.
Змеевна кивнула.
— Ведьминой ночью я его и встретила… красивый был. И веселый. Сыграл мне на дудке. Поцеловал… оно и получилось.
Глянула исподволь.
— Не осуждаешь?
— За что? За любовь?
— Не любовь это. Не та, что у людей… мы-то иные, в ком кровь полозова сильна. Мы-то любить так, как вы, не умеем… отец жен уважает, бережет, но как отходит их срок, то не льет слез, не горюет. И по нам… я такая же. Думала, что такая… там, в ведьмину ночь, мы все становимся немного людьми.
Слушаю внимательно.
— И я вот… встретила. И решилась. Многие сестры мои так и остаются, на сам, а порой вовсе вниз идут, туда, где в огненных реках
